Вероятно, попытается похитить мальчика. Почему бы и нет? Если нанять кого-нибудь, это возможно. Может быть, она рассчитывает на самого Томаса? Когда ему в голову пришла эта мысль, он взглянул Жанетте прямо в глаза.

— Помоги мне, — сказала она. — Пожалуйста.

— Нет, не сейчас, — ответил он и поднял руку, отметая возражения. — Когда-нибудь, с Божьей помощью, я помогу тебе найти твоего сына, но сейчас не покину войско. Если предстоит сражение, моя госпожа, то я буду сражаться вместе с остальными.

— Умоляю тебя!

— Нет.

— Ну и черт с тобой! — плюнула Жанетта, накинула капюшон и ушла в темноту.

Вскоре появилась Элеонора.

— Что скажешь? — спросил Томас.

— По-моему, она красивая, — уклончиво ответила девушка и нахмурилась. — И еще я боюсь, что завтра в сражении кто-нибудь может схватить тебя за волосы. По-моему, лучше остричь их.

Томас вздрогнул и спросил:

— Хочешь отправиться на юг? Избежать сражения?

Элеонора посмотрела на него с упреком.

— Я женщина лучника, а ты не отправишься на юг. Уилл говорит, что ты чертов болван, — два последних слова она выговорила на ломаном английском, — раз отдал такую еду, но все равно тебя благодарит. А отец Хобб сказал, что завтра утром отслужит мессу и хочет видеть тебя на ней.

Томас достал нож и протянул ей, а потом наклонил голову. Девушка отпилила ему косу и еще несколько прядей и сожгла волосы в костре. Пока она резала, Томас молчал. Он думал об отце Хоббе и мессе. Мессе по погибшим или по тем, кто скоро погибнет, потому что в сырой темноте за лесом приближались французские войска. Дважды англичанам удавалось улизнуть от врага, перейдя считавшиеся непереходимыми реки, но на третий раз им не спастись. Французы наконец поймали их.

До деревни можно было дойти пешком. Она находилась на северной опушке леса, от которого ее отделяла маленькая речка, мирно петлявшая по заливным лугам. Деревня была ничем не примечательная: пруд, маленькая церквушка, пара десятков домишек с толстыми соломенными крышами, небольшими садиками и огромными кучами навоза. Деревня, как и лес, называлась Креси.

Поля к северу от нее поднимались на длинный, протянувшийся с севера на юг холм. Проселочная дорога с проторенной телегами колеей взбиралась на вершину холма и вела в соседнюю, столь же непримечательную деревню под названием Вадикур. Если бы французское войско шло из Аббевиля мимо местного леса и в поисках англичан свернуло на запад, то через некоторое время солдаты увидели бы возвышающийся между Креси и Вадикуром холм. Они бы увидели похожие на пни башни двух деревенских церквей, а между деревнями, но гораздо ближе к Креси, — ветряную мельницу высоко на холме, где крылья могли поймать ветер. Склон был длинным и ровным, не тронутым заборами или канавами, — хорошая площадка для рыцарей на конях.

Войско разбудили до рассвета. Было воскресенье, 26 августа, и солдаты жаловались на холодную не по сезону погоду. Они разворошили костры, и в свете огня заблестели дожидавшиеся их кольчуги и латы. В деревне Креси расположился король со своими приближенными, некоторые из них спали в церкви. Они все еще облачались в доспехи, когда королевский капеллан начал мессу. Были зажжены свечи, прозвучал колокольчик, и священник, не обращая внимания на бряцанье оружия в маленьком нефе, призвал на помощь святого Зефирена, святого Геласена и обоих святых по имени Генесий все они праздновались в этот день, — и еще священник попросил помощи у малолетнего сэра Хью Линкольнского — ребенка, убитого евреями в этот самый день около двухсот лет назад. Мальчика, по преданию отличавшегося замечательной набожностью, нашли мертвым, и никто не мог понять, как Бог мог допустить, что такой образцовый христианин покинул землю в столь юном возрасте, но в Линкольне жили евреи, и их присутствие все объясняло.

Святой Зефирен, — молился капеллан, — даруй нам победу. Святой Геласен, — умолял он, — пребудь с нашими воинами. Святой Генесий, позаботься о нас и придай нам сил. Малолетний сэр Хью, — просил он, — хоть ты и младенец в Божьих руках, заступись за нас. Милостивый Боже, — молил он, в Твоей великой милости спаси нас.

К алтарю в льняных рубахах подходили за причастием рыцари.

В лесу стрелки стояли на коленях перед другими священниками. Они исповедовались и получали засохший старый хлеб, тело Христово. Солдаты крестились. Никто из них не знал, что в этот день будет битва, но все чувствовали, что поход подошел к концу и сегодня или завтра придется сразиться. «Дай нам достаточно стрел, — молили Бога стрелки, — и мы окрасим землю красным», и протягивали священникам свои тисовые луки, а священники прикасались к ним и произносили над ними молитвы.

Были разложены копья. Их привезли на вьючных лошадях или в повозках. Копьями не пользовались в боях, но все рыцари мечтали о настоящей битве, когда всадник вылетает из седла от удара копьем в щит. Воины постарше и помудрее знали, что будут сражаться пешими и их оружием будут мечи, топоры или фальшионы. Но все же раскрашенные копья были вынуты из тряпичной или кожаной обертки, защищавшей их от дождя, чтобы не покоробились, и от солнца, чтобы не высохли.

— Будем пользоваться ими как пиками, — предложил граф Нортгемптонский.

Оруженосцы и пажи облачали в доспехи своих рыцарей, помогали надеть толстый кожаный панцирь, кольчугу и латы. Коней вытерли соломой, а кузнецы водили точильными брусками по длинным лезвиям мечей. Король, начавший облачаться в четыре часа утра, преклонил колени перед ковчегом и поцеловал его. В ковчеге хранилось перо из крыла ангела Гавриила, и Эдуард, перекрестившись, велел отнести реликвию сыну. Потом в золотой короне поверх шлема он с помощью слуг сел на серую кобылу и поскакал из деревни на север.

Светало, и холм между двумя деревнями был пуст, лишь скрипела на ветру мельница. Ветер ворошил зеленую траву, где резвились зайцы. Они насторожили уши и бросились наутек от всадника, поднимавшегося по дороге к мельнице.

Король ехал на кобыле, покрытой попоной с ярким королевским гербом. Ножны его меча были из красного бархата с инкрустацией в виде золотых королевских лилий, а рукоять украшала дюжина огромных рубинов. Он держал в руке длинный белый посох. За ним ехала свита и два десятка рыцарей эскорта. Поскольку приближенными были представители высшей знати, за ними следовали их приближенные, так что по извилистой дороге двигалось около трехсот всадников. Чем выше был ранг вельможи, тем ближе он держался к королю, а пажи и оруженосцы ехали в хвосте, откуда пытались расслышать, о чем говорят господа.

Один латник спешился и зашел на мельницу. Он взобрался по лестнице, открыл дверцу к мельничным крыльям и, усевшись на ось, уставился на восток.

— Видишь что-нибудь? — дружелюбно окликнул его король, но наблюдатель был так потрясен обращением к нему самого короля, что только безмолвно покачал головой.

Небо наполовину закрывали тучи, и местность казалась мрачной. С высоты мельницы латник видел длинный склон и земельные участки у подножия, а за ними другой склон, идущий к лесу. Река, заполненная английскими конями на водопое, серой лентой изогнулась вправо. Король, лязгнув забралом по ободу короны, посмотрел туда же. Местный крестьянин подтвердил, что Аббевильская дорога идет с востока, и это означало, что французам, если они решат атаковать холм в лоб, придется пересечь участки у подножия. Между участками не было изгородей, а лишь неглубокие канавы, не представлявшие помех для конного рыцаря.

— На месте Филиппа я бы обошел наш северный фланг, сир, — предположил граф Нортгемптонский.

— Ты не Филипп, и благодарю Бога за это, — ответил Эдуард Английский. — Он не умен.

— А я? — удивился граф.

— Ты знаешь толк в ратном деле, Уильям, — сказал король. Он долго смотрел вниз по склону и наконец проговорил: — Будь я Филиппом, я бы захотел воспользоваться этими участками. — Он указал на подножие холма. — Особенно если бы увидел ожидающих на холме английских солдат.