Столь же разноречиво представлена в Новом завете идея второго пришествия Христа, что, вероятно, надо поставить в связь с разноречивостью представлений о Христе. Первоначально ожидалось, что «последние дни» наступят в предельно короткие сроки. «Не успеете обойти городов израильских, — свидетельствует евангелие от Матфея, — как придет сын человеческий» (10, 23). В другом месте того же евангелия говорится, что это произойдет в пределах жизни одного поколения — «не прейдет род сей» (24, 34). Однако в той же главе это переносится уже в неопределенные будущие времена, когда евангелие будет проповедано по всей вселенной и всем народам (24, 14), т. е. когда христианство, вытеснив всех своих соперников, станет единственной мировой религией.

Троица. Худ. Андрей Рублев. Икона. Москва. Третьяковская галерея.

Таковы некоторые противоречивые черты этого «сияющего образа» евангельского Христа. По замечанию одного исследователя, евангельские сказания сотканы из эпизодов, широко встречающихся в древнейших пластах фольклора многих народов[119], но в особенности этого района Средиземноморья. Следует лишь добавить, что образ этого мистического Христа вобрал в себя не только фольклор, не только мифы об умирающих и воскресающих богах Востока, но и многие другие дохристианские идеи века.

Если сопоставить евангельские сказания о чудесах, исцелениях и знамениях с аналогичными рассказами в сочинениях античных «языческих» авторов, нетрудно заметить, что они не выходят за рамки представлений своей эпохи. Император Веспасиан, как уже отмечалось, «излечивает» одним своим прикосновением калеку и «плюнонением» возвращает зрение слепцу; император Август «непорочно» рождается от бога; некий Элеазар изгоняет бесов из одержимых; какой-то безымянный пророк-бунтовщик, собрат и почти современник Иисуса, собирается силой своего слова разрушить иерусалимские стены… Примеров такого рода множество.

Перекликается с идеями века и этическая проповедь христианства; противоречивые тенденции в некоторых из них являются лишь отражением противоречий эпохи. Павлово «нет ни эллина, ни иудея… варвара, скифа, раба, свободного…» (Кол. 3, 11) — не откровение христианства, а усвоенная им и освященная божественным авторитетом Христа идея века. Идеал евангельской бедности — плод общественной мысли «маленьких людей», социальных низов общества во всех пределах Римской империи. Общность имущества — здесь, как мы видели, кумранские сектанты имеют безусловный приоритет перед христианскими общинами. Евангельские добродетели— немудрствование, простодушие, милосердие, бескорыстие— не откровение Христа, а моральный кодекс, стихийно выработавшийся среди социальных низов римского общества. Он формировался как реакция на враждебную низам и прогнившую мораль рабовладельческих верхов. Христианство восприняло все эти принципы, и, освятив своим авторитетом, возвратило их тому же обществу, но уже в ранге божественного откровения. И даже печально-знаменитые новозаветные поучения о непротивлении злу и рабской покорности обидчикам также отражают определенные тенденции в развитии общественной мысли века. Перечень таких примеров тоже может быть значительно увеличен.

Наконец, сам, по выражению современного богослова, «центр центра» христианства — идея воскресения Христа не является ни уникальной, ни беспрецедентной. Длинный ряд воскресающих богов древности — Таммуз, Адонис, Аттис, Осирис и др. — отражает эволюцию идеи умирающего и воскресающего божества в связи с конкретно-историческими обстоятельствами тех обществ, где идеи формировались.

По утверждению догматического богословия, умирающих и воскресающих богов «язычества» от христианского богочеловека отделяет пропасть, но при ближайшем рассмотрении она оказывается всего лишь ложем единого исторического потока — в верхнем течении его стоят упомянутые выше «языческие» боги, а в устье — евангельский Христос.

Христос Пантократор. Икона. Афины. Византийский музей.

Таковы некоторые компоненты и истоки того «сияющего образа» евангельского Христа, которого исповедует церковь и отстаивает догматическое богословие. Такого Христа «во плоти» никогда не было. Он результат религиозных «туманных образований» в мозгу людей, образований, которые, по словам Энгельса, «являются необходимыми продуктами, своего рода испарениями их материального жизненного процесса…»[120]. Христос — плод религиозного мифотворчества, он создан в ходе борьбы различных религиозных течений, философских школ, направлений общественной мысли, в свою очередь представляющих собой в конечном счете выражение социально-экономических процессов породившего их общества Процесс формирования этого мифического Христа в недрах «матери-церкви» растянулся на столетия, и «пререкания» (по выразительному определению некоего современного богослова) относительно «естества» Иисуса[121] продолжались долго; они не вполне закончились и ныне.

Упоминавшийся выше Цельс, обстоятельно изучивший ветхозаветную литературу и христианские произведения, имел достаточно оснований упрекнуть апологетов христианства в фальсификации и преднамеренной многократной переделке евангелий с целью устранения противоречий. «И вот, вы, — ученики Иисуса, даже ложью не сумели облечь свои измышления в форму правдоподобия, — пишет он;… — трижды, четырежды и многократно переделывают и перерабатывают первую запись евангелия, чтобы иметь возможность отвергнуть изобличения»[122].

Отвергая реальное существование богочеловека, обрисованного в приведенном выше тертуллиановском символе веры, целесообразно попытаться рассмотреть вопрос об историческом зерне этого мифа. Предметом дискуссии является неоднократно ставившийся исследователями вопрос о том, стоит ли за мифическим образом евангельского Христа какой-нибудь «земной» исторический персонаж, вокруг личности которого и наслоились все эти лишенные рациональных оснований мифы.

В «совокупности голых фактов» Иисус из Назарета, как это уже отмечал Кушу, действительно мал. Современные эпохе первых императоров писатели и историки либо не слышали о нем, либо не сочли заслуживающим специального упоминания, поскольку локальные движения и местные проповедники и пророки были в первые века новой эры довольно распространенным явлением и на западе империи и в особенности на востоке. «Многие безвестные личности, — писал Цельс, — в храмах и вне храмов, некоторые даже нищенствующие, бродящие по городам и лагерям, очень легко, когда представляется случай, начинают держать себя как прорицатели. Каждому удобно и привычно заявлять: „Я — бог или дух божий, или сын божий. Я явился. Мир погибает, и вы, люди, гибнете за грехи. Я хочу вас спасти и вы скоро увидите меня возвращающимся с силой небесной. Блажен, кто теперь меня почтит; на всех же прочих, на их города и на земли я пошлю вечный огонь, и люди, не сознающие своих грехов, тщетно будут каяться и стенать; а кто послушался меня, тем я дарую вечно спасение“»[123].

Это свидетельство современника и очевидца хорошо объясняет скудость наших источников. Вне узкого круга своих приверженцев Иисус, если даже допустить наличие в этом евангельском персонаже какой-то исторической основы, мог быть лишь одним из многих прорицателей такого рода, к которым образованный античный мир относился с полным пренебрежением.

Однако Кушу, по мнению некоторых исследователей, сгустил краски, заявив, что в мифе о Христе истории не удается уловить никакого исторического зерна. Если говорить не о позднейшем догматическом Христе, полном противоречий и мистицизма, создававшемся столетия и синкретически усвоившим множество представлений, мифов и социальных чаяний различных слоев общества, — если говорить не об этом, а об истоках движения, то там, по их мнению, как будто улавливаются отдельные скупые реминисценции о некоем маленьком земном проповеднике, который в духе своего времени именует себя посланцем божьим, но у которого, кроме имени, мало общего со своим позднейшим божественным тезкой.