Он умолк, а я даже этого не заметил, все думал и думал о своем. Я вспоминал, заново вспоминал, оценивал и анализировал каждое ЕГО движение и слово. Вот даже, значит, как: ОН – тайна Монсегюра, способная перевернуть мир, снести границы государств, изменить религию и свергнуть монархов. Теперь я вспомнил: я уже слышал что-то о Чаше Грааля и Копье Судьбы, которые, по слухам, хранятся в Монсегюре. Значит, ОН и есть это самое Копье. К ЕГО ногам падают короли и воины. Боже, каким ничтожеством я, должно быть, ему показался, когда две недели назад, перемазанный вишнями, барахтался в кустах, уворачиваясь от его собаки!..

- Должно быть, вы ему чем-то понравились, молодой человек, - неожиданно нарушил молчание мой собеседник.

Я с недоверием покосился на него.

- Почему вы так решили?

- Вы живы. Не сошли с ума, не уморили себя голодом, не деградировали морально и не озлобились. А, главное – не разучились мыслить, мечтать и анализировать. Это значит, что ОН в последний момент каким-то образом смягчил действие своих чар. Сами подумайте – стал ли бы он делать это, если бы остался к вам совершенно равнодушен.

- Да, - задумался я. – Два моих приятеля, те, что были со мной в его саду, через три дня покончили с собой.

- Вот видите! Скажу вам по секрету: король Филипп после возвращения из Монсегюра слегка тронулся рассудком: из добропорядочного и, в общем то, незлого человека он превратился в самого настоящего душегуба и распутника – так подействовал на него отказ юного графа. А одна восточная принцесса, имени которой я не то, что не помню, но даже не выговорю, после того, как граф выпроводил ее из замка, она… Смешная и грустная история: уж не знаю, о чем и какими словами она его умоляла, но он, не говоря ни слова в ответ, закинул ее на плечо, вынес ее из замка, посадил в карету, молча поклонился и все так же беззвучно кивнул страже закрыть за собой ворота. Так вот, бедняжка-принцесса, говорят, приняла христианство, сделалась монашкой и удалилась в какую-то пустошь, где умерла от истощения. Ну, а о простых смертных я и говорить не буду: таких, как ваши друзья, знаете, сколько насчитать можно?.. А вы сомневаетесь. Он вас пожалел – это ясно и слепому.

Я глубоко задумался, положив руки на «Историю ведьм». То, что сказал мне сейчас Леру и то, что (будем уж говорить откровенно) подсказывало мне сердце, давало мне, если не надежду, то хоть какой-то ее проблеск. Эти несколько минут раздумий решили мою участь: я словно бы проснулся – я захотел жить.

- Так что же мне теперь делать? – совсем другими, живыми и ясными глазами глядя на профессора, робко спросил я.

Тот снова пожал плечами.

- Не могу вам ничего посоветовать, юноша. Кроме, пожалуй, одного: слушайтесь своего сердца. И, если оно подсказывает и зовет вас – идите напролом, хоть в замок, хоть за речку, хоть к черту на рога. И дай вам бог удачи!

Я крепко пожал ему руку, и мы расстались.

Вернувшись на постоялый двор, где я снимал небольшую комнату под самой крышей, а первым делом принялся собирать вещи. Плевать на учебу, плевать на университет! Все равно из меня не выйдет ни доктора, ни ученого. Отец как-нибудь это переживет. Я должен попасть в Монсегюр. Это – главное. Важнее этого нет ничего на свете. Я должен увидеть ЕГО еще раз. Я не знаю, что я ему скажу, да он и сам прочитает мои мысли, если сочтет нужным. И от его, только от его ответа будет зависеть, жить ли мне дальше, или… Впрочем, об этом не хотелось думать.

В комнату заглянула маленькая Аннет, семилетняя дочка трактирщицы – круглолицая, золотоволосая, в розовом кружевном чепчике и новых деревянных башмачках. Она вполне серьезно считала себя моей невестой и делилась со мной конфетами, новостями и своими маленькими детскими секретами.

А вот теперь она потеряла кошку. Кошка еще утром полезла на чердак, и больше ее никто не видел. Аннет ужасно беспокоилась, как кошка обошлась без обеда и вот теперь останется и без ужина, и просила меня слазить на чердак, поискать ее любимицу.

- Маменька не давала ключи, а я их стащила, - сказала маленькая проказница, протягивая мне целую связку ключей в одной руке и кусок вишневого пирога – в другой.

Опять вишни! С некоторых пор я весьма осмотрительно отношусь к вишням.

Разумеется, я полез на чердак.

Кошку я нашел быстро и без проблем – оказалось, что она родила трех мурчиков на старой перине и теперь, блаженно вытянув лапы и громко мурча, вовсю вылизывала их розовым шершавым языком.

Я посмеялся, и полез было обратно, когда…

Я услышал голос, и этот голос, вернее, то, что он сказал, моментально привлек мое внимание.

- Двадцать рыцарей! Подумать только – как напугали! Да ОН их в порошок сотрет меньше, чем за минуту!

Кто это говорит? А, главное – о ком?

Внизу, под самым чердаком была комната, окно в которую было слегка приоткрыто, и разговор шел явно оттуда.

- Вы ошибаетесь, ваше преподобие. У меня очень хорошие рыцари, - с холодной вежливостью отвечал первому голосу второй. – Но, если вы сомневаетесь, я пошлю еще десяток. Он же не Геракл, этот ваш магистр ордена тамплиеров?

Я задрожал так, что едва не вывалился из окна прямо на голову проходившему внизу булочнику.

Магистр ордена тамплиеров?! Боже мой! Или скорее – черт возьми!

С риском быть обнаруженным я быстро заглянул в окно.

В небольшой полутемной комнатушке за деревянным столом с догорающими свечами сидели двое – священник и рыцарь. Лица священника я не видел, оно было скрыто черным капюшоном, а рыцарь был средних лет мужчина, высокий крепкий блондин со скуластым лицом и выразительными светло-серыми глазами. В уголках его тонких губ залегла сардоническая складочка, в руке он вертел большую медную кружку с вином – видно было, что он очень хочет пить, но брезгует пить из таких черепков. Точно такая же нетронутая кружка вина стояла и перед священником.

- Он далеко не Геракл, г-н Буазон. Более того, он ниже вас ростом и гораздо уже в плечах. Но я видел… Я сам видел, как менее, чем за 5 минут он покрошил к капусту передовой отряд мавров. Их было человек 30-ть – 40-к.

- Да быть такого не может! – пожав плечами, пренебрежительно усмехнулся рыцарь. – Ваше преподобие что-то путает.

- Вы мне не верите? – глаза священника под черным капюшоном метнули молнии.

- Да что вы, ваше преподобие, конечно, верю, - спохватился его собеседник и, собравшись с духом, отхлебнул все-таки из кружки. – Не вино, а козлиная моча, прошу прощения за грубость. Я уже слышал что-то такое насчет этого юного Ахиллеса – будто он творит чудеса на поле боя, но как-то не верится. К тому же говорят, что он красив, как бог, а, насколько я знаю, все красавчики… Нет, не буду осквернять ваш слух неприличными высказываниями. Может быть, в чем-то другом он и хорош, но…

Мгновение – и священник, резко поднявшись, выбил кружку из рук рыцаря.

- Считайте, что мой слух вы уже осквернили. Извольте попросить прощения за свои грязные намеки.

Рыцарь растерянно перевел взгляд с откатившейся в сторону кружки на священника.

- Что ж, виноват. Прошу прощения. Только я никак не пойму вас, преподобный отче: то вы его хотите убить, то – взять в плен, а то – просто за него заступаетесь. Вы уж как-то определитесь.

Однако священнику, видимо, было не до шуток. Опершись о стол длинными и худыми, так напоминающими лапы гигантского паука, руками, он, глядя в глаза рыцарю, сказал отчетливо и холодно:

- Да, я хочу его убить и да, я за него заступаюсь. Да, этот юноша творит чудеса на поле боя и да, он красив, как бог. Но вас это не должно касаться. Ваше дело – устроить засаду в Оленьей роще сегодня вечером. И – чтобы с вами было не менее 50-ти, слышите – 50-ти человек. Вы поняли меня, г-н Буазон?

- Да понял я, понял, чего уж тут непонятного. Но почему вы решили, что он явится именно туда и именно один?

В эту минуту в дверь трижды громко и резко постучали. Глаза священника торжествующе блеснули.

- Вот почему, - сказал он, указывая на дверь, и громко воскликнул: