Третий гроб также оказался занят и герцог Турио тупо разглядывал высохший скелет, пытаясь заново собрать рассыпающийся пазл из кусочков фактов, обрывков сведений и догадок. Пальцы его, бездумно поглаживающие шершавый камень крышки саркофага, ощутили странную неровность очень даже искусственного происхождения. Отвлекшись от созерцания бренных останков, начальник «Акелла» обратил внимание на торец крышки. Там, почти стёртое за прошедшее время, красовалось выбитое в камне изображение кошки и слова: «Мать сущего да примет меня в объятия свои».

Что-то это мало походило на эпитафию. Скорее – на клятву или обещание. «Мать»… Лига Одарённых именовала своего покровителя не иначе, как Отец. Ему поклонялись, словно живому божеству, но были в этой Галактике и те, кто предпочёл власть Матери. Джерриа Гэлли из Дома Туманной Кошки носила это имя, что означало лишь одно – перед смертью Альфред Эшли отрёкся от всего, что было у него: от родителей, имени, титулов, памяти предков. Он вошёл в Дом Гэлли, стал одной крови с кошками и действовал по их велению. Наследник Империи оказался её самым страшным врагом.

+++

-…Альфи, прости меня, – тихий, наполненный печалью и непролитыми слезами голос. – Сколько раз мне нужно сказать это, чтобы ты вернулся?

- Вернулся? – Желчный, ядовитый вопрос. – Куда, отец? В прошлое? Не находишь, что слишком поздно для этого?

- Мой милый, добрый ребёнок, – Тимо поднял голову, улыбаясь сквозь слёзы. – Пожалуйста, не делай себе больно.

- Альфред, – Император подходит ближе, тень его падает на коленопреклонного пленника, а рядом стоит маленький мальчик, в недоумении склонивший голову к плечу. – Заканчивай балаган. Стреляй.

Альфред Эшли, облачённый в алый инквизиторский балахон, вышитый лиловыми и серебряными нитями, поднимает бластер, нацеленный на Тимо. Тот смотрит без страха, с каким-то болезненным ожиданием и надеждой, что всё закончится быстро.

- Папа? – Мальчик теребит Кана Сатора за рукав, – что эти люди делают?..

- Это называется «казнь», мой дорогой.

- А зачем?

- Понимаешь, когда один человек совершает преступление, его следует наказать.

- До смерти?

- Бывает, что и так.

- Я боюсь! Не надо! Можно, этот человек не умрёт?

Кан бросает насмешливый взгляд на застывших Эшли и говорит:

- Боюсь, малыш, этому не суждено сбыться. Возмездие не щадит никого, так ведь, Альфред?

- Да, – выдыхает инквизитор одними губами. Всё лицо стягивает, будто он натянул резиновую маску, в широко раскрытых глазах стоят слёзы боли, но тому, на которого направлено оружие, ещё хуже. В синем взгляде стоит звериная мука, стылая, горькая обречённость.

- Тебе станет лучше? – Спрашивает пленник. – Если убьёшь меня, перестанешь страдать?

- Разве тебе будет не всё равно, – сквозь зубы, разрывая собственное сердце в куски. Глупое, мягкое сердце, всё ещё верящее в любовь.

- Тогда сделай это. – Такие простые слова. – Я приму всё, чтобы заслужить твоё прощение, Альфи. Я так… так виноват перед тобой!

Дуло бластера пляшет в дрожащей руке. Давай же, ты мечтал об этом долгие годы! Отомстить, причинить боль, заставить плакать и страдать… так почему медлишь теперь, и время драгоценными секундами уходит в вечность.

- Я просто хочу, чтобы ты всегда принадлежал мне. Только мне! – Горячие слёзы выжигают глаза. – Всё ведь правильно, верно? Ты – для меня, а я – для тебя. Нам не нужны другие, мы – Семья! Но ты предал меня первым!

- Мне жаль, Альфи…

- Мне тоже, отец. Мне тоже.

Слова сливаются со звуком выстрела и человек, стоявший на коленях, медленно, тяжело заваливается назад и вбок. Пустая оболочка, которую покинула душа. Альфред медленно подходит, смотрит в широко распахнутые синие глаза, замечая, как последняя слезинка скатывается по щеке, а неподвижный взгляд устремлён куда-то ввысь.

- Вот и всё, – довольно улыбаясь, говорит Кан Сатор, поднимая своё оружие, без колебаний и сомнений стреляя в беззащитную спину Альфреда Эшли. Его маленький сынишка плачет, напуганный и расстроенный.

Шон подходит к лежащим рядом отцу и сыну и, наклоняясь, закрывает обоим глаза, словно воздавая последние почести павшим героям. И пока отец вызывает к воротам имения кар, незаметно вынимает из потайного кармана на сюртуке Тейна Лораса кольцо с синим камнем. Нужно всего лишь одно прикосновение, чтобы задержавшаяся на этом свете душа вошла в новый сосуд, заточённая до тех пор, пока ей не найдут новое тело. Ничего не ведающий об этом Кан Сатор возвращается, беря сына за руку.

- Запомни этот урок, Шон. Возмездие неотвратимо.

- А когда оно настигнет тебя?

Император вздрагивает, пристально смотрит в лицо своего сына, но тот невинно улыбается, пряча в кулаке перстень и глядя на отца нечеловечески синими глазами.

+++

- Кан Сатор убил меня. – Фабио невольно дёрнулся, услышав позади себя голос, принадлежащий настоящему, живому человеку, а не голограмме. Потрясённо обернувшись, он увидел стоявшего позади себя Энрике. Герцог Бришелла улыбнулся брату сумасшедшей улыбкой: – Нельзя было поворачиваться к нему спиной!

- Ты?!

- Посмотри на меня, братец. Две души в одном теле. Смешная шутка, не правда ли? Рик был слишком слабым, чтобы жить. Целители отмерили ему не больше пары часов после рождения, но отец использовал свой козырь. Он так долго ждал! А я даже не поблагодарил его за этот подарок. Как думаешь, что ему понравится больше – ваши головы, упакованные в цветную фольгу, или изуродованный труп его ненаглядной вампирши?!

- Что произошло здесь? Тот мальчик…

- Отец не хотел убивать его. Так вышло. Знаешь, мне потребовалось несколько веков, чтобы понять – Тимо Лайтонена убить сложнее, чем кажется. Умирая, он воскресает в том существе, что окажется рядом, замещая его разум своим и проще всего это сделать с ребёнком. Такова его истинная сущность – словно Феникс он восстаёт из пепла. Это же так просто! – Альфред рассмеялся, и смех этот был безумным, горьким. – Однако, даже дитя звёздной расы не может надолго остановить увядание. Его организм стареет и изнашивается быстрее наших. Мы – всего лишь полукровки, кровь, бегущая по нашим венам даёт энергию на то, чтобы клетки не старели, его же мощь настолько велика, что он как факел, сгорает изнутри. Вероятно, отец уже давно обзавёлся личной фабрикой биороидов и клонов: в этих человеческих оболочках, изначально не обладающих разумом, его сущность адаптируется быстрее.

- Откуда ты всё это знаешь? – Фабио старался протянуть время, пока его пальцы осторожно, миллиметр за миллиметром, приближались к металлическому вееру, вместилищу его силы. Альфред ничем не отличался от маньяков, с которыми бывшему префекту доводилось работать. Каждый псих в глубине души жаждет высказаться и бывший лорд Эшли не оказался исключением. Только одно останавливало Фабио – Энрике. Не хотел убивать брата, даже такого двуличного, покрывающего сумасшедшего убийцу.

- Ну, это слишком долгая история, – с глумливой улыбочкой сообщил Альфред. – С тебя будет довольно и этого. Не доверяй отцу, он – самое страшное чудовище, просто удачно маскируется. Что же до этого дома… Почему ты не остановился вовремя, как Араши?

- Ар знал?!

- Не всё. Только то, что позволило ему остаться в живых. Знаешь, Араши Йонен очень любит жить: пить вино, ласкать женщин, создавать для себя замечательную иллюзию власти… и он, как никто другой знает, сколько опасностей таит лишняя информация. Вот для тебя чужие тайны и секреты не являются запретной темой, верно?

- За что ты так ненавидишь отца? Он ведь спас тебя! – Пот намочил рубашку, заставив тонкую ткань противно прилипнуть к лопаткам. Ещё чуть-чуть, пару сантиметров… только бы коснуться веера хотя бы кончиками пальцев!

Синий взгляд напротив опасно сверкнул.

- Ты называешь это «спасением»?! Вот это?! – Альфред развёл в сторону руки, словно призывая взглянуть на себя. – Вероятно, отец думал, что, дав мне новую жизнь, исправит все ошибки. И, возможно, так и было, если бы не появились ВЫ! Добренький Эвазар – меня от него тошнит! Тупой Браних, мерзкий Араши, недоумок Джейнно… все вы требовали его внимания. Женщины, с которыми он проводил ночи… Он перестал принадлежать мне! За это я ненавижу его! Он обещал, что мы всегда будем вместе. Только мы вдвоём!!! Поэтому я убью всех вас, всех людей, которых он так любит, и тогда у него не останется никого, кроме меня. Он будет любить меня, как раньше.