- Внутри все необходимые бумаги, - сказал он.

- И что же в них? – тут же сунулся тевтон.

- Карта катакомб, которыми мы пойдём, - ответил я.

- Но он же сказал бумаги, - обвиняющим тоном заявил тевтон. – Значит, не только она. Что ещё?

- Награда тоже здесь, - кивнул я. – Но где мы сможем получить её, знаю только я. Так что тебе стоит поберечь мою голову, без неё тебе награды не видать.

Намёк был более чем прозрачен, и тевтон понял его верно. Он отступил на полшага, подняв руки вверх, признавая своё поражение. Я же закрепил планшет на поясе и поблагодарил священника.

- Насколько точны карты? – уточнил вор.

А ведь этот вопрос надо было задать мне. Как же быстро я позабыл о самых, казалось бы, базовых основах, которые рейдер познаёт в первые же месяцы занятия этой опасной профессией. Если же не познаёт, то очень скоро становится покойником.

- Этого не знает никто, - честно пожал плечами священник, - ведь даже око самого Господа нашего вряд ли презрит за этим местом.

- Выходит, они будут нас больше путать, нежели помогать, - заметил вор.

- Возможно, - кивнул я, - но всё лучше чем вовсе ничего. Совсем вслепую лезть в катакомбы – это верное самоубийство.

Вор только плечами в ответ пожал, но явно остался при своём мнении.

Тут отчаянно заскрипели двери, и одна створка начала медленно двигаться внутрь. Отворилась она ровно настолько, чтобы более-менее свободно мог пройти один человек, после чего снова встала намертво.

Сержант сделал нам приглашающий жест, и мы вслед за ним вошли в не слишком большое помещение. А там и кроме нас народу хватало. Десяток мушкетёров с оружием наготове, да в придачу к ним расчёт митральезы, ощетинившейся по меньшей мере тремя десятками стволов.

Весьма серьёзный пост, однако стоило только взглянуть дальше, как становилось понятно, зачем он нужен. Потому что в каком-то десятке шагов от них, отделённые прочной решёткой, бесновались плакальщики.

Плакальщики это особый вид мертвецов. По сути, это ещё живые люди, morituri, отвергнутые даже миром нечистых. Они были на крайней стадии заражения, когда из едва живых людей обращаются в ходячих покойников. Над ними вились рои мух, в волосах и одежде кишели чумные блохи, а по лицам струятся бурые потёки крови с чернилами, сочащиеся из носа, рта и глаз. Из-за них плакальщики и получили своё название.

И сейчас толпа этих бывших людей билась о прочные прутья стальной решётки, жаждая вырваться из катакомб. Никакой цели в их действиях уже не было, все мысли и весь разум тварей – уже больше не людей – был поглощён чумой.

- Сейчас мы поднимем решётку, - сообщил нам сержант мушкетёров, - чтобы плакальщики ворвались сюда. Мы прикончим бо́льшую часть из нашей малышки, а остальных добьём из мушкетов. После вы войдёте внутрь и будете предоставлены самим себе целиком и полностью. Решётку мы опустим за вашими спинами, и обратно этой дорогой вы уже не вернётесь.

Ничего не став больше говорить нам, он подошёл к своим солдатам и принялся раздавать команды.

- Плутонг[24], к стрельбе товьсь!

И мушкетёры подбираются, вскидывая оружие к плечу, становятся плотным строем.

- Расчёт к митральезе!

И пара пушкарей рядом с нею берутся за шнуры запальных замков, готовясь рвануть их на себя по команде.

- Все готовы, парни? – Вопрос не нуждается в ответе. – Открываю!

Сержант дёргает рычаг, и решётка начинает удивительно медленно ползти вверх, уходя в пазы, прорезанные в потолке. Плакальщики бьются об неё всё иступлённей, бурая кровь из разбитых рук льётся на прутья. И вот первый прорывается, его буквально вталкивают внутрь напирающие сзади. За ним второй, третий, четвёртый. Плакальщики начинаются медленно заполнять отделяющее их от митральезы пространство.

Я вижу, что у пушкарей нервы на пределе, ещё секунда, и они не выдержат – откроют огонь. Но сержант молчит, внимательно глядя на спотыкающихся, топчущих тех, кто оступился, плакальщиков. Их продвижение замедлилось, теперь они больше мешают друг другу, давят, валят идущих впереди, шагают, едва волоча ноги от слабости. Жизнь в них теплится лишь благодаря чуме, она убивает их, и не даёт умереть.

Сержант становится в строй к своим солдатам, поднимает руку, продолжая вглядываться в приближающуюся толпу тварей. Я едва не пропустил взмах – так быстро опустил он руку. Если бы не крикнул: «Пли!»; наверное, и не заметил бы. Я ведь тоже куда больше внимания уделял напирающей толпе плакальщиков.

Пушкари одновременно дёрнули запальные шнуры – и митральеза разразилась целой симфонией смерти. Ведь не просто так это орудие называют ещё и органным, не только за схожесть из-за довольно большого числа стволов. Митральезы умели выдавать собственную музыку, музыку свинцовой и огненной смерти. Недаром же артиллерию уже давно прозвали богом войны. На полях сражений – между людьми ли, или против орд нежити, – она всё чаще правит бал.

Вот и сейчас десятки столпившихся в тесном помещении плакальщиков повалились на пол, буквально нашпигованные свинцовыми пулями. Стволы митральезы плевались и плевались в них никак не меньше трёх минут. И за это время ей удалось очистить от тварей почти всё пространство – практически до самой решётки.

- Мушкетёры, - рявкнул сержант, - залп!

И тут же слитно рявкнули пять мушкетов стрелков первого ряда.

- Первый ряд, на колено! Второй ряд, залп!

Ещё пять мушкетов выплюнули огонь и смерть в изрядно поредевшую толпу плакальщиков.

- Первый ряд, залп!

Не знаю, как мушкетёры сумели так быстро перезарядить оружие, но по команде они поднялись с колен, и выстрелили по плакальщикам.

Снова сержант командует первому ряду опуститься на колено, а второму дать залп, и снова мушкетёры выполняют приказ.

Плакальщиков больше не остаётся. Лишь копошатся на полу в окровавленных ошмётках плоти и осколках костей те, в ком чума особенно сильна, не давая умереть даже с такими ранениями.

Только сейчас, когда отгремели все громы, я заметил, что сопровождавший нас священник опустился на колени позади всех и быстро, одними губами шепчет молитву, перебирая чётки. Он молился за умирающих плакальщиков. Какими бы ни были они тварями, отравленными чумой, но смерть без покаяния и отходной молитвы – слишком жестоко для них.

- Réquiem ætérnam dona eis Dómine, - шептал священник, et lux perpétua lúceat eis. Requiéscat in pace. Amen.[25]

Священник поднялся на ноги, опустив чётки. Ему явно было неприятно глядеть на картину кошмарного побоища, учинённого мушкетёрами.

- Погодите, святой отец, - заявил с прежней нагловатостью сержант, - сейчас мы отправим их в Чистилище.

Он шагнул к стене, открыл на ней небольшую панель, ловко спрятанную за фальшивым камнем кладки, и дёрнул за скрытый в ней рычаг.

Все мы тут же инстинктивно отпрянули от волны жара. В стенах отворились ещё несколько подобных панелей, но за ними скрывались бронзовые драконьи головы. Через секунду они извергли пламя из пастей, да столь жаркое, что трупы плакальщиков в считанные мгновения обгорали до костей, а кости рассыпались прахом.

Пламя было направлено от нас, так, чтобы сжигать всё дальше по коридору, но и нам досталась известная доля его обжигающего жара. Горело явно некое алхимическое вещество, ведь даже нефть не даёт столь жаркого огня, чтобы в считанные минуты практически уничтожить сотни человеческих тел.

- Вот теперь всем им Réquiem ætérnam, - удовлетворённо кивнул сержант, снова дёрнув на рычаг, минуты три или четыре спустя. Смертоносное пламя угасло, а головы скрылись обратно в стенах. – Willkommen,[26] - сделал он почти шутовской пригласительный жест в сторону входа в катакомбы, - и советую поторопиться, мы тут наделали очень много шума.

Да уж, насчёт поторопиться, тут сержант прав на все сто. Однако прежде я всё же обернулся к священнику и испросил у него кратного благословения на грядущее дело.