– Это и есть Астарак? – спросил сэр Гийом, когда они перевалили очередной кряж.

Он смотрел вниз, на деревеньку с небольшим замком.

– Замок Астарак разрушен, – ответила Женевьева. – Там только башня и остатки стен на утесе. Больше ничего.

– Ты там бывала? – спросил Томас.

– Мы с отцом всегда отправлялись на оливковые ярмарки.

– Оливковые ярмарки?

– В праздник святого Иуды, – пояснила она. – Туда стекалась уйма народу. Мы зарабатывали хорошие деньги.

– А там, значит, торговали оливками.

– Оливковым маслом, только что отжатым; понавезут, бывало, столько, что хоть залейся, – кувшинами отмеряли. По вечерам начинались забавы: выпустят обмазанного маслом поросенка, и люди ловят, кто сможет ухватить. А еще там устраивали бои быков и танцы…

Она рассмеялась и поскакала вперед. Женевьева ездила хорошо, с прямой спиной и твердой посадкой, тогда как сам Томас, подобно большинству лучников, болтался в седле, как куль с овсом.

Миновал полдень, когда отряд въехал в долину Астарака. Коредоры уже заметили англичан, и десятка два оборванных разбойников следовали за ними по пятам, держась, однако, на почтительном расстоянии. Томас не обращал на них внимания, он пристально вглядывался в темные очертания разрушенного замка, высившегося на каменной скале в полумиле к югу от маленькой деревушки.

С севера вдалеке виднелся монастырь, скорее всего цистерцианский, потому что у церкви не было колокольной башни. Он оглянулся на замок, подумав, что, раз его семья некогда им владела, если его предки правили этими землями, а его родовое знамя реяло над этой, ныне полуразрушенной, башней, он должен бы испытать какие-то особые, сильные чувства. Но в душе не шевельнулось ничего, кроме смутного разочарования. Эта земля ничего для него не значила, и ему трудно было понять, как нечто столь драгоценное, как Грааль, могло иметь отношение к этой жалкой груде развалин.

Возвратился из дозора Робби, Женевьева посторонилась, уступая ему место рядом с Томасом. Робби даже не посмотрел в ее сторону, серебряный крест у него на груди ослепительно сверкнул ей в глаза.

– Замок – и посмотреть не на что! – сказал он Томасу.

– Верно, – согласился тот.

Робби резко повернулся к нему так, что скрипнуло седло.

– Дай мне дюжину ратников наведаться в монастырь. Поди, у них полные закрома.

– Возьми с собой еще полдюжины лучников, – предложил Томас, – а я с остальными посмотрю, что есть в деревне.

Робби кивнул, потом оглянулся на маячивших вдалеке коредоров.

– Эти ублюдки не осмелятся напасть.

– Я тоже так думаю, – согласился Томас, – но у меня есть подозрение, что за наши головы назначена награда. Так что держитесь вместе.

Робби кивнул и, так и не взглянув на Женевьеву, поскакал прочь. Отправив с шотландцем шестерых лучников, Томас с сэром Гийомом спустились во главе своего отряда в деревню. Едва там завидели приближающихся всадников, как посреди домов запылал огромный костер и к безоблачному небу взметнулся густой столб черного дыма.

– Подают знак, – сказал сэр Гийом. – Дальше на всем пути нас будут так встречать.

– Знаками?

– Граф Бера не дремлет, – пояснил рыцарь. – По всей округе отдан приказ зажигать при нашем появлении сигнальные огни, чтобы вилланы других деревень угоняли в леса свой скот и прятали дочерей. Ну а главное, дым будет виден в Бера, и граф будет знать, где мы находимся.

– Мы же чертовски далеко от Бера.

– Да, и сегодня они за нами не поскачут, – согласился сэр Гийом. – Понимают, что им все равно не успеть.

О цели нынешнего похода люди Томаса знали не много. Они думали, что выехали просто пограбить жителей. В конце концов, думали солдаты, граф Бера не стерпит такого разбоя и выступит против них со своим войском, завяжется настоящее сражение, и тогда они с Божьей помощью (а если не с Божьей, так хоть с помощью дьявола) сумеют захватить ценных пленников и станут еще богаче. Ну а до тех пор грабили, что подвернется, и крушили, что попадалось на пути. С этой целью Робби поехал к монастырю, сэр Гийом повел остальных людей в деревню, и лишь Томас с Женевьевой повернули на юг и стали подниматься по едва заметной тропе к лежащему в руинах замку.

«Когда-то он был нашим», – думал Томас. Здесь жили его предки, однако он по-прежнему не испытывал никаких чувств. Он никогда не думал о себе как о гасконце и, уж тем паче, как о французе. Он был англичанином, но сейчас, всматриваясь в разрушенные стены, пытался представить себе те времена, когда замок высился целым и невредимым и распоряжались в нем его, Томаса, предки.

Они с Женевьевой привязали своих коней у разрушенных ворот и, перебравшись через завал упавших камней, проникли во внутренний двор. Впрочем, проникнуть туда можно было и с любой другой стороны, от стены почти ничего не осталось, ее обломки по камушку растащили окрестные жители на строительство своих домов или амбаров. Лучше всего сохранилась главная башня, но и она наполовину обрушилась и с южной стороны зияла пустым провалом. В северной стене наверху видны были остатки очага, внизу торчали каменные выступы, подпиравшие пол. С восточной стороны спиралью поднималась вверх винтовая лестница, ведущая в пустоту.

Рядом с башней, на самом высоком выступе скалистого утеса, находились остатки часовни. Ее пол был вымощен каменными плитами, на одной из которых сохранилась та же эмблема, что и на луке Томаса. Он положил лук на пол и присел на корточки, прислушиваясь к себе, не отзовется ли что-то в душе при встрече с родными местами.

– Когда-нибудь, – Женевьева стояла на обломках южной стены, глядя на юг, вниз на долину, – ты расскажешь мне, зачем мы сюда приходили.

– Набег сделали, зачем же еще? – буркнул Томас.

Девушка сняла шлем и встряхнула по-девичьи распущенными волосами. Она смотрела на него, улыбаясь, ветер трепал ее светлые пряди.

– Ты принимаешь меня за дурочку, Томас?

– Что ты, нет! – осторожно возразил он.

– Ты едешь во Францию, проделываешь длинный путь из Англии, – сказала она, – приезжаешь в маленький городок под названием Кастийон-д'Арбизон, а оттуда направляешься сюда. По пути можно было выбрать для набега какое угодно селение среди десятка других, а мы выбрали это. И тут оказывается та же эмблема, что на твоем луке.

– Геральдических знаков очень много, – возразил Томас, – и среди них попадаются похожие.

Она помотала головой, как бы отметая это возражение.

– Что изображает эта эмблема?

– Йал, – ответил он.

Йал представлял собой вымышленного геральдического зверя с грозными клыками и когтями, одетого в чешуйчатую броню. На пластинке, прикрепленной к луку Томаса, зверь держал чашу, а вот в когтистых лапах чудовища, изображенного на полу, ничего не было.

Женевьева посмотрела мимо Томаса туда, где люди сэра Гийома загоняли скот в загон.

– Мы с отцом наслушались всяких историй, – сказала она. – Он любил слушать рассказы и вечерами частенько пересказывал мне. Предания о чудовищах, обитающих в горах, о драконах, летающих над крышами домов, легенды о чудесах у святых источников, о женщинах, у которых рождались монстры. Тысячи всевозможных историй. А попадая в эти долины, мы снова и снова слышали одно и то же предание.

Она умолкла.

– Продолжай, – сказал Томас.

Ветер налетал порывами, поднимая длинные тонкие пряди ее волос. Она была достаточно взрослой, чтобы собрать их в узел на макушке, как делают женщины, но ей нравилось ходить с распущенными волосами. Томасу подумалось, что это делает ее еще более похожей на драгу.

– Мы все слышали о сокровищах «совершенных», – сказала Женевьева.

Совершенными называли предшественников нынешних нищенствующих, еретиков, отрицавших власть церкви, чье учение распространялось на юге до тех пор, пока церковь с помощью короля Франции не разгромила гнездо вольнодумства. Костры, на которых во множестве сжигали еретиков, отгорели еще сто лет назад, однако отголоски учения катаров (другое название «совершенных») нет-нет да и всплывали даже поныне. Хотя в эту часть Гаскони катарская ересь не проникала, некоторые представители церкви утверждали, что ею заражен весь христианский мир и ее тайных последователей можно встретить повсюду.