Мне приходилось совершать морские путешествия, но никогда в открытом море я не испытывал такого ощущения оторванности от мира, как тогда, медленно скользя в досчанике по этому странному, точно сказочному озеру. Море всегда движется, живет, и его жизнь вас бодрит, рассеивая чувство жути от его бесконечности. А здесь, на серой озерной глади, незаметно сливавшейся с тянувшимися к горизонту серыми туманами, была мертвая тишина, нарушавшаяся лишь движениями весла, которым на корме орудовал наш лодочник. И было неуютно плыть в эту серую бесконечность…
Проехав около часа по этой водяной пустыне, я облегченно вздохнул, когда наш досчаник, пробившись через прибрежные камыши, завернул в реку Полист, вытекающую из озера Полисто. Мы быстро понеслись вниз по течению по извилистой речке, среди двух шпалер зеленых камышей. В камышах весело плескались рыбы, а иногда, испуганно свистя крыльями, вылетали утки. И сразу от этой жизни и движения веселее становилось на душе. Но стоило немного приподняться и посмотреть вдаль, через веселые зеленые камыши, чтобы вновь почувствовать тоску от окружавших со всех сторон бесконечных болотных пространств.
Сделав водным путем верст двадцать пять, мы около полудня причалили к большому острову. На нем была расположена деревня.
Местные крестьяне жили зажиточно на своих окруженных болотами островах. Полуболотные земли отличались хорошими качествами, и урожайность полей была высокая. При отмене крепостного права пахотные и сенокосные земли здесь целиком отошли крестьянам, а за помещиками остались сотни тысяч десятин непроходимых болот. Само собой разумеется, что эти помещичьи земли были просто заброшены владельцами. Между тем среди них кое-где попадались оазисы с хорошим лесом и сенокосами, которыми и пользовались местные крестьяне. Обилие сенокосов давало им возможность держать много скота, благодаря помещичьему лесу избы были у всех солидные и просторные, бани топились по два раза в неделю, а в свободное время все крестьяне занимались изготовлением всевозможных древесных изделий.
Три четверти года эти «островитяне» почти не сносились с окружающим миром, лежавшим за пределами болот, и только зимой, когда болота покрывались снегом, сами ездили за покупками в ближайшие города и принимали у себя купцов, скупавших деревянные изделия, а также клюкву и морошку, в огромных количествах произраставшие на моховых болотах. Нужно ли добавить, что школ в этих забытых местах совсем не было и что все взрослые и дети были неграмотны.
Жили сытно, справно, но первобытно, храня старые добрые нравы и обычаи. Нигде мне не приходилось встречать столько гостеприимства и вежливой предупредительности со стороны крестьян, и притом без всякого низкопоклонства. Начальство к ним никогда не заглядывало, и они чувствовали себя на равной ноге с редкими приезжими «господами». Помню, как мне трудно бывало платить деньги за постой и прокорм.
— Помилуй, барин, кой-то веки в наши места новый человек заглянет. Нам и посмотреть-то на тебя лестно, а угостить да поговорить — и подавно.
И чем дальше я забирался вглубь болот, тем сердечнее меня принимали.
В деревне, к которой мы подъехали на лодке, мы пробыли остаток дня и, переночевав, отправились в дальнейший путь. Для начала путешествия нам подали неоседланных лошадей, на которых, окруженные целой кавалькадой крестьян, мы проехали версты три до противоположного конца острова. Дальше начиналась топь, через которую уже нужно было идти пешком по «кладкам». Кладки — это стволы деревьев, положенные на болоте вдоль, одни за другими, в два ряда, в виде узких рельс.
И началось путешествие, по трудности своей мало чем уступающее путешествиям по центральной Африке.
Едва ли в своей жизни я более уставал, чем в это утро, пройдя по кладкам всего пять верст. Шли мы вчетвером: впереди два крестьянина, нагруженные нашими вещами, а сзади мы с Иорданским. Нам дали в руки по длинному шесту для поддержания равновесия, соблюдать которое, передвигаясь по скользким кладкам, было необходимо, ибо, оступившись, попадал ногою в вязкую топь. Сойти с кладок, чтобы отдохнуть хоть на минутку от этой постоянной гимнастики, не рискнув жизнью, было невозможно. Привычные местные жители быстро двигались по кладкам, ступая босыми ногами, а мы едва поспевали за ними. Иногда недоставало второй кладки, и приходилось, балансируя, двигаться по одной. Часто кладки погружались в колдобины, заполненные водой. Тогда, стоя на одной ноге, другой шарил в воде, нащупывая место, на которое можно ступить. Но самое неприятное случалось тогда, когда кладки под водой расходились. В таких случаях оказывался в самом плачевном положении, стоя на растопыренных ногах и не имея возможности ни двигаться вперед, ни соединить ноги на одной кладке. Приходилось пятиться, с тем, чтобы снова двинуться в путь уже по одной кладке.
Посреди пути мы прошли мимо островка, уставленного могильными крестами.
— Вот тут мы своих покойников хороним, — пояснил мне один из наших провожатых. — Со всех деревень сюда свозим их. Покойника на сани положим, сами впрягаемся за лошадей. Ступаем по кладкам, а сани по болоту едут. В других же санях пироги всякие везем, водку да брагу, чтобы на могиле поминки справить.
— Ну а священник как же сюда приезжает?
— Какой те священник! Разве можно ему из-за каждого покойника из Ратчи на лодке приезжать да, задрав рясу, по кладкам бежать? Так без попа и хороним. А зимой батюшка на санках приезжает и по всем летним покойникам на могилах панихиды служит.
Совершенно измученные после нескольких часов путешествия по скользким кладкам, добрались мы наконец до деревни. Все население высыпало на нас смотреть. Вид у местных жителей был ужасный: бледные, со впалыми щеками, они казались какими-то привидениями.
— Уж не знаю, какую избу вам отвести, — уныло говорил деревенный старшина. — Болесть у нас, вроде как бы мор. Во всех избах больные. Померло народа сколько! прямо сказать — половина. В иной избе все лежат без чувствиев, кормить-поить некому. Картошку надо бы копать, да тоже некому… А дети, видишь, какие хволые ходят после болезни.
— А доктор к вам приезжал?
— Дохтур!.. Разве какой дохтур до нас доберется. Фершала как-то присылали, да какая от него польза. Говорим ему, чтобы лекарства какого дал, а он ругается. Некогда, говорит, с вами, олухами, возиться. Побыл с часок, закусил и ушел.
Мы расположились под навесом и принялись за работу. Скоро подошли крестьяне и из соседних деревень. Оказалось, что и там поголовно все население переболело сыпным тифом. Все покорно болели, поправлялись или умирали, лишенные медицинской помощи… Трудно представить себе, что так жили люди в последние годы девятнадцатого века, и не в центральной Африке, а в 300 верстах от российской столицы Санкт-Петербурга…
Вернулись мы в Ратчу опять по кладкам, по речке, заросшей камышами, и по мертвому озеру.
Предстояло еще составить описание одного имения, тоже расположенного на острове, среди болот. С окружающим миром имение это сообщалось уже описанной мною гатью, проехать по которой было истинным подвигом, а возить грузы летом, весной и осенью было совершенно невозможно. И все же владелец имения фон Глауэр жил в нем круглый год и вел хозяйство.
Когда я сказал волостному писарю, что мне нужно побывать у фон Глауэра, он стал меня отговаривать.
— Не стоит вам туда ехать. Толку все равно не добьетесь, а неприятности могут выйти большие-с.
— Какие же неприятности?
— Трудно предвидеть-с. Совсем шальной человек. Может нипочем изругать, а то и хуже — собак с цепи спустит… С ним всякие истории у нас бывали. Я тут за всех властей в волости, а к нему избегаю заезжать. Если дело есть — больше письменными сношениями стараюсь обходиться. Дочку свою старшую до того тиранил, что она с деревенским парнем сбежала, ей-богу. Теперь в Питере кухаркой служит.
Я все же должен был по обязанностям службы отправиться к этому страшному человеку, да, признаться, было и интересно его повидать.
