Только и думая о том, что именно принесёт с собой завтрашний разговор с Мэрилин, он не чувствовал сильного беспокойства хотя бы потому, что Мэттью был рядом с ним. Иногда подросток поднимал глаза от книги, долго разглядывая его лицо, и под конец этого зрительного контакта, улыбался – довольно и, наверное, ободряюще. По крайней мере, сам Ховард думал так, видя во всех жестах Беллами попытки уладить что-то, чего он не знал, ведь он всегда умел тонко чувствовать, улавливая чужие переживания, даже если не знал об этом наверняка. Даже если сам не осознавал, что пытался успокоить кого-либо, он делал это – жестами, словами, ласковыми касаниями или, в конце концов, сводящими с ума поцелуями, от которых любой вконец лишился бы всех проблем хотя бы на тот момент, пока губы Мэттью касались где-то под подбородком, медленно перемещаясь на шею.

– Ты не расскажешь мне, да? – всё-таки спросил Мэттью, когда они уже стояли в конце улицы, аккуратно перед остановкой общественного транспорта.

– О чём? – на всякий случай сделал попытку Доминик.

– Если бы я знал, то задал бы вопрос конкретнее.

– Ты стал говорить как я, – он надеялся успеть закончить разговор на чём-то незначительном, прежде чем приедет автобус. – Надеюсь, что это не так заметно для остальных.

– Вообще-то заметно, – Беллами показал ему язык и отвернулся. – Значит не расскажешь.

– Очередные ничего не значащие переживания.

– Из-за нас?

– Конечно нет, – Ховард огляделся и буквально на несколько секунд обхватил плечи Мэттью одной рукой, прижавшись грудью к его спине. Он склонился к уху подростка и прошептал: – Я уверен, что все мои страхи со дня на день потеряют весь смысл.

– Ты всегда говоришь так.

– Но ведь ничего страшного пока не произошло? – он отстранился, резко выпрямившись.

– Да. И не произойдёт.

Доминику очень хотелось верить, что так и будет.

***

Сдержав обещание, Доминик проторчал весь день, в который Мэрилин обещалась нагрянуть в гости, дома, отказав себе даже в походе в магазин. Он предпринял несколько попыток расслабиться, заварив сразу три чайника с чаем и заказал пиццу и что-то из китайской еды, с удовольствием предавшись акту гедонизма под вечер. Ближе к девяти в дверь позвонили, и сомнений относительно личности гостя не возникло.

Пригласив Мэрилин в гостиную, он наспех прибрался на журнальном столике, на который весь день усердно бросал обёртки от конфет и чайные пакетики и рассыпал сахар. Весь хлам отправился в мусорную корзину, а сам Доминик уселся на диван, дождавшись, пока мать Мэттью не сядет первой.

– Самая странная ситуация, в которой я оказывалась, поверь, – начала она. – Хоть раньше мне и казалось, что страннее не будет.

Доминик кивнул.

– Если бы не почти месяц, который я провела в попытках вспомнить всё хорошее, что происходило за этот год, я бы вытворила что-нибудь ужасное, – она позволила себе улыбнуться.

Отказавшись от чая, Мэрилин не стала перечить, когда ей указали на непочатую бутылку мартини, стоящую на столе. Ко всему прочему, она взяла протянутую ей пачку сигарет и, изящным движением достав одну сигарету, прикурила её от поднесённой Домиником зажигалки. Выпустив упругую струю дыма, она прикрыла глаза.

– Я знаю, почему мой сын пожелал перевестись из одной школы в другую. И всё то время, пока он болтал о том, что хотел уйти и из этой, я искала причину, схожую со старой. Но всё отказывалось проясняться, потому что я и подумать не могла, что ему кто-то досаждает, ведь весь год он был столь жизнерадостным, пускай иногда и закрытым – он ведь подросток, не так ли? – а после я всё же приняла его версию, что он хочет помогать мне финансово. Но под конец учебного года он перестал говорить об уходе из школы, и мне стало известно, что ты уволился. Странные совпадения, правда? – она открыла глаза и сделала очередную глубокую затяжку, не волнуясь о том, как это выглядит со стороны. – Я бы подумала самое страшное, если бы не видела вас вдвоём и этот его взгляд, пускай он и отводил смущённо глаза, стоило мне войти в комнату, где вы сидели. А после началась череда наших совместных прогулок, скромных чайных церемоний и прочих приятнейших вещей, о которых я даже сейчас вспоминаю с улыбкой.

Она и в самом деле улыбнулась. Потушила сигарету, отодвинула от себя пепельницу и допила мартини. Разговор грозился стать длинным и снова не дать никаких конкретных указаний самому Доминику, пребывавшему не просто в подвешенном состоянии, а в состоянии нешуточной прострации, когда разум существовал отдельно от тела и даже не думал переживать о том, что будет с организмом в целом.

– Может быть, я догадалась ещё в день, когда мы с Робертом обнаружили вас у меня дома? Я, пытаясь скрыть собственное смущение от того, что нас едва не застали на чём-то неприличном, даже и помыслить не могла, что этим самым неприличным мог заниматься и мой сын, – внезапно она рассмеялась и приложила ладони к щекам. – Мне до сих пор неловко вспоминать об этом.

Несколько минут она молчала. Водила пальцем по пеплу, рассыпанному на столе, и внимательно разглядывала свой пустой стакан.

– Непросто в один в один день осознать, что ничего не знаешь о своём сыне. Что ты скажешь мне, Доминик? Может быть, я и вовсе надумала себе невесть что, понапрасну делая попытки уличить тебя в чём-либо?

Даже если бы Доминик вздумал воспользоваться растерянностью Мэрилин, он бы не посмел. Подобный переломный момент должен был наступить – не сегодня, так завтра, – посему он не видел смысла отказываться от ответственности за содеянное.

– Мы начали проводить время вместе в ноябре. Смотрели кино, ели пиццу, дурачились так, словно нам обоим было по пятнадцать, – сделав над собой усилие, он всё же улыбнулся.

– Кто сделал первый шаг?

– Мэттью стал оставаться после уроков, чаще всего во вторник. Сначала он сидел на последней парте, занимаясь своими делами несколько минут, пересаживался на первую и начинал говорить со мной. Ничего конкретного: обычная подростковая болтовня, но неизменно монолог заканчивался одной фразой. Он говорил, что я лучше, чем думаю.

Мэрилин вновь закрыла глаза и ухватилась ладонью за лоб, как в горячке или при резкой боли.

– Так странно. Он говорил подобное и мне, когда я начинала спрашивать у него, ещё в начале зимы, стоит ли тебе доверять.

– Может быть и не стоило, – он горько усмехнулся.

– Моей решимости вытрясти из тебя правду сегодня не суждено разрастись до нужных размеров. Расскажи мне что-нибудь ещё.

– Он покупал мне кофе, – Доминик вспомнил это без каких-либо эмоций, хотя обычно та история вызывала у него улыбку и приятную тяжесть в груди. – Болтался со мной, когда я выбирался погулять после школы, морил меня своими нелепыми шутками и не делал ничего, чтобы понравиться мне, но в один из дней он предложил свою дружбу, так незамысловато и немного нелепо. Пару раз я возил его туда, где прожил первые двадцать лет жизни, иногда ужинал в его компании, заказав что-нибудь по телефону, и неизменно получал его поддержку в дни особой хандры. Это прозвучит нелепо и избито, но он в самом деле заново научил меня улыбаться после случившегося за год до нашего с Мэттью знакомства.

– Что произошло потом?

По неким негласным правилам Мэрилин должна была с сочувствием поинтересоваться, что же случилось за год до этого, но она, что легко объяснимо, хотела сперва пролить свет на историю с другой стороны.