Такой конфликт между семьей и работой ставит некоторые вопросы и о самом опыте взрослого человека. Как можно преследовать долгосрочные цели в обществе краткосрочного типа? Как могут поддерживаться в нем долговременные социальные отношения? Как может человеческое существо разработать нарратив своего самоосуществления и сконструировать историю своей жизни в обществе, «составленном» из эпизодов и фрагментов? Вместо этого новая экономика питается опытом, который текуч и кратковременен, меняется от места к месту, от работы к работе. Если бы я мог сформулировать дилемму Рико более масштабно, я бы сказал, что капитализм краткосрочного типа угрожает подвергнуть коррозии его характер, особенно те качества характера, которые связывают человеческие существа друг с другом и которые дают каждому из нас чувство устойчивого и поддерживаемого «Я».
К концу обеда мы оба погрузились в собственные размышления. Четверть века назад я полагал, что поздний капитализм достиг чего-то вроде своего конечного осуществления, при котором если даже и было больше рыночной свободы и меньше правительственного контроля, «система» тем не менее проникала в повседневный опыт людей, что она, как всегда, делала, используя факторы успеха и неудачи, доминирования и подчинения, отчуждения и потребления. Для меня самого вопросы культуры и характера вполне укладывались в эти знакомые категории. Но сегодня опыт молодого человека не может быть «схвачен» этим старым укладом мысли.
Разговор о семье, очевидно, заставил и Рико погрузиться в раздумья о своих этических ценностях. Когда мы направились в хвост самолета покурить, он вдруг сказал, что в прошлом был либералом, в великодушном американском смысле этого слова, что подразумевало стремление заботиться о бедных и хорошее отношение к меньшинствам, наподобие черных или гомосексуалистов. Нетерпимость Энрико по отношению к черным и к иностранцам заставляла его сына испытывать стыд. Хотя, как говорит Рико, с того времени, как он сам начал работать, он стал «культурным консерватором». Как и большинство его сослуживцев, он поносит «социальных паразитов» — они воплощены для него в фигуре женщины-матери, которая, сидя на пособии, тратит государственные чеки на выпивку и наркотики. Он также уверовал в твердые драконовские стандарты общественного поведения, которые противостоят ценностям так называемого «либерального воспитания», некоего подобия свободной дискуссии на производстве. Пример этого общественного идеала, по мнению Рико, — предложение, которое сейчас циркулирует в некоторых консервативных кругах: забирать детей у плохих родителей и помещать их в приюты.
Мое боевое оперение пришло в движение, и мы яростно заспорили, утопая в клубах дыма, который поднимался над нами. В начале мы не слушали друг друга. (Когда я просматриваю мои заметки, я понимаю, что Рико даже немного нравилось провоцировать меня.) Он знал, что его культурный консерватизм — это просто некое идеализированное символическое сообщество. На самом же деле он не стремился к тому, чтобы упрятать детей по приютам. У него, конечно, было мало взрослого опыта того консерватизма, который оберегает прошлое, например, другие американцы относились к нему каждый раз, когда он переезжал на новое место так, как будто бы его жизнь только начиналась, а прошлое предавалось забвению. Культурный консерватизм, на который он «подписался», принимает форму завета поддерживать связность, которая, как он чувствует, отсутствует в его жизни.
Что же касается семьи, то его ценности не просто вопрос ностальгии. На самом деле Рико не нравилась та практика родительского правления, которую на нем отработал Энрико. Он не хотел бы вернуться к тому линейному времени, которое определяло существование Энрико и Флавии, даже если бы и мог. Он посмотрел на меня с некоторой неприязнью, когда я сказал ему, что, будучи университетским профессором, имею пожизненное рабочее место. Он рассматривал неопределенность и риск, как вызов, продуцированный работой; в качестве консультанта он научился быть адаптивным командным игроком.
Но эти формы гибкого поведения не помогали Рико, когда он выступал в роли отца или члена «общины», ведь он хотел поддерживать устойчивые социальные связи и предложить своим детям надежное «руководство». А это противоречило разорванным связям на рабочем месте, дурному предчувствию, что его дети могут стать «крысами с проспекта». Всему этому Рико и противопоставлял идею долговременных ценностей. И, таким образом, попадал в ловушку.
Все особые ценности, на которые он ссылался, — это утвердившиеся, устойчивые правила: некий родитель твердо говорит «нет»; некое сообщество предписывает трудиться; иждивенчество является злом. «Причуды» обстоятельств исключаются из этих этических правил, ведь именно от этих случайных превратностей Рико и хочет защититься. Но трудно воплотить в жизнь такие «вневременные» правила.
Об этом свидетельствовали и слова, которые использовал Рико, чтобы описать свои передвижения по стране за последние 14 лет. Хотя многие из этих передвижений совершались не по его собственному желанию, он редко использовал пассивный залог, рассказывая подробно об этих событиях. Так, ему явно трудно давалось выражение «меня сократили»; вместо этого, описывая событие, которое сломало его жизнь в Миссури, он говорил: «я столкнулся с кризисом и я должен был принять решение». Вспомнив об этом кризисе, он сказал: «Я сам делаю свой собственный выбор и я беру на себя полную ответственность за то, что так много переезжаю». Это было очень похоже на то, что говорил его отец. Выражение «возьми ответственность на себя» — было самым важным в лексиконе Энрико. Но Рико не знал, как действовать согласно этому принципу.
Я спросил Рико: «Когда тебя сократили в Миссури, почему ты не протестовал, почему не сражался?»
«Да, конечно, я испытывал гнев, но это не приносит пользы. Не было ничего несправедливого в действиях корпорации, делающей свои операции более компактными. Что бы там ни было, я должен был сам справляться с последствиями. Мог ли я попросить Жаннет переехать со мной еще раз ради меня? Ведь для нее это было бы так же плохо, как и для детей. Так следовало ли мне просить ее? Кому я должен был написать письмо об этом?»
Не было действия, которое он мог бы предпринять. Как раз поэтому он чувствует себя ответственным за то событие, которое оказалось вне его контроля; он в буквальном смысле взял его на себя, как свое собственное бремя. Но что означает «взять на себя ответственность»? Его дети воспринимают мобильность как способ устройства этого мира; его жена действительно благодарна ему за то, что он ради нее решил переехать. И все же заявление «я беру ответственность на себя за все эти переезды» прозвучало в устах Рико как прямой вызов. Достигнув этого пункта нашего разговора, я понял, что последнее, что я мог сказать в ответ на этот вызов, было бы: «Каким же это образом ты мог считать себя ответственным»? Это был бы разумный вопрос и в то же время — оскорбительный, ведь он звучал бы как «ты в действительности ничего не значишь».
У Рико некое фаталистическое, унаследованное от старого мира восприятие людей, которые с рождения принадлежат к определенному классу или жили в определенных условиях и которые сделали максимум возможного в пределах этих ограничений. События, подобные увольнениям, происходили с ним вне его контроля; в таком случае он с ними справлялся. Что касается этого момента спарринга с Рико, который я только что процитировал, то он может прояснить, что чувство ответственности у Рико было более безусловным. Что привлекает внимание, так это его неуклонное стремление сделать так, чтобы его ответственность считали качеством характера, а не особенной линией поведения. Гибкость ситуации подвигла его к утверждению абсолютной силы воли — как основы его собственного этического характера.
Принятие на себя ответственности за события, которые тебе неподвластны, может показаться давно знакомым «приятелем», сопровождающим чувство вины, но вряд это можно отнести к Рико, по крайней мере, так показалось мне. Это отнюдь не погруженный в себя, занимающийся самобичеванием человек. Не утратил он и своего мужества, столкнувшись с обществом, которое кажется ему расколотым на фрагменты. Правила, которые он формулирует для человека с настоящим характером, могут показаться упрощенными или даже детскими, но, опять-таки, и с такой точки зрения нельзя судить его. Он в известной мере реалист: так, он не видел никакого смысла в том, чтобы известить письмом своих нанимателей о том хаосе, в который они ввергли его семью. Поэтому Рико сосредоточился на своей собственной всеохватной решимости сопротивляться, не желая плыть по течению. Он особенно хотел противостоять «кислотной» эрозии таких качеств личности, как верность, причастность, целеустремленность и решительность, которые по самой своей природе долгосрочны. Тем самым он утверждал вневременные ценности, которые как раз и свидетельствуют, кто он есть — навсегда, постоянно, сущностно. Его воля стала статичной; он попал в ловушку абсолютного утверждения ценностей.
