- Да вы просто… вы же просто завидуете нам, людям!.. Завидуете безмерно, безбожно и страшно!
Его лицо сделалось каменным.
- С чего вы взяли? Неужели вы и вправду думаете, что я могу завидовать, скажем, вам с вашими примитивными инстинктами и неповоротливым, словно пьяная лоточница, мозгом?.. Вам, кто через каких-то пару мгновений вечности превратится в тлен?
Он бросал эти слова тихо, сквозь зубы, не глядя мне в глаза – с какой-то отчаянной, головокружительной яростью. Яростью пленника, который, сидя в подземелье, от всей души пытается ненавидеть солнце.
И с каждым его словом я все шире и шире улыбался.
- Зато у нас есть то, чего, по всей видимости, нет у вас, у ангелов. У нас есть душа, и есть сердце. У нас есть желание, и есть возможность любить. Мы можем, не глядя, отдать жизнь за любовь, и очертя голову бросить сердце к ногам того, кого мы любим. А вы, ангелы? Если право выбора для вас – это смерть, а бессмертие у вас – главное жизненное кредо, то разве можете вы любить так же, как мы – самоотверженно, самозабвенно, без оглядки, без сомнений, вопросов и принципов?.. Вот как те мальчишки, которых вы только что угостили палкой, можете отдать жизнь за любовь?.. Ах да, ведь у вас и любви-то нет, одни принципы!..
Хрясь! – и брут, словно соломинка, треснул пополам в его руке.
- Не говорите о том, чего не знаете, - глухо сказал он и слегка пошатнулся, так, будто у него внезапно закружилась голова.
- Что с вами?! – я моментально остыл и с испугом бросился к нему.
- Уберите руки! – он резко и быстро отстранился, словно ожога, избегая моего прикосновения.
И через секунду уже более спокойно добавил:
- Не судите о том, чего не понимаете. Если бы я не знал, что та-кое любовь, я не знаю, как выглядел бы сейчас этот мир. Возможно, и мира бы никакого не было. Я уже давным-давно должен был сделать то, что давным-давно должен был сделать, но не сделал. И, как вы думаете, что меня удерживает?..
Он швырнул обломки шеста в угол зала и быстро вышел прочь.
Я, потрясенный до глубины души, посмотрел ему вслед. Мне стало страшно: было ощущение, будто мне в лицо дохнуло пламя и в мгновение ока выжгло душу.
Я вышел в сад. Был вечер, но луна еще не взошла, и деревья в полумраке напоминали огромных черных, замерших в ожидании жертвы пауков. Я шел по аллее, жадно вдыхая сладковатый вечерний воздух, и, как старик Сократ, знал только одно – то, что я ничего не знаю.
Позади раздался какой-то шорох.
«Наверное, Флер», - подумал я и, обернувшись, получил оглуши-тельный удар по голове, от которого тут же лишился чувств.
========== Глава 5. ==========
Очнулся я от того, что меня куда-то волокли – волокли грубо, перекинув через плечо, словно куль с мукой, так что голова моя больно билась о металлический ремень несущего меня человека. На голове у меня был черный мешок, руки и ноги скручены, сильно затекли и болели.
Было холодно и сыро, где-то капала вода. По всей видимости, мы находились в подземелье. То и дело открывались и закрывались двери, хрипло лязгал металл. Меня несли по каким-то коридорам, то и дело петляя, как в лабиринте.
Наконец, человек, который меня нес, остановился и грубо, с высоты своего роста швырнул меня на пол. Я застонал – пол был каменным.
Послышались неторопливые шаги, специфическое чвяконье горящих факелов, и чей-то удивительно-знакомый голос, низкий и властный, с нотками леденящей душу одержимости негромко произнес:
- Снимите мешок и развяжите его.
В ту же минуту веревки на моих руках были разрезаны, а с головы сдернут мешок. Щурясь на свет, я поднял голову и почувствовал, как по спине у меня заструился холодный пот. В светло-серой рясе с огромным золотым крестом на груди передо мной стоял его высокопреосвященство г-н великий инквизитор.
- Вот вы, значит, какой, г-н Горуа из Прованса, - жадно впиваясь глазами в каждую клеточку моего тела, медленно промолвил отец Афраний. – На вид – совсем мальчик. Сколько же вам лет?.. Должно быть, не больше 18-ти?
Я кивнул. Пытаясь разлепить мигом пересохшие губы, я быстро огляделся – зрелище было неутешительным. То, где я сейчас находился, более походило на склеп, чем на место, где обитают люди. Глухое каменное подземелье, сочащееся водой, в темноте так похожей на черную смолу. В центре была выложена огромная печь, на железной решетке которой прямо над пылающем огнем были разложены грубые металлические предметы самой причудливой формы: длинные тонкие ножи, такие же ножи, но кривые, с зазубринами, пинцеты, пилы, щипцы…
Мне сделалось дурно: я очень хорошо понимал, что это за предметы и для чего они предназначены – казалось, что на них еще не высохла кровь моих предшественников. А в углу подвала, сверкая цепями и рычагами, бесстрастно и мрачно застыла в ожидании она – дыба.
Поймав мой отчаянный взгляд, отец Афраний многозначительно усмехнулся.
- Хороша, не правда ли? – он почти ласково кивнул на дыбу. - После общения с этой дамой почти у всех, даже самых отважных и строптивых упрямцев мигом развязывались языки. Уверяю вас: она умеет уговаривать и убеждать, как никто другой. Но я надеюсь, что вы будете хорошим мальчиком, и до нее дело не дойдет. Секретарь и понятые, будьте так добры, займите свои места!
Тут я заметил, что в подземелье, кроме кардинала, были еще люди – монахи, в таких же серых сутанах, с такими же бесстрастно-одержимыми лицами, без возраста, без пола, без собственных мыслей и желаний. Живые мертвецы, у которых одна цель, одна страсть – борьба с дьяволом и его приспешниками. И в данную минуту под эту категорию как нельзя лучше попадал я.
А возле раскаленной печи неподвижно застыли двое мужчин средних лет – обнаженных по пояс, с блестящей смуглой кожей и рельефными, словно отлитыми из меди, мышцами. Лица их скрывали маски, а в руках они держали цепи. Палачи. Бездушное приложение к дыбе и прочим костедробительным приспособлениям.
Один из монахов занял место в центре стола и раскрыл толстую тетрадь. Другие сели по бокам, сложив на груди руки и опустив капюшоны.
Господи, неужели мне суждено окончит свои дни в застенках инквизиции, так и не разгадав тайны, не познав всю горечь и всю сладость внеземной любви?
Меня охватило отчаяние. На секунду я закрыл глаза. Я вспомнил, как в первый раз увидел графа Монсегюр, когда он выходил из реки - вспомнил мокрый парус его рубашки, черные волны влажных волос, облепившие плечи, вспомнил, как он улыбался, чуть прищурившись на солнце, как тихонько свистел, подзывая собаку… Господи, да ведь я же счастливейший из смертных! Пусть каких-то несколько дней, несколько часов, несколько тысяч минут, но мне довелось провести их рядом с ангелом, вдыхая сиреневый аромат его волос и то и дело ловя на себе его странный задумчиво-испытывающий взгляд.
С очевидностью необратимости я вдруг понял, окончательно и бесповоротно, что я люблю его, и люблю не только его красоту, но и… Я не знаю, как выразить это словами – наш бедный земной язык не приспособлен к описанию подобных чувств. Это как поцелуй, когда губы не соприкасаются с губами. Кто сказал, что можно целовать только одним, известным всем способом?.. Поцелуй сердцем намного пронзительнее и слаще, а ласка без помощи рук – намного упоительней, безудержней и безумнее.
И вот тогда, именно в ту минуту я понял, что мне придется умереть. Потому что я никогда и никому не предам и не продам его ни под какими пытками. Значит, такова моя судьба.
И когда я это понял, я странным образом успокоился. Дрожь в руках прошла, холодный пот перестал заливать глаза, а язык – противно липнуть к небу. Теперь я смотрел на кардинала, как равный на равного.
- Я жду ваших вопросов, отче.
От его высокопреосвященства не укрылась произошедшая во мне странная перемена – без сомнения, он был удивлен, но не подал виду.
- Итак, сын мой, скажите: почему вы несколько дней назад ушли из дома и покинули университет, в котором проучились почти два года?
