Как подстреленная лань, девочка заметалась по коридорам. Мир для нее снова запутался. Она никак не могла понять ни себя, ни других, ни чувства между людьми, вспыхивающие как молнии в грозовых тучах. Этот невозможно запутанный лабиринт был для Принцессы хуже самой страшной пытки, ибо она могла лишь бежать и бежать по коридорам, огибая сотни изгибов, и каждое пройденное расстояние одуряюще пахло безнадежностью. С тоской она могла думать о тех счастливых днях, когда все было ясно - ясно как безоблачное ночное небо, ясно как прозрачная озерная гладь, когда все было просто, как льняная ткань или цветение абрикосов каждую весну. Она всегда знала свое место в битве из слов, чувств и взаимоотношений, место с идеально обдуманной тактикой, с выстроенной обороной, и как одаренный генерал, предвидела каждый шаг своих союзников и врагов. Она не понимала Первосвященника и не понимала других, всю свою жизнь, существуя в коконе из собственных фантазий, однако, даже если он лопнет, из него не выпорхнет бабочка, из него вывалится что-то уродливое. Сейчас она была как в кошмаре, где чудовищная реальность снимала с нее кожу из фантазий и уверенности. "Что если", думала девочка, окончательно заблудившаяся в Покоях, которые уже не были отличимые от этого абстрактного лабиринта из чувств, "всю свою жизнь я полагалась на ошибочные суждения?" "Что если мои глаза видели не солнечный свет истины, а всего лишь свет лампадок?" Ужас застилал ей глаза. Что если она не так все поняла? Что может знать маленькая девочка, опекаемая бабушкой и матерью, и наслушавшаяся великих историй о героях? Она неправильно истолковала те удивительные видения, что возникали перед ней, когда сестры подавали руки своим возлюбленным?

Почему?..

Почему она думала, что их нужно защищать? Чудовищная реальность ломала кости уверенности. Просто потому что она не могла принять такой выбор, и она ничтожно и жалко смотрела на окружающий мир через призму своих фантазий?

И если это так...

И если это так, то ты, Принцесса Одуванчик из рода Гвиллион, прожила самую жалкую жизнь на свете! Ты прожила жизнь, ведомая чужим, призрачным горем, чужими идеалами, и едва не погибла (погибла!) за чужое несчастье, что было на деле счастьем.

Твоя жизнь утекла так и не побыв твоей.

Chwyn.

В Полуночных Покоях горели звезды.

Горели и готовы были упасть. И Принцесса смело молила их об этом, молила их рухнуть ей на голову.

Запах ладана притуплял чувства и застилал глаза. Вокруг наступила ночь, и Принцесса, ведомая блеклыми звездами, которые заволок ладанный туман, бродила по комнатам. Искала свою судьбу, голос Бога. Покои - черные как ночь, и вокруг сияют звезды - золотые, серебряные, хрустальные, они превращались в запутанную карту из созвездий и скоплений, мороча девочке голову еще больше. Звезды теперь вызывали головную боль и ненависть. Окажись в ней власть, достойная бога, она бы срывала их как плоды, созревшие на небесном древе. Под руки как назло лезли старые письма, чернила, чистые листы бумаги, лепестками яблони рассыпавшиеся по полу. Покои были пусты.

- Право, что за нелепость, мой друг, - бархатный голос буквально плыл по воздуху, возвращая в сознание Принцессу, - браться за труды легкомысленных философов атеистического и радикального толка. Большинство уже давно потонуло в блестящих победах с невидимыми собеседниками, но никак не с реальными, и посему их доводы весьма прозрачны, как и их соперники, - голос мелодично рассмеялся, - "Поиск трансцендентного Бога", сей труд господина из кружка рационального идеализма - нелепость, вздор и глупая шутка. Уж я-то знаю, эти господа из Фольны годами, если не веками выпускали лишь пузырь, накачанный воздухом, и все, трясли кулаками в нашу сторону, мол мы опьяняем разум человека, а Линдион - Край и Сердце Света - мол де необходимо раздать неимущим и беднякам, и тогда на земле мирской воссияет солнце и наступит мир. Видишь ли, мой друг, они берутся лишь за тех, от кого не могут ждать ответа, когда же они взялись искоренять языческий культ Пастуха, где-то, где цветет одна куриная слепота, то потерпели такое сокрушительное поражение, что еще долго залечивали нежные места в целебных источниках под Кампедесией.

Двери Полуночных Покоев были широко распахнуты и приглашали к себе любого, кто проходил мимо. И тех, кто шел сюда целенаправленно.

- Вот и еще одна нелепость, друг мой, - вздохнула Ада, - если мы все же решим обмениваться ими с нашими недругами философами, я первая предложу отправить им Принцессу-Священницу и посмотреть, как быстро наша нелепость разрушит философскую мысль.

Ее спутник, а это был Кифа, даже не улыбнулся в ответ, его тяжелый взгляд мертвенных глаз пронзал Принцессу насквозь:

- Что ты здесь делаешь?

- Играю, - буркнула девочка, глядя на них исподлобья.

Благоверная легкими движением поправила край накидки, обшитой золотой тесьмой.

- Обитель Первосвященника, дитя - это дом Бога, место уединения сердца, сколько раз мы все вынуждены повторять одно и тоже? Мне говорить, а тебе слушать? И все из раза в раз... твое хамство, девочка, и наглость к тем, кто дал тебе приют, вознес из заблудившейся оборванки до титула Принцессы... впрочем, негодница, этот вопрос мы легко разрешим.

Исповедница прошествовала в самый центр комнаты и остановилась спиной к алтарной части - золоченные древесные лозы оплетали стену, поблескивая драгоценными камнями и образуя сложные узоры, повторяя искусство самой природы. В каждом оплетенном оконце происходили таинства - четырнадцать Священнодействий по центру, пять меньших таинств внизу, восемнадцать Чудес обрамляли с двух сторон, еще пять Совершений венчали композицию.

В самом центре две фигуры - одна в персиковых одеяниях, а вторая в голубых, - они склонились над сиянием, но что было внутри, Принцесса не могла понять, ладан словно выжигал ей глаза. Неужели она так... плоха, что не может даже взглянуть на алтарь?

Лицо Исповедницы было удивительно благодушным. Благодушным как у богачки, которая мерила судьбу менее удачливых людей своей линейкой. Безучастной и крайне жестокой.

- Ты, дитя, росла в невежестве, отчего и стала язычницей и безбожницей, ибо вера во множество есть вера в ничто, и невежество твое порождает глупость и суеверие. Ты боишься древних страхов, что укоренились в земле, и деревья ныне напитались ими, нашептывая своими листьями ветру, а дождь смывает их на камни. Пусть видит Единственное, чего ты боишься - забвения и смерти. Тления, которого ты по судьбе своей должна избежать. Перед ликом Предвечного я говорю тебе, перед ликом того, чье сердце прокажено болезнью, внимай мне, и перед ликом того, кто сердцем, прокаженным возлюбил Благого (7), держи свое слово. Сердце твое и суть твоя порочны, и свидетелями пусть станут белокаменные стены. Священный восклик, сорвавшийся с уст Милосердного, ты навсегда осквернила, и поэтому Двенадцать Дланей Господних могут лишь развеять его. Отныне ты больше не Принцесса-Священница, и никакого сана и никакого чина тебе не положено. Будь у тебя хоть чуточку совести, облачила бы ты себя в черную вуаль и навсегда удалилась от людских взоров, ибо позор твой не может быть взвешен. Отныне ты для Обители не больше преступницы, заблудившейся на дороге жизни, а значит путь твой лежит в Приют в Нижних Холмах, где ты будешь коротать свои дни в труде, пока Первосвященник не разрешит твою судьбу.

Принцесса встрепенулась в своих оковах из оцепенения и ладана.

- Я туда не отправлюсь! Первосвященник обещал мне, - и тут Принцесса с ужасом и страхом поняла, что уже и не помнит, что он ей обещал, обещал ли он выпустить ее на свободу или же выпустить из яблоневого круга? - это он придумал?!

- Мы известим его о своем решении, - лицо Исповедницы было уже не просто благодушным, оно излучало добродетель, как у какой-нибудь мученицы.

- Вы ничего не можете решать! Вы - мерзкие шептуны, - девочка понимала, как никогда, что ее право распоряжаться собой утекало из ее рук, исчезало подобно туману, - вьетесь вокруг него, как мошки.