– Когда люди перестают быть осторожными, забывая продумывать каждый шаг наперёд, случаются неприятные вещи, – неопределённо произнёс Доминик, проходя вслед за Беллами в гостиную.
В комнате были плотно задёрнуты шторы, и, несмотря на то, что за окном был день, всё же оказалось сложно разобрать хоть что-то, кроме спины Мэттью, обтянутой светлым свитером, ярко выделяющимся в полумраке. Его хрупкая фигура притягивала к себе, и Доминик не отказал себе в удовольствии прижаться к нему, когда тот склонился над столом, что-то быстро разглядывая, сверяясь с каким-то листком; видел ли он что-то в темноте, было сложно сказать.
– Мы можем быть неосторожными здесь, наедине, как думаете? – прошептал тот, когда Ховард обвил его талию руками, касаясь ладонями живота.
– Именно поэтому я и позволяю себе подобное, когда остаюсь с тобой, – Доминик кивнул и чуть наклонился, чтобы коснуться подбородком плеча Мэттью, прижимаясь щекой к его шее.
Пытаясь изо всех сил вспомнить, с какими ощущениями он принимал от своей первой «любви» внимание в юности, Доминик потерпел маленькое поражение – в голове было девственно пусто, потому что единственным ярким впечатлением за всю жизнь для него оставалось знакомство с Джимом – светлым и чутким, понимающим и поддерживающим в любую трудную минуту, вне зависимости от того, как Ховард себя вёл в той или иной ситуации. И Мэттью не был жалкой заменой ему, потому что оставался особенным, не менее честным и очаровательно невинным в своих поступках, в которых было сложно узреть меркантильный подтекст.
– Что было бы, если бы я не позволил тебе поцеловать себя тогда? – спросил Доминик, замирая, чувствуя, какая под пальцами горячая кожа, и вслушиваясь в дыхание Мэттью.
– Вы бы позволили, – самодовольно ответил тот. – Я чувствовал, что вам понравится, поэтому сделал это. В противном случае, мне пришлось бы приложить очень много усилий, чтобы реже попадаться вам на глаза…
Последние слова Мэттью выдохнул как-то рвано и измученно, словно что-то и в самом деле приключилось плохое, и Доминик поспешил успокоить его едва ощутимым касанием губ к шее, чувствуя, как лицо щекочут сладко пахнущие волосы Беллами, скользящие по щеке и вызывающие желание улыбнуться.
– Хотите досмотреть фильм? – внезапно предложил он, резко разворачиваясь и оказываясь в объятьях Доминика, который был подобному повороту – во всех смыслах этого слова – событий, более чем рад.
– Хочу, – Ховард улыбнулся и бегло поцеловал Мэттью в щёку, отстраняясь, чтобы скользнуть мимо него из гостиной прямиком в ванную комнату.
Он перевёл дух и глянул в зеркало, отмечая, что выглядел до неприличия счастливым, и от этого не тянуло ничего в душе, надрывно стеная о том, что он не имеет права испытывать подобных эмоций, как это бывало ещё пару месяцев назад, когда он, даже улыбнувшись случайному прохожему, начинал думать, что совершил маленькое преступление против совести. За дверью тихо передвигался Мэттью, и уже через пару секунд стало слышно, как тот начал переставлять грязную посуду на кухне, желая разделаться с ней, по всей видимости, заранее, чтобы оставшийся вечер ни на что не отвлекаться. Каникулы шли полным ходом, но домашние обязанности никто не отменял, и откладывать их было себе дороже, учитывая, что вечер обещал быть довольно интересным…
Доминик прервал поток мыслей, встряхнув головой, и умылся ледяной водой, надеясь унять этот пугающий рой предположений, потому что даже думать, в данном случае, было маленьким преступлением против совести, с которой Ховард безуспешно пытался договориться уже какую неделю. Но никаких предупреждающих знаков не вспыхивало в воздухе, и никто не спешил прерывать их уединения, посему чувство мнимой безопасности окутывало с головы до ног, давая им возможность побыть вдвоём, наслаждаясь общением и едва ощутимыми касаниями друг к другу.
Но уже на десятой минуте фильма Мэттью принялся ёрзать и дышать чаще, усиленно делая вид, что его интересовало то, что происходило на экране. Он по-прежнему отказывался приносить стул для себя, предпочитая сидеть на коленях Доминика и обнимать его за плечи. Ховард коснулся носом шеи Беллами, успокаивающе поглаживая пальцами его талию, и прикрыл глаза, втягивая невероятно притягательный запах, к которому он успел настолько сильно привыкнуть, что расстаться с ним было бы тяжелей, чем можно представить.
Единственное напряжение, которое Доминик испытывал рядом с Мэттью, заключалось в желании, которое с каждым днём было всё сложней и сложней скрывать, особенно от самого себя, что и было гарантом успеха или провала в данном вопросе. Стоило себе однажды позволить подумать о чём-то, что выходило за установленные рамки, и это становилось частью тебя, потому что сексуальная энергия имела свойство раскрепощать не только мысли, но и действия. И именно в этот момент, когда Ховард переместил ладонь с талии Мэттью на его живот, тот задрожал и откинулся ему на грудь, прижимаясь спиной, выдыхая протяжно и тут же вдыхая судорожно, опуская руку на бедро Доминика.
Напряжение, повисшее между ними, не удавалось разбавить глупому фильму, который непонятно почему посоветовала посмотреть одна из учительниц, и Доминик чувствовал, как ускользает контроль над ситуацией, сменяясь желанием совершить что-нибудь запретное, но невыносимо желанное. Такое, что не требовало бы от него ничего, кроме молчаливого согласия, которое он невольно дал Мэттью, когда тот вжался в него всем телом, и Ховард расслабил бёдра, раздвигая их чуть в стороны, чтобы тот ощутил всю серьёзность последствий подобных действий.
– Мне так нравится чувствовать это, – прошептал он через несколько мучительно долгих секунд, захлёбываясь последним словом.
– Что именно, Мэттью? – Доминик пытался быть вежливым и тактичным, но с возбуждением бороться не то что не хотелось, а напротив – было желание поддерживать его любым образом, тем более Беллами всячески этому способствовал, ёрзая на нём, а теперь прижимаясь задницей к эрекции, которую невозможно было от него скрыть.
– Это, – повторился он, делая резкое движение, отчего Ховард застонал и уткнулся ему в шею, горячо дыша, вслушиваясь в сбивчивые едва уловимые стоны Мэттью, и фоном им служило бормотание фильма, который подходил к концу.
Невероятно сильно хотелось проскользнуть пальцами ему под кофту, огладить гладкий живот, и без того дрожащий от напряжения, а ещё говорить с ним – о том, что Доминик мог бы сделать, технично описывать каждое движение, которое совершал Беллами, излагая свои пошлые мысли, не боясь быть непонятым. Мэттью бы принял любую пламенную речь, впитал каждое слово, стеная от невыносимого желания позволить учителю сделать всё и сразу, но даже то, что происходило в этот момент, не должно было случиться, и именно поэтому Доминик убрал руку с бедра Беллами, умирая от нетерпения и разрывавших изнутри желаний.
– Мэттью, детка, – вторил ему Доминик, так же тихо и вкрадчиво, пытаясь одной только интонацией успокоить бушующие гормоны не только в самом подростке, но и в себе самом, – мы не должны.
– Вы и сами не верите в то, что говорите, – незамедлительно последовал ответ, и Беллами скользнул свободной рукой, которой не держал Доминика за шею, ему на руку, чтобы в следующую секунду опустить себе на пах, под которым сладко тянуло ощутимое возбуждение. – Просто забудьте хоть на несколько минут об этой чёртовой разнице в возрасте.
Это был первый раз, когда Мэттью позволил себе выругаться в присутствии учителя, и всё это говорило о том, как сильно он не контролировал не только свои мысли, но и тело, которое вполне отчётливо демонстрировало свои желания; ещё с неделю назад они начали проявляться в его движениях. Беллами в очередной раз двинул бёдрами, надавливая на пах Доминика, и тот невольно сжал пальцы, покоящиеся на его ширинке, вырывая чувственный стон из раскрасневшегося подростка, дыхание которого заполонило всё вокруг, и не было шансов спастись от того, что неизбежно накатывало на них двоих.
