В море. Ночь. Страж Медведицы сияет справа по корме. Наша участь в руках Мойр. Ливийские горы едва различимы в мерцающем свете нарождающегося серпа Артемиды.

Мы с Эвтименом договорились не зажигать огней на кораблях, чтобы пунийские дозорные не заметили нас. Однако ежечасно мы подаем сигналы друг другу при помощи рога с горящим в нем огнем. Так нам спокойнее. Только что Эвтимен подал сигнал справа по корме. Я ответил ему. Он следует вплотную за мной.

Келевсты и кормчие получили приказ не петь и не отдавать громких команд. Я уложил на уключины смазанный жиром войлок. У меня умелые гребцы, приглушенный стук тамбуринов задает им ритм дальнего плавания. Стоя под акростолием, различаю лишь шорох обегающей корпус воды и звук падающих с поднятых весел капель.

Гребную палубу освещают три лампы, и она выглядит не так уж уныло. Я велел установить световые люки и накрыть их полотном. Во влажном воздухе закрытого помещения блестят потные спины. Раз… два и три, и раз… два и три, и раз… и так далее. При каждом повороте песочных часов гребцы получают короткую передышку. Я роздал вино и поджаренный хлеб. Кто хочет, может выйти подышать на палубу. Море гладкое, корабль едва покачивается на волне, и в тишине слышатся журчание воды, трущейся о свинец обшивки, и легкое поскрипывание дерева.

Эвтимен переворачивает свои песочные часы так, чтобы мы шли по инерции в одно и то же время. Так нам не грозит опасность столкновения. Дозорные, по двое на носу и на рее, вглядываются в ночь.

Если бы поднялся ветер, я попеременно сажал бы на весла до половины гребцов.

На заре. Удалось лишь часок прикорнуть на походном ложе. Теперь отдыхает Венитаф: он не покидал носовую палубу всю ночь.

Звезда Артемиды зашла три часа назад. Бледнеют звезды на восходе. Показались Ливийские горы, возвышающиеся над Тингисом. Зато скалы Иберии едва различимы. Мы подошли к Геракловым Столпам. Я велел изменить курс и идти вдоль ливийского берега до вечера. Тингис надо миновать в сумерки.

Полдень. Всем ведено отдыхать, и «Артемида» лениво покачивается на волнах чуть впереди «Геракла». Течение, похоже, сносит нас к закату. Даю знак Эвтимену приблизиться.

Второй час после полудня. Эвтимен дает знать о появлении паруса со стороны Иберии. Мы радуемся, что удалились к ливийскому берегу. Решаем подойти ближе к Тингису, чтобы к заходу солнца быть в полной готовности.

Третий час. Парус прямо по курсу. Корабль идет из Тингиса в Тартесс или Гадес. Ветер с Океана дует ему в левый борт. Хотя расстояние немалое, мы видим, как весла одновременно ударяют по воде.

Надеюсь, что наши низко сидящие суда без парусов останутся незамеченными. Тишина такая, что ветер доносит до нас гортанную финикийскую речь. Щелкает бич, и раздаются вопли, а по нашим лбам стекает пот — нас гложет страх попасть в рабство и стать гребцами на кораблях этих варваров.

О Артемида! Укрой нас своим покрывалом! А ты, Гефест, пошли дымы твоих божественных кузен, чтобы спрятать нас от их жадных и жестоких взоров!

Четвертый час. Корабль прошел мимо, не заметив нас. Мы снова пустились в путь, надеясь в подходящий момент миновать Тингис и взять курс на полночь, будто бы мы пуны и идем из Тингиса в Иберию. Я приказал задать ритм полного хода. Эвтимен с трудом поспевает за нами. Он сигнализирует об опасности, подняв черный флаг. Я замедлил ход: он заметил парус справа по корме. Судно, похоже, идет из Нового Карфагена, воспользовавшись ветром с правого борта.

Венитаф утверждает, что работают два ряда гребцов из трех.

Пятый час. Триера идет прямо на нас на всех парусах и веслах. Солнце стоит низко. Наверное, пуны увидели нас на его фоне.

Я передаю конец на монеру Эвтимена и велю ему идти полным ходом. Пусть, как и я, не жалеет вина своим гребцам.

«Геракл» благодаря «Артемиде» идет быстрее, зато «Артемида» сбавила скорость. Сажаю четверку запасных гребцов в центре корабля, где весла длиннее. Я и сам готов помочь тому, кто почувствует слабость. Тамбурины отбивают ритм. Ксенон и юный Карат начинают громко жаловаться. Обрываю их стенания, спросив, не хотят ли они грести под бичом пунов. Аргумент подействовал.

Шестой час. Наконец наступила ночь. Я приказал изменить курс и выйти к центру Столпов. Надо сбить с толку пунов. Пусть их корабль обгонит нас. Даю знак Эвтимену, что хочу переговорить с ним. Трос слабеет, и «Геракл» подходит вплотную к «Артемиде». Я сообщаю Эвтимену, что собираюсь пройти в Океане как можно дальше на закат, чтобы избежать встречи с кораблями Гадеса, а если наш преследователь не отступится, сделаем вид, что мы сбившиеся с курса союзники. Быть может, его наварх решит, что мы направляемся в Тингис или Тартесс.

Ночь. Приказал дать всем двухчасовой отдых. Венитаф в свете луны разглядел парус пунийского корабля слева по носу. А тот не может увидеть низко сидящие черные суда, поскольку луна светит ему в глаза. Я отправил спать половину команды. Их вера в себя будет крепче, если не дать им раскисать.

Одиннадцатый день путешествия. Ветер с заката. И течение, и ветер против нас. Я ничего не сказал гребцам, но по приметам на берегу вижу, что нас относит назад, несмотря на все их усилия. Хорошо, что гребцы «Артемиды» не видят берега и моря. На монере Эвтимена дело обстоит иначе.

Меня одолевают тоскливые мысли. Мы замерли в центре Столпов, словно стрела Зенона [43]. Я отдал конец, соединявший «Артемиду» с «Гераклом», и велел Эвтимену держаться ближе к нашей корме. Паруса убраны, а рей опущен на палубу, чтобы ослабить напор встречного ветра.

Ночь. К шестому часу Эвтимен подал знак, что желает говорить со мной. Мы по-прежнему неподвижны, как стрела Зенона. Эвтимен предложил направиться к ливийскому берегу. С верха мачты он заметил множество мелких судов пунов, идущих в Тингис. Может, у Тингиса существует течение в сторону Океана или встречное там слабее, чем здесь? Такое наблюдается у берегов Родана и в Боспоре[14].

Я объясняю гребцам, что мы меняем курс.

Двенадцатый день. Эвтимен оказался прав. У тингисского берега течение потащило нас из Внутреннего моря в Океан. Ночью мы миновали Тингис, и я не без страха глядел на пламя его сторожевой башни.

Полдень. Возвышенность, отделяющая нас от Океана, лежит прямо по курсу. Мой марсовый сигнализирует, что в нашем направлении движется пунийская триера с изображением головы лошади на носу. Приказываю передать конец Эвтимену. Может, на корабле подумают, что я возвращаюсь с добычей. Наши судьбы накрепко связаны.

Ночь. Я так перетрусил, что дрожу и сейчас, когда описываю эти события. Триера бросилась на нас, как сокол на горлицу. У меня на столе лежит свинцовый снаряд пращи с начертанными на нем непонятными символами. Он упал к моим ногам на излете в момент, когда пунийская триера, подгоняемая попутным ветром, приблизилась к «Артемиде». Нас разделяло менее трети стадия; я сообразил, что триера собирается разорвать трос, соединяющий «Артемиду» с «Гераклом». С триеры доносились хлопанье бичей, гортанные крики и хриплые команды келевстов. Эвтимен хотел было перерубить соединявший нас трос. Я велел ему ничего не предпринимать. Верный Эвтимен, он готов пожертвовать собой ради друга! Посадил на весла всех, кроме одного кормчего. Я налегал на весло вместе с другими. А когда поднялся на палубу, чтобы передохнуть и выяснить, догоняет ли нас «Лошадиная голова» [44], Богиня[15] осенила меня.

— Скорее, тащи свинцовые кольца! — крикнул я Венитафу, который не щадя сил, помогал Ксанфу. — Кольца, самые большие, и гибкую пеньку!

Он вначале удивленно посмотрел на меня, затем нырнул в парусный трюм. Через мгновение Венитаф показался с корзиной, где лежали самые толстые кольца из тех, что пришиваются по углам парусов для крепления шкотов. На его вздувшейся от напряжения шее висел моток пеньки.

— Скорее нож!

Он подхватил огромный нож для разрезания мяса.