– Кажется, я что-то чувствую, – хихикнул Беллами, шепча эти слова Доминику на ухо. – Я соскучился по тебе, потому что ты не даёшь мне быть возможности бывать здесь часто.

– Ты так ёрзаешь на мне, что даже самый бесчувственный человек не устоит, – попытался отшутиться Ховард, обеими ладонями начиная гладить спину Мэттью, едва удерживаясь, чтобы не пробраться ими под рубашку.

– Чем больше мы позволяем себе, тем больше хочется, не так ли? – всё так же вкрадчиво изрёк подросток и коснулся губами его шеи.

Кому, как не Доминику было знать о том, что каждый день, проведённый рядом с Мэттью, сводил с ума одной мыслью о том, что лето не за горами. Каких-то полтора месяца, и то, что стало почти единственным желанием этого года, будет в их полном распоряжении. Как бы ни хотелось считать себя человеком культурным и сдержанным, нельзя было не признать, что близость входила в список первостепенных вещей, которые требуются обычному мужчине для счастья.

– Можно мне… – начал Мэттью, пробираясь рукой вниз и накрывая пах учителя, – просто коснуться тебя?

– Детка… – прохрипел Ховард, распахивая рот в немом восхищении. Кто он был такой, чтобы что-либо запрещать своему мальчику?

– Можно?

– Нам нужно уйти отсюда, – начал он, отчётливо при этом понимая, как сильно ему хочется забыть о формальностях и позволить сделать с собой что угодно, – окно рядом…

– И что?

Беллами снова совершил целую серию телодвижений, успев при этом изогнуться так, что ширинка на брюках Доминика расстегнулась, а на его щеке оказались губы подростка, исследующие участок кожи, которую он будто бы никогда раньше не видел. Не встретив возражений, Мэттью продолжил извиваться на нём, то целуя в губы, на несколько секунд затягивая действо, то отстраняясь, чтобы глянуть вниз. Он заворожённо следил за движениями собственной руки, ничуть не стесняясь того, что делал ею.

– Как мы уже говорили… не поздоровится не только тебе, но и мне.

– Что же случится? – игриво прошептал Мэттью, касаясь губами подбородка учителя. – Кто-то следит за нами? Это мировой заговор против учителей английского языка?

Практически каждое слово он выдыхал с новым движением, целуя Доминика то в щёку, то в губы, то в подбородок, не забывая шутливо его прикусить. И при этом он умудрялся будто бы привычным движением нахально орудовать рукой в его брюках, исходя иной раз протяжным стоном удовольствия от, скорее всего, одного только факта того, что именно он делал.

– Где тот Мэттью, который уворачивался от откровенных поцелуев? – спросил Ховард, даже не надеясь на ответ.

Он вопрошал у тишины, которую нарушала возня, создаваемая ими обоими, потому как сложно было лишь только принимать ласки. Руки легли на спину Мэттью, погладили по ткани, сквозь которую чувствовалось, как вспотела спина, и скользнули ниже, сжимая ягодицы.

– Я всё тот же Мэттью, – с улыбкой на губах ответил тот, быстрым движением облизывая их кончиком языка и чуть запрокидывая голову. – Сижу на твоих коленях, глажу тебя там…

– Там? – Доминик усмехнулся.

– У всех вещей есть свои имена? – передразнил подросток.

– Ты маленькая язва. На тебя влияют прибывающая луна или тёплая погода на улице? – вопреки тону, который он старался удержать, голос всё равно дрогнул, когда Беллами с силой сжал пальцы.

– Заткнитесь, сэр.

– Сэр? Чем я заслужил подобное?

– Мне нравится так, и эдак, – он двинул тазом, обеими руками обнимая учителя за плечи. – Особенно, когда вы называете меня…

– Деткой? – охотно подхватил Доминик.

– Да, – Беллами всхлипнул, и вся иллюзия контроля ситуации вмиг рассыпалась.

– Детка, – повторил он вновь, ухватывая его на руки и ступая в прихожую, – мой Мэттью.

Волна невыносимой нежности захлестнула с головой. Он сделал ещё пару шагов и, не выдержав, прижал подростка к стене, целуя жадно и откровенно, не стесняясь шарить по его телу и касаться в самых разных местах. Тот предсказуемо обвил ногами его бёдра, крепче обняв за шею, и самозабвенно отвечал на все касания, целуя и издавая звуки, тешущие самолюбие. Мэттью умел стонать тихо, но при этом оглушающе, словно всё это усиливали в сто крат каким-нибудь изощрённым прибором. Они замерли на подходе к лестнице, и Доминик крепче ухватил его под задницу, целуя одновременно и ласково, и жадно, пробираясь пальцами под резинку плавок, давая ясно понять, что всё может закончиться прямо здесь, едва начавшись.

***

С первыми тёплыми днями пришло и желание чаще бывать на улице. Солнце, прогревшее землю, выманивало сонных людей на прогулки, возвращало желание устраивать пикники в парке или совершать гордые одинокие прогулки вдоль реки, а те, кто мог похвастаться парой или просто приятной компанией, даже отчаянно решались опробовать воду наощупь. Доминик проезжал по мосту, почти каждый раз вспоминая свою юность: солнечную Хейли, её смешную шляпу с широкими полями и речку, которая тогда была, конечно же, гораздо чище и даже глубже. Они загорали прямо так – на траве, постелив полотенце или вовсе пренебрегая всяческими формальностями, посему подобные воспоминания подкидывали идею одна безумней другой. Быть может, наведаться к тому памятному месту, пройтись по обмельчавшему устью реки и даже присесть на сочно-зелёный газон, позволив себе провести так пару десятков минут. Тогда, за неимением большого количества развлечений, они довольствовались книгами, спортивными играми и загоранием под палящим солнцем. Хейли раз в неделю, как по расписанию, обгорала, а после шесть дней жаловалась на неприятные ощущения, обвиняя Ховарда во всех смертных грехах за его природную предрасположенность приманивать загар без лишних потерь.

Доминик приехал сюда ближе к полудню, когда солнце стояло высоко, но даже не думало начать угрожать спалить всех и вся. Он, как и обещал себе не единожды, прошёлся по берегу, чувствуя себя невеждой, напялившим начищенные ботинки, но продолжал уверенно шагать в одном ему известном направлении. То место поросло травой, и было видно, что сюда редко кто наведывался – на берегу, ближе к воде, скопился мусор, который изредка выплывал на сушу. Ещё тогда было сложно найти приличное место для подобного времяпрепровождения, а с течением времени городская инфраструктура разрослась настолько, что дома строились в десятке метров от прибрежной линии. Но они всё равно отыскали для себя уютное местечко, чтобы проводить там множество свободного времени, не заботясь о том, что их кто-либо побеспокоит.

Ступая медленно и даже неуверенно, Ховард пробрался через заросли травы и обнаружил ту самую рощу, за которой и располагалась поляна – он мог описать её в двух словах любому желающему, и это были бы просто-напросто «хорошие воспоминания», коими он подпитывал себя долгое время, когда не мог найти ничего хорошего для себя. Пара метров, несколько неловких движений в попытках преодолеть разросшийся куст и… Он не поверил своим глазам. Всё оставалось точно таким же, каким он и запомнил: уединённым и уютным, обещающим тому, кто заберётся сюда, комфортное времяпрепровождение, и особенно – если погода соблаговолит быть такой же, как и сейчас. Раскинувшиеся над берегом деревья могли скрыть этих самых желающих провести время у воды, а самые смелые могли опробовать её лично, несмотря на то, что она не успела прогреться до нужного минимума. Солнце поднялось высоко и жгло беспощадно, позабыв, что на дворе был всего лишь конец апреля, и начинало казаться, что весна и сама жаждет поскорее уступить место лету.

С последним словом у Доминика имелись ассоциации весьма определённые.