О посещении Андре Жидом Советского Союза в 1936 году написано так много именно потому, что он порвал свою дружбу с родиной социализма довольно экстравагантным способом: в течение 1936 года его книга «Возвращение из СССР» («Retour de l'URSS») выдержала десять изданий и была переведена на четырнадцать языков. В книге отражалась определенная надежда на то, что руководство страны найдет верный путь развития, но в целом это была самая обличительная и критическая работа о советском культурном и идеологическом конформизме из всех написанных Жидом ранее. Публикация книги послужила поводом для травли автора, прежде всего со стороны коммунистов в Советском Союзе, но также и в других странах, что, в свою очередь, заставило Жида высказаться еще более определенно в следующей книге, 1937 года, на ту же тему: «Поправки к моему “Возвращению из СССР”» («Retouches а топ “Retour de l'URSS”»). Тем не менее несмотря на тот факт, что романтические отношения Жида с марксизмом, большевизмом и революцией не имели длинной предыстории (в отличие от Роллана с фабианцами), его политические разногласия с советским строем в действительности были глубже, чем у других попутчиков. Почему же А. Жид, в отличие от других знаменитых друзей, которых столь радушно принимали в СССР в 1930-х годах, решил покончить с этой дружбой?

Нельзя сказать, хотя это и подразумевается во многих работах, что интерес Жида к Советскому Союзу был не таким уж глубоким, что у него было больше сомнений, чем у других, или он менее других обманывался. Важно отметить, что автор повести «Имморалист» (1902) отвергал буржуазный конформизм и несправедливость всю свою жизнь и, соответственно, был особенно чувствительным к удушающим рамкам ограничений советской культурной и политической жизни во время своего «управляемого» визита в СССР^{796}. Однако только этим объяснить его отступничество нельзя. Показательным примером того, как какой-нибудь один фактор из многих мог оказывать решающее влияние на формирование интереса интеллектуалов к советскому коммунизму, являлись гомосексуализм Жида и его надежды на то, что коммунизм наконец освободит сексуальность от социальных ограничений. Этим надеждам гомосексуалов, примкнувших к международному коммунистическому движению, и более широких кругов интеллектуалов-наблюдателей не суждено было сбыться. Именно здесь необходимо искать многие столь нужные объяснения. С этим была связана решимость Жида (которого массированно «обрабатывали» такие советские эмиссары и посредники, как Эренбург и Кольцов) создать группу альтернативных «медиаторов» из своего окружения, состоявшую из пяти относительно малоизвестных попутчиков — молодых литераторов, лично преданных Жиду и, несомненно, зависимых от него в профессиональном плане.

Среди избранного альтернативного окружения Жида выделялись Пьер Эрбар и Джеф Ласт — коммунисты, которые очень хорошо знали советскую жизнь, а также Жак Шифрин, для которого русский язык был родным. Эрбар и Ласт в данном контексте приобретают особое значение, поскольку оба они были гомосексуалами (или по крайней мере бисексуалами), достаточно близкими к Жиду, и оба являлись осведомленными критиками сталинской России^{797}. Они сыграли важную роль в отступничестве Жида, которое оформилось в результате сочетания мировоззренческой эволюции и конкретного опыта, приобретенного внутри СССР.

В известной мере Жид был прежде всего эстетом, который, в отличие от социального художника Роллана, до 1930-х годов мало интересовался политикой. Андре Жид начал свой путь писателя в кружке поэтов-символистов во главе с Малларме, и первые пятнадцать книжек новоявленного эстета были напечатаны малыми тиражами за его собственный счет. Когда началась его вторая карьера — попутчика, он, по собственному признанию, не создавал ничего значительного в литературном плане в течение четырех лет после 1931 года, отчасти из-за своих просоветских взглядов, так как постоянно тревожился о своем вольном или невольном «подчинении догме». Советские референты, отслеживавшие все публичные высказывания Жида и ситуацию в международной литературной политике, отдавали себе отчет в том, что даже после его знаменитых просоветских заявлений начала 1930-х годов он открыто отвергал «партийность», упорно отказываясь делать заявления по политическим и экономическим вопросам^{798}. Тем не менее за плечами у Жида имелся внушительный список значительных гражданских акций, что в большой степени способствовало установлению хороших отношений с Советским Союзом. В этом смысле увлечение советским коммунизмом имело глубокие корни в биографии писателя.

Как Андре Мальро и другие, Жид вошел во дворец коммунизма через переднюю антиколониализма. Задолго до 1936 года он уже написал одно «Возвращение…», заявив таким образом о себе как об авторе травелогов, но совсем иного рода, нежели просоветские авторы: после путешествия по Конго с июля 1925-го по июнь 1926 года Жид опубликовал книги «Путешествие в Конго» («Voyage au Congo») и «Возвращение с озера Чад» («Retour de Tchad»). Знаком пробуждения в писателе чувства гражданской ответственности в немалой степени стало обличение им крупных компаний по производству каучука. Позже, в 1937 году, сам Жид вспоминал:

В 1926 году консервативные защитники колониальной системы Конго, как и левые критики творчества писателя десятилетие спустя, называли жестокое обращение с туземцами исключительной мерой, оправдывали настоящее положение сравнением с отвратительными условиями до завоевания/революции и одобряли все это как «временное зло во имя великого блага»^{799}. И действительно, наибольший шум вызвало сравнение, которое Жид сделал в 1936 году между крайне правыми и крайне левыми: «И не думаю, чтобы в какой-либо другой стране сегодня, хотя бы и в гитлеровской Германии, сознание было бы так несвободно, было бы более угнетено, более запугано, более порабощено [чем в СССР]»^{800}.

Если предшествовавшее обличение колониализма сыграло важную роль в «публицистических бомбах» Жида 1936 и 1937 годов, то еще более глубокая обеспокоенность автора, наложившая отпечаток на его критику СССР, оставалась в этих работах почти полностью скрытой от читателя. Лишь в одном из примечаний к своей книге «Возвращение из СССР» писатель посетовал на принятие в 1936 году в Советском Союзе закона о запрете абортов и уголовном преследовании гомосексуализма (1934), что окончательно удостоверяло — «нонконформизм» будет «преследоваться даже в сексуальных отношениях»^{801}.

Еще в 1895 году Жид начал собирать материалы по теме «педерастия», и через шестнадцать лет эти усилия принесли плоды в виде четырех сократических диалогов между фанатически нетерпимым интервьюером и его исторически и научно подкованным собеседником, который последовательно приводил аргументы из длинного ряда научных дисциплин в пользу естественности гомосексуализма. Сначала это произведение под названием «Коридон» увидело свет в двух малотиражных изданиях, напечатанных в 1911 и 1920 годах на средства автора, оставшегося анонимным; и только в 1924 году появилось коммерческое издание с именем Жида на обложке. По мнению Алана Шеридана, «Коридон» представлял собой «первую серьезную попытку автора-гомосексуала защитить гомосексуальную практику в глазах широкой общественности»^{802}. Моник Немер, автор наиболее глубокого исследования гомосексуальности Жида, связывает ее с увлечением писателя коммунизмом, которое имело две основные причины: во-первых, Жид ассоциировал коммунизм с коммуникацией, т.е. с контактом с другими людьми; во-вторых, он приравнивал маргинальность гомосексуалов к маргинальному положению рабочего класса при капитализме. Вполне логично, что примечание Жида в книге 1936 года ставило знак равенства между нетерпимостью в сексуальной сфере и политическим, интеллектуальным и эстетическим конформизмом. Его отвращение к конформизму буржуазного общества и открытие им в 1920 году всей остроты «социального вопроса» основывалось на примирении с собственной гомосексуальностью. Декриминализация гомосексуализма, имевшая место сразу после большевистской революции, обнадежила Жида и его окружение. С конца 1920-х годов писатель в числе некоторых членов Коминтерна и сочувствующих советской власти считал, что коммунизм автоматически означает сексуальное освобождение^{803}. В 1931 году Жид с одобрением писал о «подавлении семьи» в молодой советской стране, а в дневниковой записи в том же году указал: «Настанет время, я полагаю, когда в проявлениях любви произойдут глубокие изменения»^{804}. Во время кампании восхваления Жида в период его визита 1936 года, предшествовавшей кампании его поношения, советская пресса открыто приветствовала осуждение буржуазных семейных предрассудков в литературных трудах писателя, видя в этом основу его позднейшей оппозиции капитализму^{805}.