— Это… мои стихи.

— Как это — "твои"? Сама, че ли, сочиняешь?

— Да.

— Ни хрена себе!

Марь Паловна, подбоченясь, обошла вокруг Елены, как вокруг новогодней елки, с любопытством поглядывая на нее.

— У тя мужик-то есть?

— Нет.

— Ну, понятно… это кто же выдержит рядом бабу со стишками!

— А что, стихи — это так плохо?

— Че — "плохо", не плохо — глупо… Об жизни надо думать, жисть надо устраивать. А стишки-то че сочинять, тебе, че, шашнадцать лет, че ли? Я и то думаю, каво же девка-то все куда-то бегает из палаты, людей сторонится, а ты, значит, вон че… ну-ну, сочинительница, давай, валяй дальше! Пи-и-са-тель-ни-ца-а!

Ну, как можно объяснить этой шестидесятилетней бой-бабе с зычным голосом базарной торговки, что стихи для нее — вся жизнь?

Или такой случай. Помнится, она копалась в огороде, на грядках, а за забором разговаривали две соседки.

— Слышь, тетя Соня, — говорила одна, — ты слыхала, Ленка-то Ершова каку-то книжку написала? Я сама слышала, давеча по радиво передавали!

— Ты каво, девка, болтаешь-то! — всплеснула руками тетя Соня довольно старая уже бабка. — Да каку книжку эта Ленка напишет, когда она, эва, то в огороде возится, то воду таскает? Сама знаешь, мать у ей всю жизнь в торговле работает, небось, наняли кого-нибудь, вот и написали книгу! А то — "Ленка Ершова написала!" Тьфу!

Выслушав этот диалог на улице между соседками, Елена чуть не носом в грядку ткнулась, такой разобрал ее смех. Потом, уже вечером, призадумавшись, она вдруг ужаснулась: это какая же дикость царит в представлениях людей о литературе, о творчестве, да о ней самой, в конце-то концов?!

То, что она имела, так сказать, на текущий момент, было всего лишь жалкими осколками изломанной жизни, несостоявшейся творческой судьбы. И она с беспощадной ясностью понимала, что ни лекарства, лишившие ее нормальных человеческих реакций, интересов, привязанностей на долгие уже послебольничные годы, ни сеансы электрошока пользы ей не принесли, что несусветная мощь родимой отечественной медицины сделала все возможное и невозможное, чтобы обеднить, разрушить, уничтожить многие черты ее личности.

Больше того, она понимала, что судьба ее, жизнь ее НЕ СОСТОЯЛАСЬ. И уже не состоится НИКОГДА. Поздно! И все острее и беспощаднее звучал для нее вопрос: "Зачем же я все-таки живу? Зачем я?"…

Ответ был однозначен: "Никакого нет смысла… И я — незачем"…

И постепенно, сначала — изредка, а потом — все настойчивее, все чаще стала вдруг вспыхивать в ней эта черная мысль, от которой не было избавления: "Умереть — честнее"…

Позвонила заведующая отделом культуры обкома партии Марина Платоновна Сысоева — Елена как раз была в молодежной редакции радио. Ее попросили срочно, по возможности прямо сейчас, зайти в обком. И Елена, тут же подхватившись — все-таки, не так уж часто вызывали ее в обком! — помчалась в знакомое монолитное здание на центральной городской площади.

— Вы знаете, Елена, — начала разговор Марина Платоновна, — вы уж разрешите мне называть вас просто Еленой, хорошо? На днях в нашем издательстве мы с главным редактором просматривали план выхода книг… В этом году должен выйти ваш поэтический сборник. Я читала вашу рукопись, мне она понравилась. Вы знаете, что есть такое мнение… вас, в общем, рекомендуют в члены Союза писателей. Но есть мнения и другие… Вы только не обижайтесь, я сейчас прежде всего о вас, о вашем будущем пекусь… В общем, в обком партии постоянно приходят письма… от разных людей… что Ершова, мол, человек психически больной, что это безобразие — пропагандировать ваше творчество… Я отношусь к вам и вашей поэзии с большим уважением, Елена. Но система требует… Короче говоря, чтобы обезопасить вас, и нам самим обезопаситься, вам нужно пройти врачебную комиссию из специалистов-психиатров. Давайте, не откладывая дела в долгий ящик, прямо сегодня, сейчас все это сделаем. Признаться, до вашего прихода я созвонилась с психоневрологическим диспансером, там как раз сейчас собралась врачебно-экспертная комиссия. Для вас это — только проформа, а для нас — документ, всем сомневающимся мы уже сможем его предъявлять… понимаете? И вы тоже, Елена, будете надежно защищены…

Елена, вскочив, стояла, улыбаясь бледной, вымученной, кривой улыбкой, и бормотала: "Да, спасибо… конечно… я все понимаю!" Все это настолько унизило, окончательно растоптало, ошеломило ее, что она не смогла даже возмутиться. Лишь безропотно повернулась и зашагала вниз по лестнице, позабыв про лифт.

И все-таки, сразу из обкома она направилась в психоневрологический диспансер. И ее там действительно ждали — как много лет назад, когда она направлялась на такой же консилиум из редакции областной молодежной газеты. Сразу, без проволочек, ее пригласили в кабинет главного врача, где она не была уже много лет и куда ей вовсе не хотелось бы хоть когда-нибудь попасть.

Врачи в основном были незнакомые, и где-то краешком сознания пронеслась у Елены тоскливая мысль: "Хоть бы Нина Алексеевна здесь была!" Но Сосниной, увы, в этом кабинете не было…

— Здравствуйте! — деревянным голосом поздоровалась Елена с членами врачебной комиссии.

— Здравствуйте! — тихо ответил ей главный врач, и, всмотревшись в его лицо, Елена с почти мистическим ужасом поняла, что ведь это — тот самый студент-медик Володя, что ходил когда-то к ней на свидание в психушку, и партийный папа которого так запросто и навсегда разрушил их дружбу.

По лицу главного врача она поняла, что и он ее узнал, но ничего в его будущих решениях специалиста и руководителя это, разумеется, не изменит.

Елена совсем было растерялась. Но, представив, что вся эта белохалатная компания только и ждет от нее какой-нибудь выходки, срыва, она, стиснув зубы, мысленно приказала себе; "Держись! Ради всего святого, держись!"

— Итак, вы знаете, зачем вас сюда пригласили? — бархатным, спокойным голосом спросил главврач.

— Да, конечно.

— Ну, что ж, очень хорошо. Как вы себя чувствуете?

— Нормально.

— Ну, "нормально" — понятие растяжимое. Как вы спите? Есть ли колебания настроения? Не возникает ли у вас, как когда-то, навязчивое желание покончить счеты с жизнью?

— Сплю нормально. Колебания настроения? — Ну, бывают, конечно, когда не все гладко получается в работе или моих личных делах. О смерти давно не думаю. Мне некогда об этом думать. Я, видите ли, ломаю голову над тем, как бы мне побольше времени уделять на самоусовершенствование, на повышение своих профессиональных качеств. В то время, как весь наш советский народ дружно работает над великими свершениями, предначертанными нашей великой коммунистической партией, ведомый к новым вершинам идеями нашего вождя и учителя Владимира Ильича Ленина, долг каждого рядового гражданина нашей страны неизмеримо возрастает: все мы должны вносить свою посильную лепту в славное дело строительства коммунизма! Все мы должны принимать посильное участие в развитии гласности, демократизации нашего общества и плюрализма мнений!

В кабинете стояла зловещая, звенящая тишина. Но ни один мускул не дрогнул на лице главврача…

— Ну, что ж, вы просто замечательно понимаете свой долг перед обществом, я рад за вас!.. Ну, а как вы сами считаете, сейчас вы здоровы психически?

— А вы считаете, что я хоть когда-то была психически больна?

— Хм… вопрос несколько бесцеремонный, может быть, но… ведь вы же хотите, чтобы ваша книга вышла в свет?

— Разумеется.

— Тогда к чему эта конфронтация с нами? Мы же искренно хотим вам помочь. Значит, вы считаете, что по нашей части вы здоровы?

— Я здорова по всем частям.

— Хо-ро-шо… тогда ответьте мне, пожалуйста, на такой вопрос, вернее, я хочу задать вам несколько вопросов… Как вы понимаете пословицу "Как потопаешь, так и полопаешь"?

Едва-едва не сорвавшись, но вовремя вспомнив, что права на это у нее просто нет, Елена, старательно улыбаясь, ответила: