– У меня получается только взволнованно, – признался тот, обнимая Беллами за плечи, оглаживая пальцами по лопаткам и ведя ими ниже, касаясь выступающих под свитером позвонков.

– Так тоже сойдёт.

Мэттью чуть отстранился, хитро сощурившись, и уже через секунду продолжил двигаться, то отстраняясь, то вновь прижимаясь, и от этого дыхание участилось, а возбуждение, вопреки всем внутренним убеждениям, только усилилось, и Доминик отпустил себя, позволяя думать о том, что было вполне естественным – пытаться представить, каким было бы дыхание Мэттью, если бы они оказались прижаты друг к другу не в танце, а где-нибудь в темноте спальни; дышал бы он так же тяжело, смотрел бы испуганно или затравленно, или же сам бы сделал что-нибудь, удивляя и восхищая своей смелостью.

В очередной раз Беллами прижался к Доминику и больше не отстранялся, пока песня не огласила финальных аккордов, замолкая. Руки Ховарда сами по себе опустились на его талию, а Мэттью повёл носом по его груди, вдыхая шумно и касаясь щекой ткани простого домашнего джемпера, который согревал зимними вечерами, даря тепло и уют. Тонкие длинные пальцы скользнули чуть выше, касаясь сгибов локтей Доминика, и поползли вверх, оказываясь на груди.

– Вы здорово танцуете, – тихо сказал Мэттью, его дыхание всё ещё было учащённым.

– Как и ты. Кто тебя научил?

– Я импровизировал, это был мой первый раз.

Доминик вздохнул резко, как от удара, лишь только услышав последние слова. Представлял ли он себе, что когда-нибудь Мэттью и в самом деле скажет что-либо подобное, что будет касаться только их двоих, при этом нося не такой невинный характер? Нет, он даже и подумать не мог, что между ними сможет случиться нечто похожее, хоть и желание посмаковать подобную фантазию появлялось в последнее время всё чаще и чаще. И сейчас, чувствуя возбуждение от прикосновений Мэттью, он позволил себе прикрыть на секунду глаза и представить то, о чём так боялся даже помыслить.

Его худое, но такое складное тело, молочно-белая кожа, растрёпанные тёмно-русые волосы, обрамляющие его красивое лицо с острыми скулами, тонкие розовые губы, распахивающиеся и принимающие напористые поцелуи, стройные бёдра, раздвигающиеся как по команде, стоит только коснуться его колен, гладкая грудь с маленькими тёмными сосками, отвердевшими от холода и возбуждения…

– Иногда мне кажется, что я вижу вас насквозь, – прошептал Мэттью, утягивая Доминика к себе, и тот послушно нагнулся, чтобы лучше расслышать эти слова. – Но в следующее мгновение мне кажется, что вы – самый удивительный и непонятный человек на всей планете.

– Во мне нет ничего особенного, я говорил тебе это уже столько…

– Неправда, – Беллами любил перебивать, и над этим предстояло поработать, но сейчас это было желанным непокорством. – Каждая минута с вами особенная.

Доминик улыбнулся ему ласково, продолжая обнимать, замечая ожидающий взгляд, и наклонился сильнее, чтобы накрыть эти распахнутые в ожидании губы. Это было удивительным – чувствовать осторожный и нерешительный ответ, знать, что это – только начало всему, что могло бы между ними произойти. Но и этого было достаточно, чтобы Ховард усилил напор, вырывая из Мэттью сдавленный стон наслаждения, и он сделал пару шагов назад вместе с ним, усаживаясь на диван, и Беллами тут же забрался к нему на колени, прерывая поцелуй и распахивая чуть шокировано глаза.

– Ты не должен быть слишком удивлён, – рассмеялся Доминик, опуская руки Мэттью на таз, придвигая к себе ближе.

Он не знал, мог ли он говорить в неприличном ключе, или же было ещё слишком рано. Их отношения должны были развиваться так медленно, как это получалось бы у них обоих, но Ховард знал, что пытаться предсказывать подростковые желания – гиблое занятие. Потому что все они были разные, и кто-то уже в четырнадцать впервые пробовал травку и что-нибудь ещё в темноте затхлой комнатки, а кто-то думал лишь о том, сколько у него оставалось карманных денег до конца недели, и мог ли его учитель остаться с ним до позднего вечера, потому что он не любил быть один.

– Я не… удивлён, – выдохнул Мэттью.

– Мы должны поговорить об этом, – твёрдо произнёс Ховард, пробираясь пальцами ему под свитер и касаясь горячей спины.

– О чём, сэр? – он определённо лукавил, задавая этот вопрос. – Мы говорили об этом вчера, здесь же, в этой же позе, – Беллами задрожал едва заметно, когда пальцы Доминика надавили на ямочки чуть пониже поясницы.

– О том, что может происходить, но на что мы не должны обращать внимания. Ты понимаешь, о чём я?

Беллами смотрел на него задумчиво, прикусив губу.

– Это происходит и со мной, – ответил он.

– Конечно же, это происходит и с тобой, как же иначе, Мэттью, – Доминик привлёк его к себе, уложив на грудь, и обнял осторожно, вдыхая запах его волос и кожи, которая всё ещё пахла гелем для душа из его же ванной. – В твоём возрасте будет происходить всё самое интересное.

– Оно уже происходит, – незамедлительно последовал ответ.

– И я должен быть уверен, что мы не зайдём дальше положенной черты…

– Сэр, даже если это и случится, вы не должны будете винить себя, – Беллами говорил тихо и немного приглушённо, уткнувшись носом Доминику в ключицы. – Вы можете пообещать мне это?

– Я не могу пообещать тебе, но мы могли бы поговорить о том, что выходит за эту самую черту, – Доминик улыбнулся, отчего-то успокоенный его словами.

– Тсс, – на его губы легли пальцы, и он замолчал, – не нужно, просто будьте тем же мистером Ховардом, которого я знаю.

Оставалось только кивнуть в ответ, продолжая обнимать Мэттью, и вслушиваться в его размеренное дыхание, умиротворяющее, но отбирающее последний покой одним только намёком на то, что Беллами не имеет ничего против того, чтобы в один день позволить сделать с собой что-нибудь, превосходящее моральные барьеры Доминика.

========== Глава 9 ==========

Рождество накатывало плавно и неторопливо, осыпая снегом, кружа ледяным ветром, забирающимся за воротник, и принося счастье одним только фактом, что через каких-то пару дней должен был наступить долгожданный праздник, который, впрочем, для обоих был лишь поводом подарить друг другу что-нибудь особенное, а ещё увидеться со старыми друзьями, о чём Доминик думал не прекращая, пытаясь выкроить в своём времяпрепровождении с Мэттью пару часов на Хейли. Та не обижалась, потому что Доминик почти каждый вечер звонил ей и рассказывал о том, как у него шли дела, даже если всё было до безобразия скучным, он всё равно не изменял этой маленькой традиции.

Каждый день он виделся с Мэттью, хотя бы час, и при этом вёл себя так, словно между ними ничего не было, и быть не могло. Пока сам Беллами не прижимался к нему сбоку где-нибудь на кухне, ростом Доминику по плечо, и не тянулся к нему, чтобы поцеловать, обхватывая пальцами шею учителя, утягивая на себя, отчего тому приходилось каждый раз нагибаться. Именно поэтому Ховарду нравилось, когда Мэттью проявлял инициативу где-нибудь в гостиной, или по дороге наверх, ступая на пару ступенек выше, поворачиваясь резко к нему и целуя бегло и смазано, тут же отворачиваясь и убегая.

Мэттью оставался тем ребёнком, но при этом его одиночество делало его особенным – не по годам умным и рассудительным. Через секунду он мог снова нести полную околесицу, сменяя этот бессвязный бред чем-нибудь логичным и интересным, заканчивая свой монолог ворчанием о том, что они так и не сходили в кинотеатр, продолжая торчать дома, изредка выбираясь прогуляться куда-нибудь ближе к загороду, чтобы случайно не столкнуться с кем-нибудь из знакомых.