Кивая как болванчик на каждую фразу, Ховард следовал за Мэттью, который в свою очередь снова вцепился в ладонь брата, и разглядывал его – худые плечи, плавно и даже несколько изящно перетекали в тонкую шею, с выступающими позвонками, которые тот демонстрировал Доминику достаточно часто, чтобы не успевать об этом забывать. А ещё о том, какая нежная и гладкая была его кожа, как звонко скользила подаренная цепочка, нарушая тишину, когда Беллами ласкался, сидя на коленях учителя, каким горячим он мог быть, сам того не подозревая… Необходимость прервать свои рассуждения возникала в последнее время слишком часто, и бесконечное одёргивание самого себя становилось своего рода привычкой.

Мэттью повернул внезапно голову, одаривая Ховарда таким понимающим взглядом, словно он знал о том, какие мысли крутились в его голове. Быть может, половина из них была написана на лице Доминика, поэтому он поспешно отвернулся, вперившись в информационное табло, заученное за этот час наизусть. Сбоку послышалось едва уловимое фырканье, и они оба улыбнулись, пряча эту реакцию как только было можно.

***

Лондон встретил их абсолютным безразличием, овевая точно таким же ветром и одаривая незаинтересованными взглядами прохожих и шумными приветствиями тех, кто кого-то встречал на вокзале. Втроём они выбрались из поезда, проверили наличие всех чемоданов, которые отправились вместе с ними в путешествие из дома, и двинулись на выход, попутно разглядывая великолепный вид, открывающийся со всех сторон. Беллами откровенно глазел по сторонам, не стесняясь открывать рот в удивлении, когда он запрокинул голову, смотря на своды железнодорожного вокзала Кинг Кросс. Казалось, что они очутились где угодно, но только не там, где по определению бывало шумно, грязно и не особенно безопасно, но здешнее окружение вселяло надежду на то, что всё будет хорошо.

Мэттью поправил на плечах рюкзак, ухватил Пола за руку и улыбнулся незаметно Доминику, а тот кивнул ему, продолжая изучать буклет, который ему вручили по пути в столицу – в нём содержались номера телефонов первой необходимости, а также адресов, и одним из них было самое время воспользоваться. У них было ещё добрых два часа до поезда; они оказались в одном из кафе, с приветливо распахнутыми дверьми и заоблачными ценами. Беллами начал нетерпеливо вертеться на своём месте, а Ховард делал всё возможное, чтобы унять стучащее сердце – чем дальше они уезжали от родного дома, тем более расслабленным он себя чувствовал. Это не удивляло, и Доминик позволил себе удобнее устроиться на сидении, опуская взгляд на колено Мэттью, прижимающееся к его бедру. Тот сидел в пол оборота к учителю, жевал жвачку и разглядывал на редкость несимпатичный урбанистический пейзаж за окном, не отличающийся особенным разнообразием, потому как площади на вокзалах никогда не выделялись чем-то завораживающе красивым.

Пол направился искать уборную комнату, напившись в поездке минералки, оставляя их наедине. Ховард наклонился на сантиметр ниже, привлекая внимание Мэттью, а после одними губами прошептал «Ты был неповторим этой ночью», и тот вспыхнул, отворачиваясь и краснея так сильно, что даже подаренный Домиником шарф не мог соперничать по насыщенности цветов с лицом Беллами. Рассмеявшись тихо и пряча улыбку в ладони, Ховард вскинул брови, одним только жестом спрашивая «Что?» у пунцового Мэттью. Тот спрыгнул со своего места, закутался в шарф старательно, пряча щёки и нос, и выскочил на улицу, дожидаясь там остальных.

Пока Доминик расплачивался с учтивым официантом в сером твидовом пиджаке, Пол вернулся из уборной, поинтересовался, куда делся Мэттью, а после вышел на улицу, тут же натягивая на голову младшего брата капюшон от куртки, и отошёл чуть в сторону, чтобы не мешать проезжающим машинам. Мэттью насупился ещё больше, опуская полы капюшона до самого носа, и сложил руки на груди, слепо глядя перед собой. Ховард вышел из кафе и остановился рядом с этим маленьким гордым бунтарём, сдерживая желание расхохотаться в голос.

– Я думал, что ты научился принимать правду, – неопределённо сказал он, подходя ближе к Беллами.

Тот ничего не ответил, стащил капюшон до нормального положения, подумал с секунду над чем-то невероятно важным и проскользнул своими длинными и тонкими пальцами под руку Доминика, цепляясь в его локоть, с невозмутимым видом глядя вперёд – всячески выражая готовность двигаться дальше. Обмен точными и почти незаметными ударами ниже пояса был успешно завершён, и Пол, напомнивший о себе неловким кашлем, зашагал дальше, крепко держа два чемодана – свой и Доминика. Касание Мэттью почти ощутимо жгло ткань пальто, тот держал ловко и уверенно – так, как Ховард любил и помнил, бережно храня в голове воспоминание о том, как впервые почувствовал эти тёплые пальцы на своей руке, а ещё в карманах пальто, когда тот, невинно улыбнувшись, сказал, что ему было холодно.

Их отношения состояли из сочетания чего-то тёплого, ласкового и одновременно яркого – эмоционально и предметно, когда Доминик держал Мэттью за плечи, пока тот пытался наиграть на гитаре что-нибудь своё, не принадлежащее никому другому; когда обнимал осторожно и решительно одновременно, касаясь носом шеи, дышал горячо и сводил с ума запретностью того, что они творили за закрытыми дверьми. Эта смесь уверяла в том, что всё, что они делали и делают, не так уж и плохо, особенно Доминик любил напоминать себе, что он держался и так достаточно долго, прежде чем хотя бы позволить себе коснуться Беллами там, где никто прежде не прикасался. Ховард не был святым, но искать себе оправдания стало для него чем-то вроде ежедневного ритуала, который он совершал либо перед сном, либо моясь в душе, стоя под горячими и упругими струями. Он нарушал закон, скрывал их отношения от общественности, а в частности – от невероятно заботливой и честной миссис Беллами, готовой ради Мэттью на всё. От этого вся эта логическая цепочка, выстроенная с таким трудом, рушилась в мгновение, осыпая острыми осколками совести и переживаний, больно царапая заодно и за то, что Ховард так и не смог отказаться от того, что само пришло к нему в руки.

Он не был дураком, не предполагая ещё тогда, что подобное общение в конце концов сможет перехлестнуть за край, оставляя после себя жгучее желание со стороны Ховарда. Ему по-прежнему хотелось оплакивать прошлую жизнь, но он осознанно и совсем искал выход из этого тупика, блуждая в поисках поводов для радости. И этот повод пришёл к нему сам, глазея невероятно красивыми глазами, наивно выдвигая предположения о том, что Доминик был лучше, чем мыслил. Беллами не знал тогда об учителе ровным счётом ничего, но хотел верить, потому что смело выбрал именно его – по ряду причин, – и, если бы он ошибся, то его ждало бы очередное потрясение, к которому он определённо не был бы готов. Но случайности не бывают случайны, их дороги пересеклись, и Ховард встретил понимающего, яркого и чувственного Мэттью, любящего и ласкового, готового теперь отдать всего себя, не размениваясь на мелочи. А Доминик стал для него надеждой, что не все «те самые взрослые» – конченые негодяи, желающие причинять только боль, что среди всех тех дел, которыми они заняты, есть время и на то, чтобы уделить одинокому подростку час в день. И время, которое они посвящали друг другу, со временем, начало прогрессировать в положительную сторону.

Ховард никогда не чувствовал, что Мэттью мешает ему, принимая его присутствие, уже через несколько дней начиная ждать этих вылазок – совместных прогулок до дома, поездок к родным местам Доминика, походам в кино. Чувства не возникают на пустом месте, и привязанность – тоже, образовываясь незаметно, но крепко и без надежды избавиться от этого стойкого сочетания переживаний и радости. Беспрестанно думать о человеке, предполагать его реакции, выдумывать темы для разговоров, а после делать всё наоборот, получая взамен больше, чем надеялся.