Вы, несомненно, знаете, что чем больше женщина страшилась любви, тем преданней она служит ей потом, когда уже не в состоянии сопротивляться, когда на это не хватает сил. Полюбив всем сердцем, она отдыхает от утомительной борьбы с собою и любит, как другие исполняют долг, то есть с неукоснительностью, которая, не будучи сама по себе недостатком, превращает ее чувство в некий благочестивый обряд. Стоит возлюбленному на несколько часов отлучиться — и она считает себя обязанной, уединившись, мечтать о нем, бежит или уклоняется от всего, что могло бы ее развлечь. При возвращении избранника следует излить на него нежность, более пылкую в своей сдержанности, чем самая неприкрытая радость, следует осыпать упреками за то, что он нисколько не изменился по внешности и, значит, сердце его недостаточно сокрушалось в пору их кратковременной разлуки, а затем, после восхитительных оправданий, следует торжественно взять все упреки назад и не меньше сотни раз поклясться, что любовь к нему угаснет только вместе с жизнью. Слова в этих клятвах повторяются, но чувство вечно ново. Нежная склонность женщины с такой натурой повинуется множеству правил, и все они выработаны сердцем, которым повелевали благоразумие и робость, прежде чем стала повелевать нежность.

Вот вам портрет той, кому подруга-кокетка поведала часть своих похождений. Итак, обе дамы направились к беседке, а я — в боскет.

«Что у тебя за книга в кармане?» — первой заговорила вертушка. «Фарамон»,^{38} — последовал ответ. — «„Фарамон“! — воскликнула та. — Как! Я тружусь над твоим обращением в истинную веру, достигла немалых успехов, а ты все еще читаешь еретические книги! Отдай мне ее, я запрещаю тебе подобные чтения, не то, смотри, навлечешь на себя мой гнев. Отдай, слышишь! В ней опасные миазмы, а ты недостаточно окрепла, чтобы дышать этим тлетворным воздухом». — «Мне кажется, ты ошибаешься, — возразила новообращенная. — Уверяю тебя, когда сегодня утром я читала „Фарамона“, мне уже были не по душе любовники, изображенные в нем, претила их нерешительность, робость, напыщенность, а ведь раньше я была бы в восторге от них. Я думала — эти люди только и делают, что тешатся заботой о своей чести, обидами, жалобами, а меж тем упускают самые благоприятные случаи. Сама понимаешь, если я способна на такую критику, значит, полностью исцелилась». — «Что говорить, твоя критика справедлива, — подхватила другая. — Право, если бы подобные дурачества были в ходу и нынче, если бы влюбленные все время топтались на месте, никто уже не успевал бы вступить в брак: для помолвки и то понадобилось бы лет восемьдесят взаимных истязаний».

«Хватит рассуждений, — прервала ее первая дама, — я не для них пришла сюда, а чтобы ты досказала свою историю. Сперва я приходила в ужас от твоего кокетства, но потом вошла во вкус этой комедии». — «Что ж, сегодня я продолжу представление, но, надеюсь, ты и сама вскоре научишься играть. Итак, доскажу свои похождения, раз ты на этом настаиваешь. Их осталось немного, но я каждый день тружусь, чтобы они приумножились.

Я остановилась, кажется, на том, что мой монастырский возлюбленный решил нанести мне визит, когда я и думать о нем забыла. Вертопрах проведал о моих успехах. В прошедшие дни победа над моим сердцем казалась ему не столь почетной, сколь приятной. Он смаковал нежность этого сердца, но не почел нужным его оценить. А говоря откровенно, пусть женщина любит своего избранника, пусть любима им, и все же, если он не гордится ее любовью, такой возлюбленный мало чего стоит. И он должен гордиться не только тем, что кажется ей достойным любви, но и тем, что кажется достойнее всех прочих поклонников, которые не менее рьяно добиваются этой чести. Взяв верх над соперниками, он вырастает в собственном мнении, тем самым вырастают в его глазах достоинства возлюбленной; а это, в свою очередь, обуздывает его страсть и подстегивает гордость. Он стяжал лавры предпочтения, но этого, мало, нужно еще утвердить их за собой.

Во времена взаимной нашей любви ветреник подобных чувств отнюдь не испытывал, но, прослышав о двух новых пленных в моей свите и о славе чаровницы, он почел весьма лестным для собственной славы вновь завладеть моим сердцем. Ему и в голову не пришло, что владел-то он сердцем невозделанным, сердцем девчонки. В монастыре я увидела в его любви потрясающее свидетельство своей неотразимости; возврат нежных чувств к нему также был вызван восхищением собою — оно меня и воспламенило. К этому присоединилось простодушное желание испробовать силу своего обаяния на мужчине и посмотреть, что из этого выйдет; таким образом, в мою склонность к нему всегда входило самое обыкновенное стремление полюбить все равно кого, только бы на опыте узнать, что такое любовь. Две мои последние жертвы и неисчислимые мимолетные победы, которые я одерживала, где бы ни появлялась, исцелили меня от подобного ребячества, я уже не удивлялась тому, что покоряю сердца, зато немало удивлялась бы обратному. Словом, изменщик просчитался и, как можешь догадаться, подобный настрой чувств не сулил ему ничего хорошего.

Тем не менее, повторяю, когда доложили о его приходе, сердце у меня забилось сильнее, но причиной тому была удовлетворенная гордость; впрочем, и это чувство было связано с ним лишь косвенно. „Он возвращается ко мне, конечно, из-за моего шумного успеха в свете, — сразу подумала я. — Значит, я не льщу себе, полагая, что привлекательнее многих. Так в нашем кругу считают все, а вот и новое доказательство — покаяние моего изменщика“. Как по-твоему, может такая мысль вызвать сердцебиение?

Итак, негодник входит. Скорее всего он ожидал, что если я из самолюбия и воздержусь от напоминания о былой провинности, то, во всяком случае, окачу его холодом и поставлю себя в глупое положение, состроив серьезную мину. Как он, бедняжка, ошибся! „Наконец-то вы явились, драгоценнейший! — вскричала я, пока он отвешивал поклон. — Голову даю на отсечение, вас совсем загрызла совесть, вы боялись, что умрете, не получив от меня отпущения грехов. Но я сама доброта и все вам прощаю. Более того, мое милосердие так велико, что не отказывает вам в чести снова сдаться мне в плен — поверьте, на этот раз вы не соскучитесь, мои рабы — избранные среди избранных“.

Такая выходка ошеломила его: он был слишком высокого мнения о себе, чтобы подготовиться к ней. Ну, что может быть смешнее тщеславца, который льстил себя мыслью, что согрешил, и вдруг оказался непорочным! Разумеется, я тотчас увидела его замешательство. Другая на моем месте сжалилась бы, но я в таких случаях беспощадна. „Что с вами, дорогой мой? — сказала я. — Вы как будто разочарованы тем, что я на вас не гневаюсь. А ну покайтесь, вы, кажется, повинны в самомнении?“

В ответ на это он начал что-то мычать. Я расхохоталась ему в лицо. Думаю, он умер бы от стыда, вернее, от уязвленного тщеславия, если бы в эту минуту не явились гости. Пока я обменивалась с ними приветствиями, он испарился».

Когда я писал вам предыдущее письмо, кто-то вошел ко мне и помешал закончить. Итак, вот продолжение истории.

Я остановился на том, как рассказчица осыпала насмешками поклонника, который воротился к ней только потому, что в свете она прослыла чаровницей. Воспользовавшись приходом гостей, он поспешил исчезнуть.

«Проделал он это так ловко, — продолжала она, — что сперва я даже не заметила его ухода, а потом посмеялась и забыла о нем. Какая-то гостья предложила всей компанией отправиться в комедию, что мы и сделали, испросив сперва позволения у моей матушки. Там я сразу обнаружила моего беглеца — он сидел в соседней ложе с двумя дамами; одна из них, брюнетка, отнюдь не красавица, показалась мне на редкость привлекательной. Бывают такие миловидные лица, чья прелестная неправильность стоит любой красоты. Я их называю восхитительными прихотями природы — забавляя, казалось бы, взоры, они наносят удар в самое сердце. Да, у этих физиономий совсем особый отпечаток — их подолгу разглядывают, нисколько не тревожась, ими любуются, не догадываясь, чем это кончится. Есть лица, которые не вводят в заблуждение, они громогласно заявляют, что опасны. Кто в них влюбился, тот пусть на себя и пеняет, он заранее мог предвидеть, что его ждет, но лица, о которых говорю я, ни о чем не предупреждают. Все в них донельзя просто, они чаруют исподтишка, влюбляют в себя украдкой, и тот, кто обнаруживает в своем сердце любовь, не может прийти в себя от удивления, так незаметно она туда пробралась.