Корректный «нейтралитет» Пархомова, не удовлетворяя одну сторону, вызвал с другой — со стороны контрразведок — резкие нарекания. Из этих учреждений, являвшихся притонами не только для уголовных преступников, но и для большевистских агентов, был пущен слух о предательстве Пархомова. Такие «достоверные» сведения о начальнике штаба были очень распространены среди боевого офицерства и едва ли способствовали поднятию духа армии…

По части эксцессов особенно отличалась группа ялтинских контрразведчиков. Вначале они производили беззаконные обыски и аресты, а затем началась серия убийств с грабежами. На профессиональном жаргоне убийства назывались «выведением в расход».

Офицеры контрразведки арестовывали отдельных лиц, преимущественно евреев, простреленные тела которых находили потом где-нибудь в оврагах, в окрестностях Ялты.

Министр юстиции Набоков наряжал следствия, материалы их передавались военным властям, но убийцы оставались на свободе и продолжали убивать и насильничать.

Один из участников этих кровавых дел, офицер Вонсяцкий, попав в эмиграцию и, вероятно, нуждаясь в деньгах, продал свои воспоминания о них редакции «Последних Новостей», где они и были напечатаны за его подписью. Я читал их тогда с глубоким отвращением и возмущался тем, что газета их печатает. Теперь, вероятно, сам Вонсяцкий не очень доволен своей откровенностью, ибо, женившись на американской миллионерше, стал видной фигурой в эмиграции. Еще недавно я видел его портрет, напечатанный в одном из журналов дальневосточной эмиграции, где этот «уважаемый деятель» считается одним из главарей русских «националистов» германофильской ориентации.

Самым громким из возникших в Ялте «дел» было дело об убийстве известного московского фабриканта Гужона.

Мне до сих пор непонятно, чем этот политически умеренный и, кажется, скромный и порядочный человек возбудил ненависть своих убийц. Он был убит на своей даче, на глазах семьи, сидевшей с ним за чайным столом, внезапно появившимися людьми в масках. Следствием руководил известный судебный деятель Н. Н. Таганцев. Несмотря на целый ряд чинившихся ему препятствий, ему удалось наконец установить личности виновников убийства — офицеров Добровольческой армии. Однако дело это сознательно затягивалось, ибо Гужон был французским гражданином и обнаружение факта убийства его офицерами могло неблагоприятно повлиять на отношения французского правительства и Добровольческой армии.

Происходили эксцессы и в других городах Крыма. В Симферополе контрразведчики облюбовали один кафе-шантан на Дворянской улице, и каждую ночь там происходили пьяные скандалы, один из которых кончился убийством музыканта Грединара. Министр внутренних дел распорядился после происшедшего закрыть этот кабак. Но когда полиция явилась для приведения распоряжения в исполнение, то офицеры оказали ей вооруженное сопротивление…

Все эти так называемые «эксцессы», конечно, не одобрялись и не поощрялись свыше, но находили в Екатеринодаре своих истолкователей, которые объясняли их как вынужденную самозащиту офицеров против свободно разгуливающих, благодаря слабости правительства, большевиков и являлись лишним аргументом в пользу введения военного положения. При «дворе» Деникина говорили: «Если в Крыму будет введено военное положение, то офицерские самосуды прекратятся, ибо офицеры увидят, что власть охраняет тыл от большевиков».

Крымское правительство и мы, свидетели этой кровавой анархии, делали обратный вывод: мы полагали, что с введением военного положения вся борьба с большевиками сосредоточится в руках контрразведки, которая ведь и является источником «эксцессов», а потому «эксцессы», теперь все же единичные, станут общим явлением.

Кто был прав в этом споре — видно из того, что в период крымского правительства передвижение по крымским дорогам было совершенно безопасно, а из большевистских выступлений можно отметить только два: неудавшуюся попытку всеобщей забастовки в Севастополе и тоже слабую и неудачную попытку произвести вооруженное восстание в Евпатории. А на следующий год, когда Крым находился в непосредственном управлении правительства генерала Деникина, с одной стороны, участились «эксцессы» контрразведок, а с другой — окрепли и большевистские силы: в Керчи, на самом почти фронте, вспыхнуло с трудом подавленное восстание, большевистская агитация усилилась во всех городах, а на всех дорогах происходили грабежи «зеленых».

Другим поводом к конфликту между Крымом и Екатеринодаром был вопрос о северных уездах Таврии.

Еще во время немецкой оккупации в Крым приезжал представитель Добровольческой армии полковник Дорофеев. В Крыму он находился в тайных сношениях с кадетами, а в северных уездах Таврии — с местными земцами, среди которых преобладали эсеры. Я помню, как один из мелитопольских эсеровских лидеров, член Учредительного собрания Алясов, приезжал тайно в Симферополь для переговоров с полковником Дорофеевым. Так же как и у нас, вопрос тогда шел о занятии войсками Добровольческой армии Бердянского, Мелитопольского и Днепровского уездов, насильно украинизировавшихся киевскими правительствами.

Однако, добровольцы заняли северную Таврию несколько позже, чем Крым.

В этот промежуток времени, после ухода немцев и падения гетмана Скоропадского, но до прихода добровольцев, города северной Таврии управлялись городскими Думами, а в уездах единственной властью оказались земские управы. Земская власть, не имея в своем распоряжении воинской силы, не могла справиться с начавшимся в деревнях анархическим движением. В Бердянском уезде оперировал батька Махно, а в северной части Мелитопольского уезда власть захватил местный учитель Опанасенко, называвший себя анархистом. Его отряды громили помещичьи усадьбы, грабили богатых крестьян и убивали всех местных жителей, принимавших участие в репрессиях гетманского правительства. Власть, или, точнее говоря, анархия Опанасенко распространялась в Мелитопольском уезде, и его вооруженные отряды появились возле Мелитополя. Дабы помешать вторжению его грабительских отрядов в Мелитополь, представителям земства и города пришлось вступить с ним в переговоры.

Как раз в этот момент добровольческий гвардейский корпус, оттеснив Махно из Бердянского уезда, занял Мелитополь. Жители, измученные режимом гетмана Скоропадского и напуганные наступившей анархией, искренне радовались появлению «настоящей» русской власти. В земских кругах, которые давно уже вели тайные переговоры с представителями добровольческого командования, с особой радостью относились к приходу добровольцев.

В Симферополе мы тоже радовались занятию северной Таврии добровольческими войсками. Мы жили чаяниями о «единой России», и в нашей местной борьбе символом этого единства было воссоединение разделенной между двумя «государствами» Таврической губернии. Поэтому, как только до нас дошла весть о вступлении в северную Таврию Добровольческой армии, губернская управа возбудила вопрос перед крымским правительством о присоединении ее к Крыму. Правительство ответило, что оно сможет войти по этому поводу в переговоры с Деникиным лишь в том случае, если инициатива будет исходить от органов местного самоуправления северной Таврии.

Я сейчас же телеграммой созвал совещание земских и городских гласных северных уездов в Мелитополе и сам отправился туда.

Среди собравшихся гласных, состоявших преимущественно из крестьян и сельских учителей, в числе которых были как великоросы, так и украинцы, мысль о восстановлении Таврической губернии под временной властью крымского правительства была встречена с единодушным сочувствием, и соответствующая резолюция была принята единогласно. Диссонансом звучали только речи двух-трех меньшевиков-интернационалистов, стремившихся провести в резолюции протест против гражданской войны. Но и они в конце концов присоединились к общему решению.

В последний вечер наших совещаний мы обратили внимание на отсутствие одного из наиболее активных его членов, уездного гласного и бывшего члена Учредительного собрания Алясова, а к концу заседания пришла его жена и сообщила, что он арестован добровольческой контрразведкой.