– Эй, Сэм! – крикнул Джейк. – Я тут стрелу подобрал, никак твоя. Ты промахнулся на целую чертову милю.

– Это не моя. Это Женни промазала, кто же еще?

– Том! – Джейк еще раньше приметил за рекой двух свиней. – Можно я смотаюсь на тот берег за ужином?

– Сперва стрелы, Джейк, – сказал Томас, – а ужин потом.

Он склонился над мертвой лошадью и воткнул в нее нож в попытке извлечь широкий зазубренный наконечник. Сэр Гийом собирал части доспехов, отстегивал с мертвецов наголенники, наплечники и латные рукавицы. Какой-то ратник стаскивал с покойника кольчугу, лучники охапками уносили мечи. Десять вражеских лошадей достались англичанам либо целыми и невредимыми, либо отделались легкими, поддающимися лечению ранами. Остальные либо погибли, либо так мучились, что Сэм добил их боевым топором.

Англичане одержали полную, безоговорочную победу. Лучшего нельзя и желать, тем паче что пленник, которого захватил Робби, очевидно был предводителем вражеского отряда. Круглолицый, здоровенный, взмокший от пота детина смотрел очень сердито.

– Это наследник графа Бера, – сообщил Робби подошедшему Томасу. – Его племянник. А самого графа здесь не было.

Жослен скользнул взглядом по Томасу и, увидев его обагренные кровью руки, лук и мешок со стрелами, решил, что тот человек незначительный и повернулся поэтому к сэру Гийому.

– Ты здесь командуешь? – требовательно спросил Жослен.

Сэр Гийом жестом указал на Томаса.

– Он.

Жослен обомлел. Он в ужасе смотрел, как обирают его раненых воинов. Хорошо еще, что двое его собственных ратников, Виллесиль с товарищем, остались в живых. Но они не могли сражаться в полную силу, когда лошади под ними были убиты. Один из дядюшкиных людей лишился правой руки, еще один умирал, раненный стрелой в живот. Жослен попытался подсчитать погибших и уцелевших: выходило, что удрать за реку удалось лишь шестерым или семерым.

Еретичка занималась мародерством вместе с солдатами. Поняв, кто она такая, Жослен плюнул, потом осенил себя крестным знамением, однако продолжал пялиться на девушку в серебристой кольчуге, как зачарованный. Такой красавицы он еще никогда не встречал.

– Она заговоренная, – сухо обронил сэр Гийом, заметив, куда смотрит пленник.

– Итак, сколько же ты стоишь? – спросил Томас Жослена.

– Мой дядя отсыплет вам за меня полной мерой, – натянуто ответил Жослен.

Он все еще сомневался, что Томас – начальник отряда. Еще больше он сомневался, что дядюшка согласится заплатить за него щедрый выкуп, однако не собирался сообщать о таких подозрениях победителям; умолчал он также о том, что в его собственном ленном владении Безье можно наскрести разве что пригоршню экю, да и то при большом везении. Безье представляло собой убогую деревеньку в Пикардии, и, продав ее с потрохами, удалось бы в лучшем случае выкупить пленную козу.

Он снова глянул на Женевьеву, дивясь ее длинным ногам и светящимся волосам.

– Вы разбили нас, потому что заручились помощью дьявола, – с горечью заметил он.

– В бою никогда не мешает иметь могущественных союзников, – отозвался Томас и повернулся туда, где возились среди трупов его бойцы. – Поспешайте, ребята! – крикнул он. – Нам нужно вернуться домой до полуночи.

Люди его были довольны. Они знали, что каждому достанется часть денег за Жослена, хотя львиная часть выкупа принадлежала Робби, да и за менее ценных пленников тоже немного перепадет. Вдобавок они разжились шлемами, оружием, щитами, мечами и лошадьми, не понесли потерь, и лишь двое ратников получили незначительные царапины. Дело удалось на славу, и они смеялись, забирая своих лошадей, нагружая захваченных животных добычей и готовясь к отъезду.

И в этот момент, переехав брод, к ним направился одинокий всадник.

Сэр Гийом, заметивший его первым, окликнул Томаса, и тот, обернувшись, по черно-белому одеянию признал в приближавшемся всаднике доминиканца.

– Не стрелять! – крикнул Томас своим людям. – Опустить луки!

Он направился к сидящему на низкорослой кобыле священнику. Женевьева уже успела сесть в седло, но спрыгнула и, нагнав Томаса, шепнула:

– Его зовут отец Рубер.

Лицо ее было бледным, в голосе звучала обида.

– Человек, который пытал тебя? – спросил Томас.

– Мерзавец! – сказала девушка.

Томасу показалось, что она с трудом сдерживает слезы; он понимал, какие чувства она испытывает, ибо сам пережил подобное унижение от рук палача. Он вспомнил, как умолял своего мучителя, вспомнил свое бессилие, свой страх и постыдную благодарность, переполнявшую его в те мгновения, когда муки прекращались.

Отец Рубер осадил лошадь шагах в двадцати от Томаса и окинул взглядом мертвые тела.

– Исповедались ли они? – спросил он.

– Нет, – сказал Томас, – но если ты хочешь, то можешь отпустить им грехи. А потом возвращайся в Бера и скажи графу, что его племянник у нас и мы намерены договориться с ним о выкупе.

Больше ему говорить с доминиканцем было не о чем, поэтому он взял Женевьеву за локоть и повернулся, чтобы уйти.

– Ты Томас из Хуктона? – спросил отец Рубер.

Томас обернулся.

– А тебе что до этого?

– Ты лишил ад одной души, – ответил священник, – и, если ты не отдашь ее, я потребую и твою.

Женевьева сняла с плеча лук.

– Ты окажешься в аду раньше меня, – сказала она Руберу.

Однако монах даже не посмотрел на нее, продолжая обращаться к Томасу:

– Она отродье дьявола, англичанин, и она околдовала тебя. – Его кобыла дернулась, и он раздраженно шлепнул ее по шее. – Церковь приняла относительно ее решение, которому ты должен подчиниться.

– Я принял свое решение, – сказал Томас.

Отец Рубер возвысил голос, чтобы люди, находившиеся позади Томаса, могли его слышать.

– Она нищенствующая! – крикнул он. – Она еретичка! Она отлучена от церкви, отринута от стада Христова и обречена на вечные муки! Нет и не может быть спасения ни для нее, ни для того, кто станет ей помогать. Слышите меня? Моими устами с вами говорит сама церковь, вершащая на земле волю Всевышнего! Ваши бессмертные души, бессмертные души всех вас, подвергаются страшной опасности из-за этой греховной твари!

Он снова посмотрел на Женевьеву и не удержался от злобной усмешки.

– Ты умрешь в огне, гадина, – прошипел доминиканец, – но костер, который пожрет твою плоть, будет лишь преддверием к поджидающему тебя пламени, вечному пламени геенны!

Женевьева подняла свой маленький лук. На тетиву была наложена стрела с широким наконечником.

– Не надо, – предостерег ее Томас.

– Он истязал меня, – сказала Женевьева.

Щеки ее были мокры от слез.

Отец Рубер глумливо усмехнулся, глядя на ее лук.

– Ты чертова шлюха, – крикнул он ей, – и черви будут обитать в твоем чреве, и грудь твоя будет источать гной, и ты будешь служить потехой бесам!

Женевьева выпустила стрелу.

Она не целилась. Ярость придала ей сил, позволив оттянуть тетиву далеко назад, но глаза были переполнены слезами, и девушка вряд ли ясно видела своего врага и мучителя. Даже стреляя по мишеням, когда Женевьева целилась старательно и спокойно, стрелы ее в большинстве случаев летели куда попало, но тут, в самый последний момент, когда девушка собиралась спустить тетиву, Томас попытался отбить ее руку. Он едва коснулся ее, только задел, но стрела, вздрогнув, слетела с тетивы.

Отец Рубер открыл было рот, чтобы отпустить оскорбительную шутку насчет игрушечного лука, но не успел: в кои-то веки стрела Женевьевы полетела в цель. Широкий зазубренный наконечник пробил священнику кадык, и стрела осталась торчать из его горла. Кровь полилась по древку, и белые перья окрасились кровью. Несколько мгновений доминиканец оставался в седле с изумленным выражением на лице. Потом кровь хлынула сильнее, пролившись на гриву его лошади. У него вырвался хриплый, булькающий звук, и он тяжело свалился на землю.

К тому времени, когда Томас подскочил к нему, священник был уже мертв.

– Говорила же я, что ты отправишься в ад первым, – промолвила Женевьева и плюнула на труп.