Цельс не атеист. Развенчивая христианское вероучение, он призывает его приверженцев вернуться в лоно «отчих» богов и официального культа. Однако его наблюдения, относящиеся еще к тому времени, когда только шло формирование христианства, выявление им противоречий в христианском вероучении и попытка показать исторические корни некоторых евангельских мифов представляют в истории науки выдающийся интерес. До известной степени Цельса можно считать родоначальником того критического направления, которое спустя полтора тысячелетия породит целые школы научной критики новозаветных произведений.

«Дорогие друзья, мне нельзя было при жизни открыто высказать то, что я думал о порядке и способе управления людьми, об их религиях и нравах, это сопряжено было бы с очень опасными и прискорбными последствиями; поэтому я решил сказать вам это после своей смерти… Цель моя — по мере сил моих открыть вам глаза, хоть и поздно, на те нелепые заблуждения, среди которых мы все, сколько нас есть, имели несчастье родиться и жить, на заблуждения, которые я сам имел неприятную обязанность поддерживать в вас. Говорю — неприятную, потому что эта обязанность поистине была мне тяжела…»[6].

Так начинает свое знаменитое «Завещание» французский священник Жан Мелье. И хотя оно было написано свыше двухсот тридцати лет назад, значительность содержащихся в нем мыслей и драматизм жизни самого автора, вынужденного проповедовать то, во что он все больше утрачивал веру, побуждают нас и сейчас обращаться к этому документу. Заявляя себя поборником подлинного равенства между людьми, Мелье говорит, что в жизни эти справедливые принципы подавляются теми, кто хочет жить за счет тружеников — правящей верхушкой и эксплуататорскими сословиями. Носители гордых титулов — сеньоры, государи, короли, монархи, властители — под предлогом божественного происхождения своей власти заставляют народ почитать, бояться и слушаться их самих как богов. При этом религия, которая, казалось бы, должна осуждать дурной, несправедливый режим, в действительности неплохо уживается с ним. Священники призывают паству повиноваться начальству, князьям и государям как власти, поставленной от бога, а власти в свою очередь наделяют священников жирными бенефициями и богатыми доходами.

При этом, говорит Мелье, католическая религия, которую исповедует он сам, не составляет исключения. «Ваша религия, — пишет он, — не менее призрачна, не менее суеверна, чем все другие; она не менее ложна в своих основаниях, не менее смешна и нелепа в своих догмах и правилах; вы не менее идолопоклонники, чем те, которых вы сами порицаете и осуждаете за идолопоклонство. Ваши представления отличаются от представлений язычников только по виду. Короче говоря, все, что ваши богословы и священники с таким пылом и красноречием проповедуют вам о величии, превосходстве и святости таинств, которым они заставляют вас поклоняться, все, что они с такой серьезностью рассказывают вам об их мнимых чудесах, все, что они с таким рвением и уверенностью расписывают вам о небесных наградах и страшных адских муках, — все это в сущности не что иное, как иллюзии, заблуждения, обман…»[7]. И далее главу за главой он приводит доказательства «тщетности и ложности» религий вообще и отдельных догм и положений христианской религии. При этом, подобно своему далекому предтече Цельсу, Мелье черпает доводы в критическом рассмотрении и сопоставлении самих положений Библии.

Среди этих размышлений Мелье привлекают к себе внимание главы, где он задается вопросом: что представляет собой Христос, каковы его проповеди и поучения, сопоставим ли образ Иисуса с его языческими предшественниками и современниками, как расценивать евангельские догмы о воплощении, искуплении, воскресении и др.

Христианская апостольская римская религия, говорит Мелье, обязывает верить, что бог один и в то же время их трое. Но истина не может заключаться сразу в обеих противоположных частях этого утверждения, ибо они взаимоисключают друг друга. Следовательно, нельзя верить ни тому, ни другому. Церковь называет одно из божеств троицы отцом, а другое — сыном, порожденным отцом. Значит, бог-отец должен быть старше порожденного им сына. Между тем христианская догматика стоит на их одновременности. Далее, если бог-сын рожден отцом, значит, он имеет начало; между тем творцы христианского учения утверждают, что он, как и отец, безначален. Все это относится и к третьему персонажу троицы — святому духу, порожденному будто бы совместно богом-отцом и сыном[8].

Далее, если боги троицы, как им подобает по христианскому учению, не имеют ни тела, ни формы, ни образа, то почему бог-отец, единолично породивший бога-сына, называется отцом, а не матерью и почему порожденный им называется сыном, а не дочерью. Какие к тому имеются основания? Ведь боги лишены признаков пола[9]. «Наши христопоклонники чувствуют эти нелепости, — отмечает Мелье, — но не могут привести ни одного разумного аргумента; поэтому им остается только говорить, что необходимо благочестиво закрыть глаза человеческому разуму, что надо сковать ум человека послушанием веры и смиренно благоговеть перед такими возвышенными и божественными тайнами, не пытаясь их постигнуть. Но то, что они называют верой, в действительности есть только принцип заблуждений, выдумок и обмана…»[10]

Христианского Христа Мелье считает некогда жившим обыкновенным человеком, которому невежество и заблуждения приписали божественность и сделали объектом поклонения. Он доказывает это на основании самого Священного писания. Разве он не был смертен, как все смертные, «настолько смертен», что даже подвергся позорной казни? А какими он обладал талантами? Он творил чудеса — утверждают евангелисты. Но многие писатели приписывают такие деяния целой плеяде «языческих» чудотворцев. Какие основания утверждать, что евангельские рассказы более достоверны, чем те, другие рассказы? Из самих евангелий он выступает как фанатик, неудачник и попросту безумец. Даже у себя на родине он был объектом презрения, и собственные его братья считали его ненормальным. И вот именно он, жалкий человек, признан христианством вочеловечившимся богом, а его безумные речи — выражением божественной благодати[11].

Но допустим, говорит автор в другом месте, что апологеты правы и Христос — бог, явившийся в мир, чтобы спасти людей. Допустим, что христианский догмат искупления реален. Изменилось ли что-нибудь со времени его прихода? Оказывается, минувшие тысячелетия не ощутили никакого результата, «никакого реального проявления этого мнимого искупления людей». Зла в мире — Мелье в первую очередь имеет в виду социальное зло — скорее стало больше, чем меньше. Поток пороков и несправедливостей нарастает. И если верно утверждение христопоклонников, будто порок ведет в ад, а добродетель — в рай, придется признать, что после появления христианства число идущих по первому пути скорее увеличилось, чем уменьшилось. Да и сами приверженцы христианства не могут похвастать тем, что у них лучшее управление, лучшие нравы и более высокие добродетели, чем у нехристианских народов мира[12]. Где же проявление благодетельной роли «вочеловечившегося» Христа?

В ряде глав «Завещания» Мелье развенчивает евангельские чудеса Христа, показывая, что в общем рассказы о них во многом совпадают с рассказами о чудесах «языческих». Воскрешали мертвых, по уверениям древних, и Эскулап, и Геракл, и вполне исторический «чудотворец» Аполлоний Тианский. Если быть последовательными и принимать, что Иисус Христос воскрешал, нельзя отвергать и эти языческие воскрешения. А в этом случае чем одно отличается от другого? Если признать, что Христос вознесся в сиянии славы на небо, то какие основания отвергать такие же «языческие» вознесения Ганимеда, виночерпия Зевса, и многих других персонажей античных мифов, среди которых помещен даже осел Силена?