По губам женщины пробежала усмешка – загадочная и грустная, словно рана от стального поцелуя.

- Максималист. Прекрасный. Гордый. Не доступный никому – ни нам, не людям. Наверное, таким и должен быть бог. Хорошо, Александр. Пусть каждый идет своей дорогой. Я больше не буду препятствовать твоему самоуничтожению – ты получишь то, что хочешь.

И она сделала шаг в сторону, уступая ему дорогу.

Он прошел мимо, чуть слышно шелестя складками длинной черной сутаны, и мы двинулись следом – наверное, именно так шел когда-то Иисус, окруженный учениками, на молитву в Гефсиманский сад. Вот только кто же из нас Иуда?

Герцог Лотарингский, словно почувствовав мою мысль, вздрогнул и, чуть подавшись вперед, прижал к груди левую руку. Его синие, чуть расширенные от переполнявших его чувств, глаза, торопливо, изо всех сил пытались поймать ускользающий взгляд великого магистра. Однако мой друг даже не взглянул в его сторону.

Напротив Дрие он на секунду задержался.

«Убьет, распылит, испепелит», - с мрачным удовлетворением подумал я.

Однако ничего не произошло. Мой друг просто скользнул глазами по бледному с обострившимися чертами лицу бывшего священника, ничего не сказал, а просто – улыбнулся!.. Чуть-чуть, едва заметно, кончиками губ. И от этой его улыбки Дрие отпрянул и побледнел, как от удара мечом. Он понял, что все кончено – окончательно и навсегда. Великий магистр ставил точку и прощался со своим прошлым. Возврата не было – он перешел свой Рубикон.

…Мы, молча и быстро, шли по коридору – он впереди, мы следом. Рядом распахнулась дверь, и дорогу нам перегородили десятка два рыцарей.

- Не советую этого делать, - скептически скользнув глазами по нерешительно переминающимся с ноги на ногу воинам, тихо и вкрадчиво сказал граф Монсегюр.

В тот же момент рыцари быстро, пятясь задом наподобие раков, которые приобрели неожиданно подвижность газелей, скрылись обратно за той же дверью, плотно прикрыв ее за собою.

- Молодцы. Понятливые оказались. Хвалю! – обронил на ходу мой друг, и мы оказались во дворе – пустом и безлюдном, как после нашествия чумы.

Миновав двор, никем не остановленные, никем не задержанные, мы вышли из крепости.

У самых ворот нас, как и обещал, ожидал капитан д*Обиньи с лошадьми (уж не знаю, где он их взял – украл, угнал, добыл мечом или обманом, но лошади были великолепны!).

Флер сидела тут же, подвывая и нетерпеливо перебирая лапами. Увидев, наконец, своего обожаемого хозяина, она взвизгнула высоко и радостно, совсем по-щенячьи, и со всех четырех лап налетела на него - вскинула лапы ему на плечи, стала тереться головой о его грудь и шею. Ее большой ласковый язык в приливе восторга ткнулся магистру в губы, скользнул куда-то за воротник его сутаны и в волосы.

- Ах ты, нескромная моя девочка! – он искренне, от души, обвил руками мощную шею собаки и поцеловал ее в загривок. – Я тоже, тоже очень по тебе соскучился. Но давай будем вести себя прилично, не то, если твоему примеру последуют остальные… Боюсь, что я, хоть и ангел, но на ногах мне не устоять. Вон бери пример с капитана – стоит себе в сторонке, не поднимая глаз, ну просто-таки пай-мальчик!.. Здравствуй, Виктор, - он протянул руку к сияющему от восторга капитану и тут же резко, рывком прижал его к груди. – Рад тебя видеть. Ну что: никто ничего не забыл в крепости? – он лукаво сверкнул глазами. Мы тихонько рассмеялись. – Тогда поехали!..

Мы были счастливы: он снова был с нами, он был наш, вернее, мы были его, а он…он был ничей! Он не принадлежал никому из нас, и даже мне, своему возлюбленному, с которым проводил ночи и которого часто называл «mon chere» и «мой викинг». Но это сейчас было не важно.

Через несколько минут, когда мы отъехали от крепости, сзади раздался взрыв – да не просто взрыв, а взрыв такой силы, будто бы Луна со всего маху грохнулась на Землю. Под копытами лошадей вздрогнула земля, и те испуганно заржали и заметались.

- Что? Что это было?!

Все, кроме графа, растерянно оглянулись. Он продолжал ехать вперед – не спеша и невозмутимо, только его хрустальная рука, сжимающая поводья, слегка дрогнула.

- Крепость взлетела к небу, - спокойно констатировал он.

Над лесом взвился черный дым, словно дыхание дракона – следом показались острые языки пламени.

- Зачем вы это сделали? – удивился я.

Он пожал плечами.

- Не хочу, чтобы эта проказа более уродовала тело Монса, и вообще – тело Земли.

- А – люди? – вздрогнула Мадлен.

- Как только мы вышли, я внушил всем, кто находился в крепости, немедленно освободить узников и покинуть здание. Там никого нет. Ну, а ангелы… Они, я думаю, в состоянии сами о себе позаботиться. Пока я жив, ни один костер инквизиции, более здесь не запылает.

- Пока вы живы? – мрачно протянул я. – Значит, это правда? Вы лишились бессмертия?

Он задумчиво посмотрел на меня.

- Смотря, что называть бессмертием, Горуа. Скажем так: я лишился возможности жить на этой земле в данный отрезок времени столько, сколько мне захочется. Ну, и, конечно, я лишился своей неуязвимости. Теперь у меня на теле будут оставаться шрамы, - с легкой насмешкой сказал он и, увидев мелькнувшие у меня на глазах слезы, быстро добавил:

- Вам неприятно?

- Что?..

- То, что я сказал насчет шрамов?

Я с трудом выровнял дыхание: если бы я мог, я бы его сейчас удушил на месте.

- Прекратите издеваться. Ведь это уже не шутки. Как вы теперь собираетесь воевать? Бог не может каждую минуту подвергать свою жизнь опасности!

Граф тихонько рассмеялся.

- А как же Иисус?.. Да и потом – ведь я хороший воин. Нужно очень постараться, чтобы меня достать. Но вы не ответили на мой вопрос.

И я понял, что он не шутит, и что мой ответ для него действительно чем-то важен.

Я вытер рукавом непрошенные, злые слезы – что я мог ему ответить?

- Я заранее люблю все ваши шрамы и каждый из них в отдельности. Раны – это не страшно, если они не смертельны. А вообще лучше было бы, если бы вы вместо бессмертия лишились своей распроклятой красоты!..

Он секунду смотрел мне в глаза, а затем улыбнулся.

- Должен вас разочаровать, Горуа. Несколько лет назад один «самородок» в Китае научил меня исцелять раны бесследно. Так что – извините, шрамов не будет.

Домиан, Виктор и обе женщины – все буквально вздрогнули от смеха.

Я покраснел, словно рак в кипятке, и со злостью сжал поводья.

- Да вы еще более жестоки, чем Ванда, если позволяете себе так спокойно играть моими чувствами. Экспериментируйте на ком-нибудь другом, г-н ангел, я – пасс!

Глотая слезы, я подстегнул лошадь и стрелой вырвался вперед.

Эта его проверка «на вшивость» обидела меня до глубины души – как он может во мне сомневаться!.. Неужели он думает, что для меня до сих пор важнее всего его красота, его изумительное тело, вводящее во искушение и людей, и ангелов? Да, когда-то это было так. Я даже и сам не понял, когда все изменилось. Когда я расчесывал его волосы, сидя у камина?.. Или – когда он отдал мне свою кровь на алтаре древнего храма? Это было не важно. Главным было то, что он был моей жизнью, моим богом, моей вселенной. Если он погибнет, разве может над этой землей снова взойти Солнце?..

- Взойдет, как миленькое! – стальная рука резко дернула мои поводья, и лошадь остановилась, как вкопанная. – Куда это вы собрались, Горуа? Хотите сбежать от меня?

Он смотрел пристально и ласково, глаза в глаза, и заходящее над рекой солнце позолотило его щеки, словно теплый речной песок и заиграло на его губах алыми бабочками.

- Простите меня, mon chere, - граф Монсегюр выпустил поводья и, минуту помедлив, вдруг легко и изящно, одним быстрым грациозным движением, перескочил на шею моей лошади, как это когда-то любил делать я.

- Простите меня, Горуа. Я вовсе не думал, как вы это выразились, испытывать вас. Мне действительно интересно было узнать, как вы отнесетесь к тому, если моя «неземная красота» (он скорчил мину) будет слегка подпорчена.