— Пустой и болит.

— Нынче это для него и лучше, — засмеялся сержант, глотнув кофе, после чего скривился. — Кофе из жареного арахиса. Вкус, как у дерьма северян.

Солдаты приказали Старбаку выйти во двор. Из-за отсутствия цепей на ногах он неестественно высоко поднимал ноги, так что походка выглядела гротескной и неуклюжей.

Во дворе ожидал черный тюремный экипаж с открытой задней дверью и лошадью в шорах и с продавленной спиной. Старбака толкнули к экипажу.

— Куда я еду? — спросил он.

Ответа не последовало. Вместо этого дверца с шумом захлопнулась за ним. Внутри на дверце не было ручки, как не было и окон.

Это была обычная повозка для преступников — просто деревянный ящик на колесах с дощатой скамейкой, на которую он со стоном опустился. Он слышал, как охранник взобрался на заднюю ступеньку, когда кучер щелкнул кнутом.

Экипаж двинулся вперед. Старбак услышал скрип открывающихся ворот, а затем почувствовал, как повозку тряхнуло, когда она пересекла канаву и выехала на улицу. Сидя один в темноте, он дрожал, размышляя о том, какие еще унижения уготованы ему судьбой. Через полчаса экипаж остановился, и дверь распахнулась.

— На выход, черножопый, — презрительно произнес один из охранников, и Старбак шагнул навстречу тусклому рассвету и увидел, что его привезли в Кэмп-Ли, на старую центральную ярмарочную площадь Ричмонда, которая располагалась к западу от города. Теперь это пространство представляло собой самый большой военный лагерь в столице.

— Сюда, — сказал охранник, указывая на заднюю часть экипажа.

Старбак повернулся и на пару мгновений застыл. Сначала он не понимал, что происходит, а потом, когда к нему пришло осознание того, на что же он смотрит в свете зари, ужас сковал его тело.

Ибо там, в этом призрачном свете был виден эшафот. Виселица была новой, только что построенной из свежесрубленного дерева. Это было огромное сооружение, чей силуэт возвышался в серых сумерках уходящей ночи, с площадкой в двенадцати футах над землей.

Два столба на площадке поддерживали прямоугольную перекладину десяти футов высотой. Над люком с нее свисала веревка с петлей на конце. С земли к площадке вела лестница, на которой ожидал бородатый мужчина в черной рубашке и панталонах и замызганном белом сюртуке. Он облокотился на один из столбов и курил трубку.

Небольшая группа военных стояла у подножия эшафота. Они курили сигары и болтали, но когда появился Старбак, замолчали и все как один повернулись, чтобы взглянуть на него.

Некоторые скривились, и неудивительно, потому что Старбак был одет в испачканную нечистотами рубашку и грязные изорванные штаны, поддерживаемые измочаленной веревкой с многочисленными узлами, а на ногах свободно болтались неуклюжие кожаные башмаки.

На лодыжках остались кровоподтеки от цепей, волосы были немыты и спутаны, а отросшая борода нечесана. От него воняло.

— Вы Старбак? — рявкнул на него усатый майор.

— Да.

— Ждите здесь, — сказал майор, указывая на пространство в стороне от толпы военных. Старбак подчинился, а потом в тревоге обернулся, потому что доставивший его сюда из города экипаж неожиданно тронулся в путь. Неужели он покинет это место в сосновом гробу, ожидающем неподалеку от лестницы?

Майон заметил ужас, написанный на лице Старбака, и нахмурился.

— Это не для тебя, идиот.

Волна облегчения прошла по телу Старбака. Он задрожал и чуть не заплакал.

Когда тюремный экипаж удалился, прибыл еще один. Этот был элегантным и старомодным с темными полированными панелями, позолоченными колесными осями и запряженным четверкой лошадей.

Чернокожий кучер остановил экипаж на противоположной стороне виселицы, натянув поводья, а потом спустился и открыл дверцу. Оттуда появился пожилой мужчина.

Он был высоким и худым, с густой седой шевелюрой, обрамлявшей загорелое до черноты и изрезанное морщинами лицо. Он был не в мундире, а в элегантном черном костюме.

Первые лучи солнца отражались от его часов с брелками на цепочке и от серебряного набалдашника трости. Солнце блестело и в его глазах, которые, похоже, уставились прямо на Старбака, и этот взгляд вызывал в нем какое-то тревожное чувство.

Старбак тоже посмотрел на мужчину, пытаясь побороть дискомфорт, который причинял ему этот взгляд, и когда он, казалось, вступил в упрямое детское соревнование — кто отведет глаза первым, суета за его спиной возвестила о прибытии висельника.

Комендант Кэмп-Ли возглавлял небольшую процессию, за ним шествовал капеллан епископальной церкви, читавший вслух двадцать третий псалом. За его спиной следовал заключенный, которого поддерживали двое солдат.

Он был крупным человеком приятной наружности, с большими усами, гладко выбритым подбородком, густыми темными волосами и одет в сорочку, брюки и ботинки.

Его руки были связаны спереди, на ногах не было ни веревок, ни цепей, но несмотря на это, казалось, что ему трудно передвигаться. Он спотыкался, и каждый шаг давался ему с трудом. Толпа снова замолчала.

Неловкость и дискомфорт от наблюдения за хромым человеком, идущим на смерть, усилились, когда заключенный попытался взобраться по лестнице. Его связанные руки и в обычное то время сделали бы этот подъем затруднительным, но боль в ногах превратила его почти в непреодолимый.

Два солдата приложили все усилия, чтобы ему помочь, а палач в белом сюртуке выбил из трубки сгоревший табак и наклонился, чтобы помочь заключенному преодолеть последние ступеньки. Тот едва слышно стонал при каждом шаге. Теперь он похромал в сторону люка, и Старбак увидел, как палач присел, чтобы связать ноги своей жертвы.

Капеллан и комендант последовали за ним на площадку. Первые лучи солнца окрасили перекладину виселицы в роскошный золотой цвет, а комендант разворачивал бумагу с приговором.

— В соответствии с приговором, вынесенным военным трибуналом в Ричмонде шестнадцатого апреля…, - начал читать комендант.

— Нет такого закона, по которому вы можете так поступать, — прервал коменданта заключенный. — Я американский гражданин и патриот, служащий законному правительству этой страны! — пленник выразил свой протест хриплым голосом, в котором, тем не менее, сохранилась удивительная сила.

— Вы, Тимоти Уэбстер, приговорены к смерти за шпионаж, который незаконно осуществляли в пределах суверенных Конфедеративных Штатов Америки…

— Я гражданин Соединенных Штатов! — прорычал Уэбстер с вызовом.

— И только это государство обладает здесь властью!

— И этот приговор теперь будет законным образом приведен в исполнение, — поспешно закончил комендант, а потом отошел от люка. — Хотите что-нибудь сказать?

— Да благословит Господь Соединенные Штаты Америки! — воскликнул Тимоти Уэбстер зычным голосом с хрипотцой. Некоторые из наблюдающих за действом офицеров сняли шляпы, а другие отвернулись.

Палачу пришлось встать на цыпочки, чтобы накинуть на голову Уэбстеру черный колпак, а на шею петлю. Голос капеллана превратился в шепот, и он снова стал нараспев читать псалом. Солнечный свет прокрался вниз, к стобам и колпаку приговоренного.

— Спаси Господь Соединенные Штаты Америки! — выкрикнул Уэбстер, голос которого был приглушен колпаком, а потом палач отвел защелку, удерживающую дверцу люка, зрители издали вздох, деревянная дверца люка резко распахнулась, а заключенный рухнул вниз.

Всё это произошло так быстро, что Старбак только гораздо позже мог вспомнить все детали, и даже тогда не был уверен, что его разум не приукрасил эти события.

Веревка натянулась, а заключенный на мгновение замер, но потом петля, словно бы приподнялась над закрытым колпаком лицом и внезапно Уэбстер со связанными, как у свиной туши, руками и ногами, рухнул на землю, а веревка продолжала раскачиваться с черным колпаком в пустой петле. Уэбстер вскрикнул от боли, приземлившись на свои хрупкие ревматические лодыжки.

Старбак вздрогнул от этого крика, а в это время седой мужчина с тростью с серебряным набалдашником пристально уставился на него.