– Пора собираться, нужно отвезти тебя домой, иначе твоя мама сойдёт с ума от беспокойства.

– Не сойдёт, – пробормотал Беллами в одеяло, поворачиваясь сначала на спину, а после на бок, оказываясь лицом к лицу к Доминику. – Ведь я окажусь дома раньше, чем она придёт.

– Мы должны поговорить обо всём, – напутственно заметил Ховард, понимая, что было не время и не место для подобных разговоров.

У них было полно времени, чтобы обсудить то, что произошло между ними, но в этот день хотелось лишь наслаждаться внезапно открывшимися возможностями, умирая от нежности Мэттью, желая зацеловать его до потери пульса. В чём Доминик не смог отказать себе, когда Беллами прижался к его груди, соприкасаясь с ним бёдрами и грудью, а ещё – губами, оказавшимися в миллиметре друг от друга.

Этот поцелуй был совсем другим – Мэттью не проявлял никакой инициативы, лишь только его ладонь покоилась на груди Доминика, пока тот пробовал с его губ вчерашнюю мятную пасту, млея от ощущений. Всё было по-другому, нереальным, пугающим, но от этого более прекрасным, особенно когда Беллами откинулся на спину, и Доминик повис над ним, не прекращая терзать его рот, проскальзывая языком к его зубам, оглаживая ласково и предупреждающе, сцеловывая утреннюю дрёму и обещая ещё больше, когда придёт для этого время.

– А теперь вставай, – оторвавшись от таких соблазнительных губ, покрасневших и увлажнившихся от их слюны, Доминик сел на постели, отворачиваясь, давая Мэттью возможность выскользнуть за своей одеждой в ванную комнату без оценивающего взгляда со стороны учителя.

***

Нельзя было сказать, что Мэттью стал вести себя по-другому – вызывающе или намекая всячески на то, что между ними было, несмотря на то, что ничего почти и не было. Но только два поцелуя для впечатлительного Беллами могло бы хватить, чтобы он каждый раз, завидев что-нибудь романтичное, начинал бы хихикать или поглядывать на Доминика, но он никак не демонстрировал даже наедине то, что случилось, продолжая быть самим собой – таким, каким он был до этого вечера пятницы.

Доминик отвёз его домой, высадив за метров двести от дома, вручил пакеты с едой и кивнул, прощаясь, обещая позвонить через пару часов. У него были дела, которые откладывать было бессмысленно, а банк по субботам работал до трёх часов, посему нужно было поторопиться, чтобы потом ещё успеть заехать к Хейли – наверняка обиженной на него, отчего она будет язвить первые полчаса особенно сильно, поэтому не стоит рассказывать ей обо всём с порога.

***

Как он и предполагал, она сначала даже не захотела его пускать, лишь только увидев в маленьком окошке двери. Она гордо задрала нос и отошла, а Доминик продолжил стучать и вымаливать у неё прощение. Теперь эмоции проявлять было на удивление легко, а особенно – извиняться за провинность перед единственной подругой. Та помолчала пару минут и открыла ему, запахивая полы тёплого вязаного свитера на пуговицах, отходя в сторону, жестом пропуская его внутрь. Они помолчали, и Доминик твёрдой походкой направился на кухню, чтобы поставить чайник. Он успел заехать в магазин и купить кое-что к чаю, надеясь задобрить её таким наивным способом, который всё же работал, но Хейли каждый раз ворчала, что он нисколько не беспокоится о её фигуре, желая видеть её на пару размеров больше, судя по тому, что именно он покупал, чтобы унять её праведный гнев. Доминик рассмеялся, разливая чай по чашкам, и поставил одну из них перед ней, садясь напротив. Он знал, что не имеет права скрывать от неё ничего, потому что она была его единственным близким человеком во всём городе или даже стране, потому что Эмма жила в Америке, а старые приятели только и делали, что звали его на рождественскую пьянку раз в год, не заморачиваясь чем-либо ещё.

– У меня был для тебя презент, но он немного пообтрепался за эту неделю, – вздохнула она, и это был знак, что она наконец успокоилась.

– Прости, Хейли, – Доминик протянул руку к её ладони и крепко сжал пальцы. – Я расскажу тебе всё, в мельчайших подробностях, только обещай, что не будешь кричать и продолжать обижаться.

Он и в самом деле боялся её реакции, потому что единственным человеком, у кого он мог получить совет, была именно Хейли.

– Ты сделал это, верно? – она прикурила сигарету, жестом предлагая и Доминику, и он взял пачку, прикуривая от зажигалки. Густой белёсый дым тут же наполнил небольшое пространство кухни, кружа над головами причудливыми узорными облачками.

– Да, – он кивнул, больше не чувствуя страха из-за этого.

– Зная твою рассудительность и веру в справедливость, хоть последняя немного и поистрепалась со временем, он первый начал, не так ли? – Хейли не смотрела на него, её взгляд был сосредоточен на тлеющем кончике сигареты.

– Я бы ни за что не позволил себе подобного, но вчера он сам разрешил этот вопрос.

– Звучит очень сухо, Доминик, – усмехнулась Хейли. – Учитывая, что ты соблазнил мальчишку.

– Ты ведь не думаешь, что я делал это намеренно? – он не собирался сдаваться, так просто позволяя задевать свою честь, которая и без того пострадала.

– Я могу подумать что угодно, но разве будет прок? Ты уже сделал что-то, из-за чего всё не вернуть назад.

– Я ничего не сделал, только поцеловал его.

– Если бы мне было всё равно, где ты проведёшь последующие двадцать лет, я бы обязательно сказала, что это не так уж и страшно, – она глянула на Доминика исподлобья, хмурясь и докуривая сигарету двумя долгими затяжками. – У тебя нет гарантий, что через месяц ему это не надоест, и что он не расскажет кому-нибудь.

– Хейли, если бы я не знал всего этого, сделал бы что-нибудь ещё в первую неделю. Я ждал и терпел, подавлял желание, а после получил внезапную инициативу от него.

– От которой не смог отказаться, – недобро усмехнулась та, туша сигарету в стеклянной пепельнице.

Доминику было нечего ответить, и он только молча затушил и свою сигарету, продолжая разглядывать гладкую поверхность стола. Хейли была единственным человеком, с которым он мог поделиться чем угодно – неважно, насколько преступным или мерзким, – она приняла бы его любым, пожалела бы и дала совет, перед этим, конечно же, поязвив с полчаса на тему того, что он не был у неё месяц, увлечённый своими делами.

Они продолжали сидеть в тишине, и Доминик снова выхватил из пачки сигарету, потому что даже внешнее спокойствие начинало давать слабину, всплывая наружу острым переживанием.

– Ты взрослый и рассудительный человек, Доминик, – произнесла Хейли, поднимая наконец взгляд и глядя прямо в глаза. – И ты должен понимать, что не всякая прихоть должна быть удовлетворена. Останови это сейчас, и после ты не будешь каждый день чувствовать себя преступником, опасаясь и оглядываясь ежечасно назад, оценивая всё то, что сделал.

Ховард кивнул. Что он мог сказать, если и сам всё это знал и понимал?

– Ты не можешь быть уверен в чувствах мальчишки, потому что он и сам вряд ли знает, чего хочет.

Мэттью был честным перед самим собой – в этом Доминик не сомневался, но было ли достаточно этой искренности для того, чтобы признаться себе в один прекрасный день в том, что его тянуло к учителю? Человеку, старше его на столько лет, потрёпанному жизнью и временем, скептичному и язвительному, скучному и даже немного грубому из-за затупившегося чувства прекрасного. Беллами буквально вселял в него желание жить, заставлял смотреть по сторонам, доказывая день за днём, что жизнь продолжается, а вокруг ещё столько чудесного и необычного, что может удивить и даже рассмешить, восхитить и впечатлить, пока Доминик намеренно прятался в своём панцире, который он вынужденно отрастил.