Сначала это был отец, не доживший и до пятидесяти. Эта потеря омрачила жизнь Доминика, и если бы не мама и Джим, он вряд ли бы справился с этим горем. Но через пару лет не стало и матери – она заболела раком, обнаружив эту болезнь только на последней стадии, когда шансов на ремиссию уже практически не было. Рядом остался только Джим, обнимающий по ночам, успокаивающий днём, обещающий, что они построят свой дом, будут счастливы вместе. Так и случилось, и боль ушла ненадолго, пока год назад ночь не разорвал телефонный звонок.

В трубке холодно звучал голос сестры Джима – она никогда не любила Доминика и всячески выражала своё презрение, стоило им пересечься на семейном празднике. Тогда она сказала, что Джим разбился в автокатастрофе, а на вопрос, когда состоятся похороны, ещё более грубо ответила, что их семья выразила желание, чтобы Ховарда на них не было. Ему не позволили даже попрощаться, убедиться, что Джима больше нет, что всё это не страшный сон или какое-то гнусное враньё, нацеленное на то, чтобы разлучить их.

Доминик рассказал всё это Мэттью на одном дыхании, с каждым словом понимая, что тот теперь вряд ли будет тянуться к нему, как прежде, а может даже в ужасе попросит покинуть его дом, мотивируя это тем, что подобным извращенцам здесь не место.

Но в ответ Доминик услышал только тишину, а после поднял взгляд, встречаясь с грустными глазами Мэттью, наполненными такой болью, которую он не мог пережить, пропуская всё через себя – любое переживание окружающих его людей, каждую потерю. Ховард и забыл, что Беллами никогда не оставался равнодушным к чужому горю, особенно когда этот человек – тот, с кем он проводил уже не первую неделю после занятий.

– Если ты попросишь меня больше не разговаривать с тобой, я пойму, Мэттью, – произнёс тихо Доминик, не прерывая их зрительного контакта.

Беллами тут же изменился в лице, смотря удивлённо и чуть ли не возмущённо.

– Почему я должен попросить об этом?

– Возможно, потому что… потому что ты знаешь о моей ориентации, знаешь о том, что…

– Я восхищаюсь человеком, а не его ориентацией, сэр.

Это прозвучало лучше любого признания и одобрения, ласкало слух искусней осторожных пальцев, умиротворяло сильней, чем корень валерианы, заваренный кипятком. Одной тайной стало меньше, и Доминик выдохнул, расслабленно откидывая голову на спинку дивана.

– Теперь ты знаешь.

– Мне очень жаль.

Доминик ждал этих слов, предугадывая, что жалостливость Беллами настигнет и его в какой-либо из моментов. Но это не звучало нелепо или неискренне, потому что Мэттью вложил все чувства в одну единственную фразу, а после встал, делая неуверенный шаг навстречу.

– Я почти оправился, – начал Доминик, неотрывно следя за тем, как в его сторону сделали ещё один осторожный шаг, словно в конце этого пути Мэттью ждало что-то страшное и неизведанное. – Но иногда изменения случаются без надежды вернуть всё на старые места.

– Это сделало вас ещё более хорошим человеком, – Беллами оказался совсем рядом, прижался своими коленями к ногам Доминика и замер, глядя сверху вниз. – Боль делает нас сильней, а попытки справиться с ней – лучше, хотим мы этого или нет.

Доминик, следуя какому-то внутреннему инстинкту, который подавить не получалось от слова совсем, протянул руки вперёд, и к нему навстречу тут же двинулись пальцы Мэттью, которые Ховард и обхватил осторожно, утягивая его на себя. От этого соприкосновения что-то перевернулось внутри, а когда Мэттью оказался на нём, волна жгучего желания ухнула куда-то вниз, и Доминик вспомнил о дурацком сравнении – тех самых бабочках в животе. Пресловутые насекомые не просто кружили внутри, порхая с места на место, щекоча и заставляя улыбаться, но и предостерегали, спрашивали – что же вы делаете?

– Вы замечательный человек, сэр, – Беллами осторожно обнял его и уложил свой острый подбородок Доминику на плечо, и тому не оставалось ничего другого, кроме как обнять его за худые плечи, позволяя прижаться к себе ещё крепче.

– Во мне нет ничего хорошего, Мэттью, – привычно парировал он, но в ответ услышал только смешок прямо на ухо.

– Знаете, люди бывают хорошими просто так, и им не требуются хвалебные оды и тысяча друзей.

Эта поза могла бы быть чем-то неприличным и даже сексуальным, если бы не желание Беллами успокоить подобным образом расчувствовавшегося Доминика. Он сидел с закрытыми глазами, боясь пошевелиться и как-то выдать себя, вдыхал медленно запах Мэттью и чувствовал такое умиротворение, которого не ощущал уже так давно. Беллами упёрся коленями в диван и чуть поменял положение, придвигаясь ближе, укладываясь грудью на Доминика и замирая окончательно.

– Спасибо, – это было единственным, что можно ответить в подобной ситуации, чтобы не выдать себя. Своё сбившееся дыхание, стучавшее сердце, которое наверняка отдавало шумным гулом, и дрожащие пальцы, которыми Доминик оглаживал лопатки Мэттью, поражаясь в очередной раз его худобе.

Прошло несколько минут, и Ховард понял, что Мэттью уснул – вот так, сидя на нём, не смущаясь совершенно этого положения, удобно устроив голову у него на плече. Доминик и сам прикрыл глаза и начал дремать; вчера он поздно лёг спать, бездумно глазея в телевизор до поздней ночи, а утром проснулся как по команде даже без будильника, привычно совершая предрабочий моцион, понимая всё же всю глупость своего поведения. Привычки делали его ещё более скучным, чем он был на самом деле.

Звонок в дверь разбудил не только успевшего задремать Доминика, но и Мэттью, подорвавшегося резко с места и замершего с таким видом, словно их застали на месте преступления. Если же в самом деле их увидел бы кто-нибудь со стороны, вопросов было бы не избежать.

– Это Пол, – сказал Беллами, делая неуверенный шаг в сторону прихожей.

– Я буду здесь, – Доминик кивнул ему серьёзно, а сам только и надеялся, что брату Мэттью не придёт в голову зайти домой, и он ограничится привычным приветствием, уходя после этого домой.

========== Глава 5 ==========

Они вели себя, как какие-то застигнутые врасплох подростки. Мэттью шагнул к двери, а Доминик сел на диван, поправив брюки и рубашку, и попытался придать лицу невозмутимый вид, ведь он ничего не сделал, и даже не думал о том, что мог бы совершить, если бы проснулся не от звонка в дверь, а самостоятельно, разбуженный ласковыми касаниями пальцев Мэттью, кружащих где-нибудь его маленькими аккуратными ладонями по груди…

Прервав самого себя и отругав последними словами, Доминик прислушался, и ровно в этот момент Мэттью открыл тяжёлую дверь, впуская своего брата в дом. Они тихо переговаривались в коридоре, и единственное, что получилось уловить – это заветную фразу «ну тогда я пошёл», и последующий хлопок, свидетельствующий о том, что они снова остались одни. Как Беллами и говорил, Пол не спешил уделять слишком много внимания своему брату, спрашивая о том, ел ли он, сделал ли домашнее задание и нужно ли что-нибудь ещё.

– Он ушёл, – Мэттью скользнул в гостиную. – Я даже не сомневался, что он не зайдёт, хоть я и не делал никаких попыток его выпроводить. Но его можно понять, – он сел рядом, выдерживая теперь почтительную дистанцию, словно десятью минутами ранее ничего не было, – у него своя семья, а я для него небольшая, но всё же требующая к себе внимания обуза.