Порох был доставлен в бочках, но его необходимо было помешивать, потому что тяжелая селитра, составлявшая около двух третей смеси, опускалась на дно емкостей, в то время как более легкие сера и древесный уголь поднимались наверх. Состав перемешивали длинной деревянной ложкой, и когда синьор Джоберти решил, что порох доведен до нужной кондиции, он приказал всыпать в темное орудийное чрево восемь полных черпаков.

Сзади пушка имела вздутие на манер горшка или луковицы. Именно туда помещался пороховой заряд, и именно там воспламенялись газы. Снаружи на казенной части красовались два изображения святых: святого Эллоя, покровителя литейщиков, и святого Маврикия, покровителя солдат, а ниже, под образами, имя пушки – «Адская Поплевуха».

– Ей три года, монсеньор, – сообщил Джоберти Жослену, – и она ведет себя, как положено женщине, знающей, что такое колотушки.

– Хорошо, стало быть?

– Мне доводилось видеть, монсеньор, как казенную часть, – итальянец похлопал рукой по вместилищу для пороха, – разрывает на части и осколки металла выкашивают всю орудийную прислугу. Но моя «Адская Поплевуха» не такая. Нет, монсеньор, она у меня крепенькая! А все потому, монсеньор, что ее отлили в Милане тамошние колокольных дел мастера. А уж они литейщики так литейщики, это точно!

– А сам ты, часом, не умеешь лить пушки? – поинтересовался Жослен, живо представивший себе литейный пушечный двор у себя в Бера.

– Нет, господин, я пушкарь, а не литейщик. Но литейщиков можно нанять. Не обязательно литейщиков орудий, колокольных дел мастера вполне способны отлить пушку. Тем паче что есть хороший способ проверить, на совесть ли они поработали.

– Какой? – осведомился Жослен с искренним любопытством.

– Очень простой. Надо велеть изготовителям перед первым выстрелом встать позади пушки. Как раз рядом с тем местом, где заложен порох. Безотказный способ, монсеньор: зная, что их ждет такая проверка, они будут работать со всем тщанием. Когда я, принимая «Адскую Поплевуху», велел литейщикам встать рядом с ней, ни один и бровью не повел. Сразу видно, ребята свое дело знали и бояться им было нечего. Да уж, моя подружка сработана на славу!

Один конец полотняного фитиля, или запала, вымоченного в смеси пороха с маслом и вложенного в холщовый чехол, сунули в пороховой заряд, тогда как другой, протянувшись по всей длине орудия, высовывался из дула, куда предстояло вложить снаряд. По словам итальянца, некоторые пушкари вставляют запал в отверстие, просверленное в казенной части, но он лично считает, что в это отверстие уходит часть силы порохового заряда, и предпочитает зажигать фитиль со стороны пушечного жерла.

Рукав из белого холста пришлепнули к месту пригоршней влажной глины, и, когда она просела, Джоберти приказал подавать снаряд. Двое его помощников вставили металлическую болванку, походившую по форме на арбалетный болт, в узкое жерло и протолкнули вглубь. Потом в речной воде замешали раствор из песка и привезенной на третьей повозке клейкой глины и плотно забили им пространство между снарядом и стенками дула.

– Когда глина схватится и засохнет, – пояснил Джоберти, – получится пробка, без которой большая часть взрывной силы пороха была бы потрачена впустую.

– Не запечатай мы дуло глиной, – сказал он, – моя малышка просто выплюнула бы стрелу, вот и все. Только пшик, и никакой силы.

– Можно я сам запалю шнур? – спросил Жослен с волнением ребенка, которому не терпится поиграть с новой игрушкой.

– Конечно, монсеньор, почему нет! Только придется подождать. Глина должна засохнуть.

На это потребовалось почти три часа, но потом, когда солнце село за городом и осветило восточный фасад замка, Джоберти объявил, что все готово. Бочки с порохом были надежно упрятаны в ближний дом, где их не могла коснуться ни одна искра, пушечная прислуга спряталась в укрытие, а соломенные кровли домов по обе стороны улицы, вдоль которой намеревались стрелять, обильно полили из ведер водой. Передний край рамы приподняли вверх, чтобы дуло пушки смотрело на арку над замковыми воротами, однако Джоберти пояснил, что стрела полетит не совсем по прямой, а слегка снизится и должна будет угодить в самый центр ворот. Потом итальянец послал одного из своих людей в таверну «Медведь и Мясник» за горящей головней и, получив ее, еще раз проверил, нет ли в чем каких упущений, а потом с поклоном протянул факел Жослену. Священник торопливо пробормотал благословение и шмыгнул в боковой проулок.

– Монсеньор, – сказал Джоберти, – ты только поднеси огонь к запалу, и все. Потом мы отойдем к воротам и полюбуемся тем, что будет дальше.

Жослен посмотрел на торчавшую из дула темную головку стрелы, потом на свисавший под ней край запального фитиля и, не колеблясь, поднес огонь к холщовому рукаву. Горючий состав внутри воспламенился мгновенно.

– Назад, монсеньор, извольте назад! – сказал Джоберти.

Полотняный рукав, испуская легкий дымок, чернел и съеживался, исчезая в стволе. Жослену хотелось заглянуть в жерло, чтобы увидеть, как бежит по нему огонь, но итальянец так настойчиво потянул графа за рукав, что тот послушался и дал увести себя к воротам. Оттуда он стал глядеть на замок, над главной башней которого реял на слабом ветру стяг графа Нортгемптона.

«Недолго ему там красоваться!» – злорадно подумал Жослен.

И тут мир содрогнулся. Громыхнуло так, что Жослену показалось, будто он попал в центр грозовой тучи. Гром больно ударил в уши, и он, хотя и готовился к чему-то подобному, невольно подскочил. Вся улица перед ним, все пространство между каменными стенами и мокрыми соломенными крышами, все наполнилось черным дымом, в котором, подобно кометам в ночном небе, мелькали горящие куски древесного угля и обломки глины. Они усыпали улицу почти до самых ворот, которые сотряслись от страшного удара. Звук его отдался эхом от стен, заглушив скрежет громоздкой рамы «Адской Поплевухи», отъехавшей назад на своих смазанных салом полозьях. Во дворах стоявших с закрытыми ставнями домов завыли собаки, с крыш и деревьев взметнулись в небо тысячи испуганных птиц.

– Боже правый! – выдохнул потрясенный Жослен, в ушах которого звенело эхо все еще прокатывающегося по долине грома. – Господь всемилостивейший!

Вместе с серо-белым дымом с улицы наползла такая вонища, что графа чуть не вывернуло, однако сквозь едкое марево он увидел, что одну створку ворот перекосило на петлях.

– Еще раз! – приказал он, и собственный голос показался ему далеким, ибо эхо в ушах еще не умолкло. – Пальни еще раз!

– Завтра, монсеньор. Чтобы выстрел получился на славу, глина должна схватиться, а на это требуется время. Мы зарядим пушку, оставим глину сохнуть на ночь, а на рассвете произведем выстрел.

На следующий день пушка произвела три выстрела тяжеленными ржавыми железными брусками, которые разбили и сорвали с петель ворота замка. Шел дождь, и крупные капли шипели и испарялись, падая на раскаленное тело «Адской Поплевухи». Горожане попрятались по домам, вздрагивая всякий раз, когда грохот пушки сотрясал их ставни и заставлял дребезжать кухонную утварь. Защитники замка исчезли с крепостных стен, и арбалетчики, осмелев, подобрались еще ближе.

Ворота были снесены, и хотя Жослен не мог заглянуть во внутренний двор замка, ибо он располагался выше, чем пушка, но догадывался, что гарнизон понимает, откуда ждать штурма, и уже готовится к его отражению.

– Теперь вся штука в том, – заявил он, – чтобы не дать им на это времени.

– Времени у них было предостаточно, – заметил шевалье Анри. – Они могли готовиться все утро.

Но граф, считающий дядюшкиного воеводу занудным стариком, утратившим воинский пыл, отмахнулся.

– Мы будем атаковать сегодня вечером, – приказал Жослен. – Синьор Джоберти выстрелит железякой им во двор, а мы ворвемся следом, не дав им опомниться.

Он собрал сорок самых лучших ратников и приказал им быть готовыми к намеченному на время заката штурму. Чтобы защитники замка ничего не заподозрили, он приказал проламывать бреши в стенах домов и так, переходя из дома в дом, незаметно подобраться к воротам цитадели. Если это удастся, затаившиеся в тридцати шагах от ворот ратники выскочат из укрытия после пушечного выстрела и бросятся к воротам на штурм замка. Шевалье Анри Куртуа предложил возглавить атаку, но Жослен ему отказал.