- А вы что же, хотели, чтобы на землю был обрушен библейский огонь, громы и молнии? – рассмеялся великий магистр. – Должен вас огорчить – никаких всадников Апокалипсиса не будет. Всемогущие привыкли загребать жар чужими руками – у них в этом плане такие же слабости, как и у обычных людей.

- Так что же, это будет самая обыкновенная война? – я был заметно разочарован. – А я-то думал…

Все улыбнулись.

Монсеньор окончательно утопил свой кораблик и ласково положил руки мне на плечи.

- Вы надеялись сразиться с Вандой, mon chere? Уверяю вас, это вряд ли доставит вам удовольствие. Да и потом…

Он сделался серьезен, а глаза – грустно-пронзительными, как лепесток черной розы на острие ножа.

- Нам будет тяжело, mon chere, очень тяжело – слишком мощные силы задействованы против нас. Крестовый поход объединит все европейские страны. То, что планировалось пустить в ход за меня, будет теперь пущено против меня. Такова политика!..

- Но ведь вы… (я просительно заглянул в его глаза) Вы же можете положить конец всей этой компании – еще до ее начала. Да развейте вы все эти войска по ветру, утопите папу в океане, а короля Филиппа зашвырните на гору Арарат – и дело с концом!

Граф Монсегюр нахмурился – взгляд его стал суровым и жестким, непроницаемо-ледяным, как черное зеркало.

- Я не буду использовать в борьбе против людей магию. Это низко.

- Ах, если бы все ваши враги были так же благородны, как и вы! – я начал злиться. – Да разве время думать о благородстве, когда речь идет о вашей жизни?..

- И о моей чести, - тихо добавил он. – Вы сомневаетесь в том, что у ангела может быть честь?.. Я иногда и сам в этом сомневаюсь. Но, как не странно, она у меня все же имеется.

- Максималист, - пожал плечами Домиан. – Не спорьте с ним, Вольдемар. Это не лечится. Даже, если он будет точно знать, что через каких-то 10 минут погибнет, он не станет себя спасать, если для этого придется совершить что-нибудь недостойное. Так?

Щеки монсеньора порозовели, словно лепесток магнолии.

- Так, - тихо уронил он.

А еще через пару дней поздно вечером грациозный юный паж вручил графу плотно запечатанный конверт.

- На этот раз – что? – спросил я, лежа на полу у камина и лениво потягивая красное вино.

Монсеньор вскрыл письмо и усмехнулся.

- Герцог Лотарингский, - сказал он.

Я подскочил так, что едва не сбил стоящую рядом вазу с фруктами.

- Что ему от вас нужно, этому мерзавцу?

- Он хочет со мной встретиться. Завтра днем на том самом месте в лесу, где он увидел меня впервые.

- Ах, как романтично! – я в сердцах звякнул пустым бокалом по столу. – И вы что же, поедете?..

- Непременно, - весело кивнул монсеньор.

Не обращая внимания на мой грозно-насупленный вид, он вытянулся на ковре и подвинул к себе вазу с фруктами.

- Хотите виноград, Горуа? Или, может быть, персик?..

- Вы мне зубы не заговаривайте. Завтра я поеду с вами.

- Ну, разумеется, mon chere, - улыбнулся он. – На то вы и мой оруженосец.

Легкая ирония в его голосе звучала, как музыка. Он вообще обожал менять интонации – не только фраз, но и самих слов. Каждая его фраза была, словно законченный нотный рисунок. Это звучало удивительно, это звучало упоительно, однако он, скорее всего, не думал в этот момент о красоте, а просто таким образом развлекался. Или, может быть, иронизировал над самим собой.

Я потянулся к нему и отщипнул губами несколько ягод от виноградной грозди в его руках.

- А, если это ловушка, Александр?.

Он покачал головой.

- Нет.

- Вы настолько доверяете его высочеству?

- Доверие-то здесь как раз ни при чем, mon chere. Он просто хочет увидеть меня перед боем.

- Ну, хорошо, - сдался я, - но я все равно не оставлю вас с ним наедине.

- Я в этом нисколько не сомневаюсь!..

Тесно переплетая свои ноги с моими ногами, он принялся кормить меня виноградом – изо рта в рот. А, когда виноград был съеден, начались поцелуи, которые продолжались до самого утра.

Под утро я задремал, лежа на его груди. Ветер ласкал мою обнаженную спину, и мне снился город – удивительный город, где над линией горизонта по ночам не гаснет солнце, а шпили башен пронзают небо, словно лучи из металла и стали. Город-призрак, город-мираж, город-убийца. Самый прекрасный на земле город, который когда-нибудь сотни лет спустя будет построен за тысячи лье отсюда.

На следующий день мы отправились на рандеву с герцогом.

Мы поехали в лес тайком, потихоньку, незаметно ускользнув из замка – не сказав ни слова, ни Домиану, ни Виктору д*Обиньи.

- Это мое дело, - сказал монсеньор. – Мои отношения с этим человеком не касаются никого, кроме меня. Ну, еще, может быть, вас.

Он сосредоточенно скользнул по мне глазами и стал смотреть на солнце.

- Спасибо за доверие, - обиделся я. – Знаете, не смотря на все ваше желание быть и казаться человеком, есть в вас эта «ангельская гордыня». Ваше «я» отгорожено высоким забором от внешнего мира, туда вы пускаете только избранных, да и то не всегда.

Великий магистр грустно улыбнулся и покачал головой.

- Вы правы. Я знаю за собой такой грех. Это вырывается невольно, независимо от меня. Мне самому неприятно, а потому, если видите, делайте мне замечания. Но, кажется, мы приехали. Вон черная лошадь под дубом. Нас ждут.

Его высочество лежал на пригорке, в тенечке, закинув за голову руки. Его глаза были закрыты – казалось, будто он крепко спит. Однако при нашем приближении на губах его показалась улыбка – мечтательная и теплая, как бабочка.

- Сирень, - прошептал он, жадно вдыхая воздух полной грудью. – Вы здесь, граф?

- Да, - мой друг остановился прямо над ним. – Мои же чары меня и выдают. «Фальфи, - говорили в таком случае арабы. – Когда Иблис близко, воздух всегда пахнет фальфи». Это они так сирень называют. Вы хотели меня видеть, ваше высочество?

Герцог медленно открыл глаза. Несколько минут он лежал неподвижно, глядя снизу вверх на моего друга. Затем на лице его отразилось что-то, похожее на страдание.

- Такой прекрасный, что дух захватывает! – прошептал он мечтательно. – Когда я увидел вас в первый раз, вот здесь вот, у ручья, я почувствовал, как у меня сердце перевернулось от боли. На вас больно смотреть, сир. И больно, и сладко, и безмерно опасно. Вы, словно яд, растекаетесь по жилам. Вы убиваете, и вы дарите вечную жизнь. Ах, если бы можно было вас уничтожить, не уничтожив при этом себя самого!..

- Какие слова! – не выдержав, подал голос я. – Вы бы, Ваше высочество, заканчивали махать мечом и брались за перо. Глядишь – через год, другой ваши баллады распевали бы все трубадуры во Франции.

Герцог медленно перевел глаза на меня, щурясь на солнце.

- Г-н Горуа. Ну, конечно, куда же без вас… Могу я попросить вас об одолжении?

- Меня? – я откровенно растерялся.

На губах его высочества мелькнула улыбка.

- Ну да, вас. Вы удивлены?.. Понимаю. Если ваш соперник, мало того, ваш противник просит вас об одолжении, это что-то да значит!.. Так вот я о чем хочу попросить вас, Горуа: побудьте сейчас, совсем недолго, вот хотя бы этот час после полудня просто оруженосцем. Забудьте на мгновение о своих правах возлюбленного и позвольте этот час провести мне вот здесь рядом с монсеньором, у его ног.

- Ну…я не знаю, - еще более растерялся я.

Монсеньор улыбнулся и, чуть помедлив, сел на траву.

- Забавно, - сказал он, глядя на герцога с иронией и еще чем-то – с какой-то едва уловимой теплотой и приязнью. – Считайте, что Горуа согласен.

- Но, - возмущенно начал было я.

Мой друг посмотрел на меня: взгляд его был чист и ясен, и блистал, словно сталь на солнце.

- Воин должен уметь проявлять благородство и щедрость души, Горуа. Без этого он не воин, а варвар.

Я поморщился, но ни слова не возразив, сел у ручья чуть поодаль.

- Слушаюсь, монсеньор.

- Вот и хорошо.

Герцог ловко перевернулся и в мгновение ока примостился у ног монсеньора, положив голову к нему на колени. Теперь со стороны они выглядели, как любовники.