«Пора!» - решил я и в мгновение ока взлетел на балкон.

В комнате было совершенно темно – не горели свечи, не горел камин. Я растерянно огляделся.

- Идите сюда, Горуа! – прозвучал откуда-то снизу голос графа.

Лежа на ковре, он протягивал ко мне руку – в темноте его тело мерцало, словно усыпанный звездами Млечный Путь. И сейчас я буду странником на этом пути.

Аромат сирени ударил в голову.

Где-то над рекой запели колокола.

Я спрыгнул вниз, но не долетел до пола, подхваченный его крепким, как смерть и Вечность, объятием.

…Следующая неделя была одной из самых замечательных в моей жизни. Мы никуда не выезжали, никуда не спешили, ни о чем не думали – мы наслаждались нашей любовью.

Гости нам не мешали – они вели себя на удивление скромно, не надоедая графу своей любовью. Утром и вечером мы собирались за столом в замке, в обед – ели на террасе. Потом граф Монсегюр играл на лютне или рассказывал разные удивительные истории из собственных путешествий или из истории мира. По вечерам он с Домианом играл в шахматы; граф несколько раз пытался научить и меня, но, должно быть, я немного туп по природе, а потому дальше хода конем у меня дело не пошло.

Домиан делал зарисовки углем на дощечках. Я, конечно, в этом мало что смыслил, но, по-моему, выходило здорово! Одним или несколькими штрихами ему удавалось передать настроение монсеньора, блеск его глаз и даже движение ветра в его волосах.

Как-то вечером он выложил все свои наброски перед графом. Тот с удивлением и даже с какой-то трепетной осторожностью перебирал рисунки, а затем поднял на мага свои задумчивые глаза.

- А вы не пробовали рисовать что-нибудь другое?

Тот с грустью развел руками.

- Нет. Рисуя вас, я отдаю вам свою любовь, которая, я знаю, вам не нужна. Но я не могу ее не отдавать, иначе я захлебнусь в ней, как в океане.

И, понизив голос, он смущенно добавил:

- Не согласились бы вы мне позировать?

Монсеньор быстро вскинул глаза на мага и почти тут же их опустил – щеки его едва заметно порозовели.

- Нет, - нерешительно и как-то глухо ответил он. – Пожалуй, это лишнее.

- Боитесь, что я не сдержусь? – усмехнулся Домиан.

Однако граф остался серьезен.

- Не нужно отдавать мне всю душу, маг – оставьте себе хоть что-нибудь. Если вы выжмете себя до капли, то… Иногда важно попросту вовремя остановиться.

- А, если я не желаю останавливаться?..

- Тогда я вас прогоню, - невозмутимо сказал граф.

Домиан с удивлением приподнял свои светлые, словно колоски, брови.

- Вы это серьезно?

- Более чем. Вы не просто талантливы, Домиан, вы… Впрочем, не хочу вас слишком хвалить. Скажу только, что будущее этой Земли – за такими людьми, как вы, и за их потомками.

Наступили душные и пряные, дурманящие вечера позднего лета. Смеркалось раньше, и воздух казался густым и вязким, как желе из фруктов, меда, ночных цветов и сиреневого дыхания моего друга.

На ветвях старинного вишневого сада жило множество лесных птиц, в том числе, и соловьев. Не смотря на конец лета, по ночам они пели так, что просто дух захватывало. Я думаю, что пели они исключительно для моего друга, чары которого, как я давно понял, распространялись не только на людей. Иногда соловьи прилетали под самые окна, и монсеньор кормил их с руки зернышками граната.

- Вот уж чудо! – не переставал удивляться я. – Впервые вижу, чтобы соловьи, как послушная собака, брали корм из рук человека. Они чувствуют в вас ангела?

- Должно быть, - граф пожимал плечами и, распахнув пошире окна, вглядывался в лунную ночь. – Иногда мне кажется, что я чувствую то же, что и они.

- Это что же? – с улыбкой спрашивал я, садясь на подоконник.

- Любовь, mon chere, и лишь ее единственную. Именно для нее и ради нее живут эти глупые пташки. И тогда мне становится страшно. Я смотрю на звезды, потом смотрю в ваши влюбленные глаза и думаю: боже мой, где же моя тысячелетняя мудрость?!

Он садился напротив меня, и мы долго сидели, молча, наслаждаясь чарующей лаской ночного воздуха, словно кудри крестьянской девушки, пронизанного желтыми лентами звездных дорожек. Время шло: минуты струились с наших губ, вместе со слезами счастья текли из наших глаз - минуты, проведенные вместе, рядом, наедине. Мы растворялись друг в друге, словно две реки, изменившие свои русла и слившиеся воедино. Мы с жадностью впитывали друг друга – руками, глазами, губами, душой и телом, и еще той упоительно-сказочной бесплотностью, из которой сотканы крылья ночных эльфов.

- За каждую, проведенную с вами минуту, я отдаю по тысячелетию своей жизни, - шептал он, уронив мне на грудь свои сказочные волосы. – Не так уж много. И, конечно, это стоит несравнимо дороже какого-то там бессмертия!..

- Вы – сумасшедший, - шептал я в ответ, наслаждаясь волшебным бризом его дыхания. – Вы самый сумасшедший из ангелов. И вы – самый непредсказуемый из людей. Неужели мы и вправду встретимся в следующей жизни и снова будем вместе?

- Непременно, mon chere, непременно.

- На этой планете?

- На этой, или какой-нибудь другой. Через сто лет, или через несколько тысяч – какая разница? Во Вселенной время течет незаметно – вы и оглянуться не успеете, как уже снова окажетесь в моих объятиях.

- И вы снова скажете мне «я ваш, mon chere, ваш и только ваш»?

В глазах великого магистра плавал огонек сумасшедшей любви, и он, прижавшись губами к моему виску, шептал без устали снова и снова:

- Я ваш, mon chere – только ваш, навсегда, насовсем, навечно.

…Однажды после обеда, когда мы впятером сидели на террасе (магистр рассказывал о культе орхидей в одной из крошечных стран Востока – затаив дыхание, слушали мы о девственницах, которых замуровывали в пещерах вместе с орхидеями и которые умирали от обилия аромата на ложе из цветов), к нам торопливо вошел д*Обиньи.

- Сир, я извиняюсь, но там вас спрашивают.

- Кто?

Капитан заметно замялся.

- Да, знаете ли – вам проще будет увидеть, чем мне объяснить.

Заинтригованные, мы, все вместе, вышли во двор.

Это и вправду было зрелище еще то!.. От удивления я вытаращил глаза, монсеньор рассмеялся. Домиан и женщины недоуменно переглянулись.

Посреди двора, держа лошадей под узды и смущенно переминаясь с ноги на ногу, стояла уже знакомая мне по коронации троица – скиф, араб и гость из неведомой страны Нового света.

- Вот и господа апостолы пожаловали, - с легкой насмешкой констатировал мой друг. – Все-таки решились?

Молодые люди переглянулись.

Маленький араб, смущенно откашлявшись, вышел чуть вперед.

- Мы подумали, посоветовались и решили. Сир! Раз уж мы присягнули вам на верность, мы принимаем вашу сторону.

- Это решение окончательное? Вы готовы умереть за меня?

- Да! – грозно выступил вперед скиф. – В этой войне мы готовы разделить судьбу нашего императора.

- А вы уверены, что будет война? – все так же насмешливо прищурился монсеньор.

- Ну, разумеется! – тут же подхватил араб. – Они, ну, Эти, Кто вас послал, никогда не простят вам измены. И ни за что не отпустят.

- Почему вы так решили? – удивился граф.

На лице маленького азиата промелькнула грустная улыбка, словно овеянная тысячелетней мудростью.

- Вы слишком прекрасны, сир. Чем прекраснее тот, кто изменил, тем горше и болезненнее измена. А, поскольку вы совершенны, вас они просто уничтожат. А мы не желаем допустить этого.

По лицу великого магистра пробежало облачко грусти.

- Хорошо, - сказал он, выразительно глядя на всех троих. - Оставайтесь со мной – я принимаю вашу жертву.

В тот же день все трое привели свои войска к замку, расположив их вдоль реки чем-то вроде огромного военного лагеря. Более суток по берегам реки кипела работа – рубили лес, ставили деревянные времянки и разбивали шатры. А, когда стемнело, весь берег, то воды до леса, был усеян огоньками костров, словно тучей светляков.

Виктор д*Обиньи, назначенный командующим всей этой разно-шерстной и разноликой оравы, с довольным видом объехал свои владения.