Мы поспешно прикрепили два кольца к пеньковому тросу, а третье к веревке, привязанной к его середине. Я вспомнил, как пастухи Дельты[16] останавливают разъяренных быков, опутывая им ноги веревкой со свинцовым грузом, и решил таким же манером связать весла триеры. И сделать это с первого раза. Следовало так метнуть снаряд, чтобы он охватил весла над самой лопастью. Мы быстро изготовили четыре снаряда.

Когда я приказал сушить весла Эвтимену и на «Артемиде», гребцы решили, что я сошел с ума. «Лошадиная голова» шла прямо на нас, очевидно полагая, что мы сдаемся. В долон вонзились стрелы. На палубу посыпались свинцовые снаряды. Венитаф, словно Зевс с перунами, застыл на палубе и с бешеной скоростью раскрутил кольца над своей головой.

— Хочешь свинца, лошадь смерти? — крикнул он и бросил кольца на только что поднятые из воды весла. Веревки с кольцами мгновенно опутали весла, связав целый ряд.

— Хочешь еще, лошадь Молоха?

Он метнул кольца в разъяренного наварха, который перегнулся через борт посмотреть, что происходит.

Я впервые видел, как хохочет Венитаф. Черный волосом и злобный лицом наварх-пуниец угодил в аркан, словно муха в паутину. Он свалился за борт в море. Его красногубый рот раскрылся было в крике, но слова поглотила горько-соленая вода. Свинец тут же увлек его на дно.

Тринадцатый день. Гибель наварха внесла смятение в ряды пунийцев. Они растерялись, и на триере поднялся невообразимый хаос. Гребцы, чьи весла оказались связанными, кричали. Одного из них, похоже, ранило рукоятью весла, и его кровь стекала по борту судна. Келевсты выкрикивали противоречивые приказы — весла ударялись друг о друга. Пращники пытались забросать нас снарядами, но Венитаф уже успел вооружиться кельтским луком из тиса и нанизать двух пунов на одну стрелу. Остальные в ужасе скрылись в проходе, усиливая панику внутри корабля.

И вдруг я услышал крики, доносившиеся с судна:

— Пифей! Пифей! Спаси нас! Я узнал тебя, Пифей. Я греб вместе с тобой. Мы из Массалии, Пифей… Они захватили нас в Геле, здесь тридцать греков из Массалии, но есть греки и из других мест. Нас обратили в рабство. Меня зовут Аристас, я сын башмачника Сминфия.

На мои глаза навернулись слезы. Венитаф тоже разобрал речь несчастного пленника, да и Эвтимен расслышал последние слова — его монеру течением подогнало к «Артемиде».

— Все на «Лошадиную голову»! — закричал я. — Спасем наших! Нам послала их Артемида!

— Подожди, пока я прикончу лучников и пращников, — остановил меня Венитаф.

И с помощью лука, которым мог бы гордиться Немврод, он одного за другим пригвоздил к мачтам и фальшборту нескольких пунов. Один из них повис на стене каюты, словно летучая мышь на дверях амбара. Нам нельзя было оставлять в живых ни одного свидетеля нашего выхода в Океан. Жестокий закон, но разве не пуны навязали нам его своей безграничной скупостью?

Гребцы, которых я назвал по именам, перешли на триеру. Я выбрал самых старших по возрасту, ибо от них требовались мужество и мудрость, и приказал выбросить пунов в море, привязав к их ногам грузы. Акулы из стада Амфитриты, привлеченные запахом крови, помогли нам избавиться от трупов. Оба келевста умоляли о пощаде, они были сицилийцами и состояли на службе у пунов. Обретшие свободу греки сумеют присмотреть за ними на пути домой. Я тоже поднялся на борт триеры и подозвал Аристаса.

Я разрыдался от ярости, увидев прикованных цепями к скамьям греков с клеймом на лбу или плече, и приказал Венитафу освободить их. Мне с трудом удалось удержать двух греков из Пирея, чтобы они на месте не расправились с келевстами. Я велел принести амфоры с вином и поджаренный хлеб. Затем, поскольку положение становилось опасным и надо было действовать быстро, я объяснил Аристасу, как лучше вернуться в Массалию.

— Теперь вы будете грести как свободные люди. Иначе и быть не может из рабов никогда не получится стоящих моряков. Келевсты помогут вам ориентироваться по солнцу и звездам.

— Я дойду до Массалии с закрытыми глазами, — ответил Аристас. — Мы словно лошади, летящие на запах родной конюшни.

— Скажи архонтам и тимухам, что Пифей и Эвтимен прошли Столпы; скажи им также, что за два однорядных корабля я дарю им один трехрядный. Карты и этот инструмент беру себе, — сказал я, указывая на подобие циркуля, установленного на полукруге с изображениями звезд и Солнца [45]. — В путь! Полный ход! Да помогут нам боги! Оставьте заходящее солнце слева и чуть по корме.

— Херете! Ио, Пэан! Ио, Пэан! [46] — прокричали освобожденные греки. Херете, Артемида!

Келевстов поставили к рулевым веслам под надзором двух греков, и корабль двинулся только что пройденным нами путем обратно, навстречу свободе.

Вечер. Мы вышли в Океан. Эвтимен следует за мной. Нас покачивает на длинной волне. Ветер стих. «Лошадиная голова», которая теперь получит имя Посейдона, поскольку это животное посвящено ему, исчезла на восходе. Берег Тингиса едва различим. А противоположный не виден вовсе. Тем лучше.

Четырнадцатый день путешествия. На заре. Ночью ветер дул с полудня, сухой и жаркий. У нас был поставлен только долон. Корабль Эвти-мена идет рядом. Берега окончательно исчезли из виду. Пора расставаться. Ветер установился и дует теперь с заката — «Гераклу» в правый борт, а «Артемиде» — в левый. Во время стоянки в Майнаке мы уже попрощались в надежде встретиться вновь, церемония расставания была простой. «Артемида» встала левым бортом к левому борту «Геракла». Эвтимен пойдет к полудню, а я на полночь.

Команда: «Малый ход!» Потом: «Налечь на весла!» Оба судна рванулись навстречу своей судьбе. Мои гребцы подбадривают гребцов Эвтимена. Те отвечают шутками. Я счастлив: их сердца полны мужества.

Вечер. Парус «Геракла» давно скрылся за горизонтом. Наконец-то «Артемида» встала на верный курс, ее нос смотрит в сторону Трона Солнца.

Я долго беседовал с гребцами. Им предстоит трудная декада. Мы не можем высаживаться на сушу там, где живут иберы и лузитаны, друзья пунов. Я намереваюсь отправиться прямо к бриттам, добытчикам олова. Дующий постоянно с заката и чуть-чуть с полудня ветер поможет нам. Гребцы будут получать вдоволь смешанного вина и поджаренного хлеба. Во время отдыха можно рыбачить. Ветер попутный, о вахтах легко договориться.

Пятнадцатый день. По моим расчетам, мы находимся в той части Океана, что лежит на уровне Священного мыса. Марсовый едва различает с высоты мачты вершины гор в окрестностях Гадеса. Мой корабль с черными бортами и окрашенными дубовым танином парусами невидим среди грозно щумящих волн.

После изнурительного плавания против ветра, когда мы удалялись от Столпов, наступил отдых — ветер наполняет косо поставленный парус и наполовину зарифленный долон.

Весла убраны. Я доволен, что установил щитки на скалмы. Гребцы спят. Они по очереди укладываются на раставленные в носовом помещении ложа. Те, кому их не хватило, спят на скамьях или в проходе. Я раздал подушки и сплетенные из болотных трав циновки, купленные в Эмпории.

Судно ведет себя в Океане прекрасно. Быстрый, надежный корабль. Длинные волны поднимают его с кормы, и он носом взрезает пенистые гребни. Он движется со скоростью хорошо идущего рысака, волны ластятся к его бортам, но не захлестывают палубу. Чтобы узнать скорость хода, я бросил в воду семейон [47] и быстро разматываю веревку, не отрывая взгляда от небольших песочных часов для отсчета восьмой части летнего часа [48].

Полдень. Мы делаем около ста стадиев в час, хотя идем только под парусами. По правде, гребцы не в силах слишком долго поддерживать ритм полного хода. А сбившись, они сразу же замедлили бы бег корабля. Пусть отдыхают. Главный келевст сообщил, что гребцы гордятся судном и навархом. Они радуются победе над пунами у Столпов и хохочут, вспоминая о ловкости Венитафа.

— Может, они столь отчаянно сражались из страха перед Молохом? усмехнулся я. — Дай им фасосского вина и поджаренного хлеба, когда проснутся.