Позабытый уже давно фильм закончился, и дыхание Мэттью стало слышно отчётливей, и осознание непозволительности происходящего нагрянуло очередным удушливым потоком, вынуждая распахнуть рот, чтобы глотнуть воздуха, громко вздыхая. Беллами повернул голову и без каких-либо предупреждений накрыл губы Доминика ласковым просящим поцелуем, в котором заключалось слишком много того, что тот не мог переосмыслить так быстро. Но его рука незамедлительно сжалась на ширинке Беллами, и тот застонал в поцелуй, не прекращая обнимать обеими руками за шею, перебирая светлые волосы пальцами. Его проворный язык скользнул в рот Ховарда и замер, и не оставалось ничего другого, кроме как позволить ему делать то, что он хотел, а заодно и совершить очередное движение, после которого не было никаких шансов свести всё это в шутку, уговорить Беллами не продолжать, убедить, что это неправильно… Другими словами, и сам Доминик уже знал, что назад пути нет, что бы ни твердило ему подсознание, царапая цепкими коготками совести.

Перекинув одну ногу через бёдра Ховарда, Мэттью во всех смыслах оседлал его и прижался тесней, демонстрируя своё возбуждение, при этом не позволяя прерывать зрительный контакт, пока он вёл рукой Доминика себе под свитер, позволяя коснуться горячей кожи. От этого прикосновения оба вздрогнули, и Беллами задрожал сильнее, слегка меняя положение, упираясь спиной и руками в столешницу, прикрыв глаза. Он наслаждался этим, не терзаемый муками совести, и руки Ховарда жили отдельной жизнью, проскальзывая пальцами под тёплый свитер, ледяными касаниями прохаживаясь по дрожащему впалому животу, двигаясь выше и замирая в опасной близости от твёрдых сосков, которые видно даже сквозь шерстяную ткань, под которой ничего не было. Доминик, пытаясь отвлечься от этого порочно-прекрасного действа, пытался думать о том, какие неприятные ощущения дарил свитер, скользя по обнажённой коже, но Мэттью не позволил ему абстрагироваться, требовательно сжимая бёдра и резво опуская руку между своих ног, чтобы сжать то, что Ховард второй месяц пытался игнорировать – ноющий от напряжения член, натягивающий собой ткань его чёрных брюк, которые он обычно надевал для выхода «в свет».

– Господи, Мэттью, – разорвал Доминик тишину и застонал, сжимая пальцами его талию.

Беллами был хрупким и мягким, сводил едва уловимыми движениями Ховарда с ума и сам умирал от удовольствия, что было видно по его лицу – раскрасневшемуся и сосредоточенному, потому что он не позволял себе отвлекаться от того, что нравилось ему, и в первую очередь самому Доминику. И тот знал, что назад путь если и был, то дорога туда была закрыта ровно в этот момент, когда он обхватил тонкую кисть руки Мэттью и направил чуть выше, шипя от удовольствия, когда тот сжал ощутимо пальцы. А второй он, поразмыслив ровно секунду, принялся расстёгивать ширинку на школьных брюках Беллами, которые тот носил дома, ленясь стирать джинсы, заляпанные томатным соком. Зацепив маленькую пластмассовую пуговицу, он с великой осторожностью потянул «язычок» молнии, не смотря даже вниз, вместо этого вглядываясь в красивое лицо Мэттью – с растрепавшимися волосами, прилипшими влажными прядками ко лбу, с блаженно полуприкрытыми глазами и улыбкой, уничтожающей последние преграды внутри, которые были настолько шаткими в последнее время, что отказаться от дальнейшего было просто невозможно.

========== Глава 10 ==========

– Ты отдаёшь себе отчёт в том, что однажды я не смогу сдержаться? – спросил Доминик, скользя ладонями по горячим бокам Беллами, перед этим убрав руки с его ширинки под разочарованный стон.

– Да, – выдохнул тот, явно уже ничего не соображая и, тем более, не контролируя свои порывы.

– Я не железный, чтобы игнорировать подобное, и слишком хочу тебя, чтобы удержаться от того, чтобы не… – Доминик облизал губы, продолжая гладить кожу Мэттью и разглядывать его блаженное лицо с полуприкрытыми веками. – Ты слишком красивый, чтобы перестать любоваться.

Поток нежностей не желал иссякать, а Беллами только задышал чаще, опуская свои руки на ладони Доминика, тем самым задрав свой свитер почти до груди. Их пальцы тут же переплелись, и Ховард склонился к нему, чтобы оставить ощутимый поцелуй в живот, мышцы которого дрогнули от нетерпения и возбуждения; последнее ощутимо охватило юношу с ног до головы.

– Я красивый? – в голосе Мэттью скользнуло ощутимое удивление.

– Невероятно. Ты самая безупречная вещь, которую я держал в руках.

– Я не вещь, – отозвался незамедлительно тот, но в его голосе звучала далеко не обида, а только игривость.

– Мне есть с чем сравнивать, – прошептал Доминик, ничуть не смущаясь. – Я умираю от удовольствия, только касаясь тебя, и не могу представить, что будет, когда ты позволишь мне нечто большее.

– Я хочу… так хочу, сэр, – голос Мэттью дрожал, выдавая его с головой. – Я позволю вам, когда вы сами разрешите себе сделать хоть что-нибудь.

Та интонация, с которой он шептал это, сводила с ума и сбивала дыхание, и весь мир Доминика, и без того замкнутый, сузился до этого разгорячённого и растрёпанного подростка, с покрасневшим лицом, призывно распахнутыми губами и пальцами, держащими кисти рук учителя в осторожном захвате.

– Я не могу, Мэттью, потому что тогда моя душа не будет на месте.

– Мне бы хотелось унять муки вашей совести, но я знаю, что это бесполезно. Время исцеляет ваши страхи.

Он говорил удивительные для своего возраста вещи, словно испытав их на себе, и это могло бы быть правдой, учитывая то, что он успел пережить за прожитые годы. Развод родителей, переезд брата, с которым ему было не столь тоскливо, как сейчас; одиночество из-за нехватки родительского внимания и, как завершение, – два Доминика, один из которых был груб и навязчив, и в итоге Беллами невольно принялся искать общества другого учителя – более благородного, по его мнению.

– У меня нет страхов. Они ушли ещё тогда, когда твои губы коснулись моих, и я понял, что моё желание взаимно. Тебе нравится, когда я целую тебя?

Доминик лукавил, прекрасно зная, что Беллами наслаждался всем, что происходило между ними, и свидетельством этому служила выпуклость на его школьных брюках, которые невыносимо хотелось стащить с него и почувствовать всё это без каких-либо преград.

– Пойдём на диван, – сказал Ховард, обхватывая Мэттью за талию и прижимая к себе, и тот послушно обхватил его руками и ногами, укладывая голову на плечо учителю.

Они ничего не говорили друг другу, и следующий час провели в тишине, нарушаемой только тиканьем огромных часов в прихожей и довольным сопением Беллами, обнимавшим Доминика поперёк груди и уложив голову там, где наверняка было отчётливо слышно биение сердца. Было удивительно то, что рядом с Мэттью было спокойно настолько, что это казалось странным, учитывая, насколько щекотливой была ситуация, и что грозило бы Ховарду, если бы хоть кто-то узнал о том, как он проводит своё свободное время. Он не был грязным растлителем малолетних, но и невинной жертвой обстоятельств тоже не посмел бы себя назвать, учитывая мысли, которые вертелись в его голове уже спустя неделю их более близкого знакомства. Всё это ни в коей мере не оправдывало того, что он делал – целовал Мэттью, шептал ему ласковые глупости на ухо срывающимся голосом, гладил между ног, умирая от удовольствия, когда по спине бежали мурашки из-за чувственных стонов Беллами. Страшно было то, что всего этого ему с каждый днём становилось мало, и дикие, тёмные желания одолевали и днём, и ночью, особенно когда он оставался один на один со своими фантазиями.