Сквозь толпу протиснулся Домиан и опустился рядом со мной на колени.

- Вольдемар, позвольте… Позвольте мне посмотреть – может быть, можно что-то сделать, спасти его.

Он разорвал на груди графа тонкую шелковую рубашку, которая прямо на глазах меняла свой цвет – с белоснежного на алый.

Я застонал и до крови вцепился ногтями в руку Домиана.

Стрела вонзилась в грудь графа с левой стороны, пробив печать ангела. Края звезды обуглились и почернели, словно крылья опаленной молнией сказочной птицы.

- Это конец, - сказал Домиан, закрывая глаза; по щекам его текли слезы. – Это конец, Вольдемар. Ему никто не в силах помочь.

- Нет!!! – оттолкнув мага, я наклонился над графом. – Прекрасный мой, я здесь, я рядом, не покидайте меня, услышьте меня – умоляю, заклинаю вас!..

И он услышал. Изумительный шелк его ресниц с гранатовыми зернышками кровавого пота вздрогнул. Мгновение – и гаснущие звезды его прекрасных глаз распахнулись совсем рядом с моими глазами.

- Горуа, - его голос прошелестел, словно скошенная трава, оплакивающая вчерашнее утро. – Простите меня, mon chere. Я обманул вас.

Его рука медленно, с усилием, словно скользя по невидимому зеркалу, коснулась моего лица.

- Бедный мой, бедный… Я не хотел причинить вам такую боль – я знаю, что это невыносимо. Но я так же знаю, что вы сильный, вы сможете…

- Александр, вы – моя жизнь.

Его пальцы, оставляя красные побеги на моих щеках, скользнули на мои губы.

- Послушайте меня, mon chere. Не перебивайте, мне осталось каких-то несколько минут. Вы уйдете отсюда. И вы, и Домиан, и Виктор, и обе женщины – уйдете далеко на север, в Британию. Замок Монсегюр будет сожжен и уничтожен. Не жалейте – свою миссию он исполнил. А нашу тайну, наше сокровище, наше чудо любви и кровь ангела вы унесете с собой. Да-да, Горуа, в ваших жилах течет моя кровь, не забывайте об этом. Божественная кровь звездных странников. Домиан, Виктор, Мадлен, Зингарелла. Отныне вы – ХРАНИТЕЛИ. Более вы не принадлежите себе. Ваш долг, ваша миссия, ваше предназначение – охранять, передавая из поколения в поколение кровь ангела, до тех пор, пока…

- До тех пор, пока? – совершенно белыми губами повторил Домиан.

- Пока ангел не вернется, Бог не воскреснет, а две реки не сольются воедино. Так было сказано в древнем пророчестве, которое мать Эрика видела когда-то на стене храма.

- Так она все знала?! – я с ужасом смотрел на его бледнеющее с каждым мгновением лицо. – И вы знали, что все будет именно так?.. Поэтому вы и плакали сегодня ночью?.. Господи, Александр…

Рука великого магистра, утратив свою стальную несокрушимость, слабо ответила на мое пожатие.

- На Востоке есть такая поговорка: «Побеждает тот, кто в силах отказаться от своей победы». Так было нужно, mon chere. Иногда для того, чтобы остаться, нужно вовремя уйти, а для того, чтобы победить, нужно просто отойти в сторону. Этот мир состоит из парадоксов, Горуа: его не нужно переделывать, его нужно принимать таким, каков он есть. Кровь ангела будет жить в ваших жилах, а через 300 с лишним лет вспыхнет за тысячи лье отсюда в другой стране под именем Шекспира.

- Боже мой, - слова, словно битое стекло застряли у меня в горле, я корчился от боли. – Вот, значит, почему, вы бесконечно твердили об этом самом чертовом Шекспире!.. Вот почему он вам…

- Да, mon chere, да, вот почему он мне настолько дорог. Будет Шекспир, и Моцарт, и Петр Великий, и Вольтер… Кровь ангела, влившаяся в людской океан, будет периодически выбрасывать на берег жемчужины. И так, до тех пор, пока время не сделает полный оборот. Тогда ангел вернется, и бог вновь сойдет на землю.

Голос его звучал все глуше и слабее – он стал задыхаться.

Окружающая нас толпа вздрогнула: многие, не стесняясь, плакали. Многие, опустившись на колени, молились.

Дрие, уткнувшись лицом в окровавленный плащ магистра, лежал на земле – сказка, длившаяся 10 лет, закончилась, как бы мучительна и как бы прекрасна она не была.

- Александр, - медленно, пошатываясь, словно пьяный, герцог Лотарингский наклонился над великим магистром, со страхом и какой-то дикой, почти нечеловеческой надеждой ловя взглядом исчезающую прелесть его улыбки. – Почему, Прекрасный?.. Зачем вы это сделали?..

Улыбка монсеньора стала розовой – на губах показалась кровь.

- Отсрочка, - почти беззвучно прошептал он. – Тысяча лет для ангелов – безделица, а для людей – вечность. Пути господни неисповедимы, а будущее многолико, словно камзол великого фокусника со множеством карманов. Кто знает: может быть, за тысячу лет человечество настолько изменится, что у господ, пришедших со звезд, навсегда отпадет желание вмешиваться в его историю. Ну, а пока что…пока…

- Запятая? – улыбнулся сквозь слезы Домиан.

-Да, маг. Нужно просто поставить запятую, раз уж Правила Создания Новой Жизни отрицают точку. Поцелуйте меня, Горуа – я хочу унести на губах вашу любовь.

Его глаза остановились на мне, и пусть их свет медленно и неотвратимо гас, любовь, заключенная в них, великая тайна любви не могла ни исчезнуть, ни умереть.

Я прижался к его губам – со всей нежностью и со всей страстью, на которые был способен. Его губы вздрогнули, отвечая мне, а потом вдруг замерли…

Он стал моим дыханием.

…Когда я очнулся, солнце было уже высоко.

Мы стояли на берегу реки. Граф Монсегюр лежал на дне ладьи, покрытой изумрудно-алым шелком. Домиан, Зингарелла, Мадлен, Виктор д*Обиньи, которого Домиан с трудом отыскал среди раненых, стояли рядом.

Чуть поодаль, на вершине холма стояла Ванда: высоко воздев над головой руки, словно желая обнять поднимающийся над головой огненный шар солнца, она что-то шептала на незнакомом убийственно-певучем языке, напоминающем песню океанских волн, поглощающих выстроенный на берегу чудесный град.

- Верто оли, морто оли, имрэ умен камэн. Если ангел улетает, то он улетает на рассвете – он отдает новому дню свою кровь и позволяет времени катить вперед свои волны.

Рядом, уткнувшись мне в колени мохнатой мордой, тихонько плакала Флер – она наконец-то нашла своего обожаемого хозяина, но она опоздала. Мы все опоздали – нужно было убить солнце прежде, чем оно появится над горизонтом. Может быть, тогда вы бы вновь сказали мне «доброе утро», мой ангел!..

За спиной Ванды с пустыми глазами и серыми лицами стояли Стефан Дрие и герцог Лотарингский. Близнецы-братья, Смерть и Разлука. Им теперь нечего было делить и не за что сражаться. Восходящее солнце украло у них добычу так же, как отняло у меня любовь.

А у подножия холма, закрыв лицо огромными ручищами-жерновами, беззвучно трясся от слез Ярославович. Ирасема и Муххамед-Али погибли в последнем бою.

Ванда сделала знак – Виктор и Домиан спустили ладью на воду.

- Нет! – безжизненно шевельнулись мои губы. – Пожалуйста, нет. Отдайте мне его, или положите меня вместе с ним.

Я рванулся вперед. Чья-то рука, большая и грубая, крепкая и добрая, тут же легла мне на плечо, удержав на месте.

Я поднял глаза – рядом стояла мать Эрика.

- С новым днем нет смысла бороться, юноша, - вполголоса, с легкой хрипотцой сказала она. – Новый день можно только принять, как принимаешь собственное рождение.

Домиан припал лицом к ногам великого магистра, а уже через мгновение решительно и сильно оттолкнул ладью от берега.

- Куда? – беззвучно уронил я. – Куда вы его?

Ванда спустилась с холма и остановилась рядом с нами.

- Ангелов не придают земле, юноша. Ангелы улетают прямо на небо.

Один взмах ее прекрасной руки – и ладья посреди реки вспыхнула, как факел. Алые языки пламени взметнулись до небес, оставляя на солнце свои кровавые росчерки.

Я дико закричал, я рванулся туда, но мать Эрика, крепко прижав к своему плечу мою голову, удержала меня на месте.

- Взгляни, юноша! – с какой-то странной, тихой и светлой, как летний вечер, улыбкой, она кивнула на небо. – Посмотри туда, милый.