Хасумин уже не могла произносить слов — лишь плакать.

Казалось странным и даже изумительным то, что она вообще была еще жива и не лишилась голоса. Конечно же, всем прекрасно известно, что иногда упорство и крепость некоторых людей далеко выходят за рамки мыслимого, но ведь и у них должен был быть предел. То, что Хасумин еще не погибла, можно было списать разве что на чудо. Из ее миниатюрного тела торчали копья. Одно даже пронзило ее насквозь со спины, и его кончик выглядывал из живота.

Возможно, она не могла умереть. Возможно, она просто не позволяла себе умереть, хоть и понимала, что смерть избавит ее от страданий.

— А-а-а-а... а... а...

В своих руках Хасумин держала крохотный сверток.

Трудно было поверить, что внутри него человек.

— А-а... а... а... а...

Но это был ее драгоценный малыш, укутанный в одеяло.

Это была маленькая жизнь, рожденная в муках и страданиях после девяти месяцев томительного ожидания.

Но... эта жизнь уже ушла в прошлое.

— А... а...

Может, Хасумин не замечала этого.

Может, замечала, но не хотела в это верить.

Младенец умер до своей матери.

В этом не было ничего странного. Новорожденные умирали из-за сущих пустяков. И, глядя на то, в каком состоянии находилась сама Хасумин, трудно представить, что с ее ребенком могло быть все в порядке.

— ...

Хасумин держала перед собой на руках мертвого ребенка, словно умоляя кого-нибудь спасти его, и шла вперед.

Она протянула уже остывшее тело младенца потерявшему дар речи и стоявшему столбом Тору, будто говоря ему «спаси хотя бы его».

Казалось, у нее уже не было сил произнести ни слова, но ее губы сдвинулись...

— Пож... алуйс...

И тут силы Хасумин иссякли.

Они должны были иссякнуть еще давно. Возможно, по какой-то случайности ей просто позволили прожить еще несколько мгновений — примерно как хвост сгоревшей кометы живет еще несколько мгновений после того, как та сгорит дотла.

Она оставила после себя лишь два трупа.

И даже эти останки скоро разложатся и исчезнут.

И это будет конец.

Все ее усилия. Все чудеса.

Все они бесследно исчезнут.

И... больше ничего не будет.

Все это — не более чем обычное дело, и подобное происходит в этом мире повсюду.

Рождение. Смерть. Рождение. Смерть.

Этот мир — лишь бессмысленное повторение этих действий.

От такой жизни в этом мире не остается ничего.

Просто жить в нем нет никакого смысла.

Поэтому...

Тору протяжно вздохнул... а затем продолжил:

— Нападение на торговцев, навещающих нашу деревню — все равно что выпад в нашу сторону. Пусть мы и не можем назвать их нашими односельчанами, они союзники нашей деревни. И нам нужно было подать пример другим таким же разбойникам, чтобы впредь это не повторялось.

Деревни диверсантов не принадлежали какому-либо государству.

Они продавали свои услуги любому желающему.

Именно поэтому они не могли оставить без внимания тех, кто вредил либо им самим, либо связанным с ними людям. Они должны были беспощадно уничтожать их. Помимо того, что так они обеспечивали безопасность Акюры, это позволяло им разрекламировать свои навыки.

— Вся наша деревня отправилась искать этих бандитов, что убили Хасумин, и мы разгромили их. Мы не оставили в живых никого, а трупы развесили вдоль дороги.

— Отомстить?

— Да, — Тору кивнул, но лицо его было угрюмым.

Они действительно отомстили. Хотя он и не знал, кто именно поднял руку на Хасумин и ее ребенка, этот человек, несомненно, был наказан. Сам Тору тоже принимал участие в истреблении бандитов, правда, лишь стоял на карауле.

— Но... ни Хасумин, ни ее ребенка этим не вернуть. Я уже ничего не могу поделать с тем, что жизнь Хасумин завершилась бессмысленно, что она так ничего после себя не оставила.

— ...

Чайка лишь продолжала удивленно моргать.

В словах Тору появился самоуничижительный оттенок.

— Поэтому я хотел изменить этот мир.

— ...Мир?

— Я хотел, чтобы после меня осталось что-то важное. Я хотел работать изо всех сил и добиться чего-то, что осталось бы в нем. Я хотел сгореть дотла, добиваясь этого. Вот, о какой жизни я мечтал.

Вместо того, чтобы мечтать о мире. Вместо того, чтобы жить без смысла, пряча клыки и когти...

Он хотел умереть после того, как оставит на теле этого мира заметный шрам.

Вот, как он считал.

— Я — диверсант, и для меня это был единственный способ. Поэтому я продолжал отчаянно тренироваться. Это были...

Тренировки, во время которых он постоянно находился на волосок от смерти.

Сейчас, когда Тору вспоминал об этом, ему казалось, что он тренировался, словно проклятый.

— И я ждал своей первой битвы. Битвы, в которой я смог бы сделать то, на что не способен ни один солдат, ни один рыцарь. Мне не нужны были ни слава, ни ордена. Я хотел лишь одного... ощущения, что смог изменить этот мир.

Ему казалось, что именно ради этого он и родился в деревне диверсантов.

Именно эти мысли помогли Тору пережить все те тренировки.

Но...

— Война закончилась.

— ...

— Сражаться вдруг стало грешно.

Отточенные до совершенства навыки диверсанта, единственный «метод изменения мира», доступный Тору, оказался под запретом. Более того, самих диверсантов стали преследовать как «возможных нарушителей спокойствия».

Конечно, диверсанты умели многое, но по-настоящему могли проявить себя лишь на поле боя и только там могли хоть как-то изменить мир. Да, они могли почистить картофель или нарезать редис, но, словно меч, показать себя во всей красе лишь на поле боя. Мечом можно резать овощи, но кухонный нож делает это в разы лучше.

Лишившись поля боя, меч не может выполнить своего предназначения.

Тору превратил себя в такой меч самостоятельно и перековке почти не поддавался. Он так и не решился перековать себя во что-то половинчатое.

— Я...

— Тору, — Чайка вдруг произнесла его имя таким тоном, словно что-то придумала.

— М?

— ... — она протянула к нему ладонь и положила на плечо. — Хасумин. Был смысл.

— Э?

— Тору помнит. Тору страдает. Всегда.

— ...

Она говорила о...

«О том же, о чем говорила Хасумин».

— Я оставлю воспоминания в головах тех людей, с которыми встречалась.

Да. Он не мог забыть ее.

Эти воспоминания были слишком сильными.

— Печальное событие. Но.

Ладонь Чайки скользнула с плеча к спине, а затем она прижалась к нему, обвивая вокруг него руки.

— Эй... ты чего?!..

— Но поэтому. Тору. Придти. Мне. На помощь.

Ладони Чайки успокаивающе погладили Тору по спине.

По той самой ране, оставленной единорогом, которая до сих пор не зажила до конца.

— ...Э?

Он никогда не задумывался и не замечал этого.

Но если хорошенько подумать...

— Поэтому?..

Когда он встретился с ней в горах, Тору мог просто бросить Чайку и убежать. Если бы он не пытался защитить ее, то не получил бы такого ранения. Решение сражаться вместе с ней было сиюминутным... но почему Тору выбрал именно этот путь?

Поскольку диверсанты не обременяли себя честью, они полагались на логику.

Поэтому их порой презирали за хладнокровие и бесчувственность.

Диверсант не мог подвергнуть себя опасности, спасая кого-то еще, если у него не было на то причины.

Но если так, почему Тору в тот момент рисковал своей жизнью для того, чтобы защитить девочку, которую видел впервые в жизни? Хладнокровно просчитав ситуацию, он должен был прийти к выводу, что эту растяпу нужно бросить на растерзание, а самому бежать.

Почему он выбрал другой путь?

— Я...

Нельзя сказать, что Хасумин и Чайка во многом походили друг на друга.

Вернее, трудно было найти хоть что-то, в чем они были бы схожи.