Мое общественное положение значительно изменилось: привлеченный к суду за подписание Выборгского воззвания, я лишился права участвовать в земских выборах, а следовательно и служить на выборных должностях. Управа мне предложила занять вакантную после ссылки Неручева должность заведующего статистическим бюро, на что я охотно согласился. Таким образом я снова стал в ряды «третьего элемента», вернувшись к исходной точке моей общественной карьеры.

В «Жизни Крыма» я продолжал сотрудничать и принимал близкое участие в редактировании газеты, официальным редактором которой еще числился, хотя за мое отсутствие фактическим редактором ее стал А. П. Луриа.

Как-то на улице я встретился с вице-губернатором Муравьевым. Он сообщил мне, что только что подписал бумагу об устранении меня от редакторства «Жизни Крыма». При этом он извинился передо мной за то, что сделал это слишком поздно. По закону, он должен был устранить меня от редакторства уже после первого моего привлечения к ответственности по 129 статье, но, отвлеченный своими многочисленными обязанностями, просто об этом забыл. Между тем, за это время меня еще два раза привлекали по той же статье. Поэтому по его вине мне предстояло не один, а три раза садиться на скамью подсудимых.

Газета переменила своего официального редактора, а затем и название, превратившись в «Южные Ведомости». По существу же в ее внутренней конструкции ничего не изменилось, и в течение двух лет я посвящал ей значительную часть своего свободного времени.

В течение этих же двух лет в выездных сессиях одесской Судебной Палаты три раза слушались мои дела. Один раз — в Симферополе, один раз в Севастополе, и один раз — в Феодосии. По закону, подсудимые, привлеченные по 129 статье, должны были лично присутствовать на суде. Статья 129-я, как я выше упоминал, имела весьма серьезное содержание — «призыв к ниспровержению существующего строя», — но, в зависимости от разных обстоятельств дела, предусматривала весьма разнообразные наказания: от месяца тюрьмы до нескольких лет каторжных работ. По литературным делам Судебная Палата обычно приговаривала к 1 году крепости, а потом — во время усилившейся реакции — к двум годам.

Мне в этом отношении повезло. Дела мои были стереотипны: каждый раз я вызывал только одного свидетеля — моего товарища по первой Думе С. С. Крыма. Когда его приводили к присяге, он, по караимским правилам, надевал на голову свой котелок и произносил клятву «заветами гор Синая и Фавора» показывать всю правду. А затем сообщал Судебной Палате, что во время напечатания инкриминируемой мне газетной статьи я находился в Петербурге, в Государственной Думе, а следовательно вина моя чисто формального свойства и состоит в том, что я забыл снять свою подпись с газеты, которую фактически не редактировал.

Политические дела рассматривались тогда особым присутствием Судебной Палаты, в котором, кроме четырех коронных судей, заседало три сословных представителя — предводитель дворянства, городской голова и волостной старшина. Первые два были моими знакомыми и коллегами по земским собраниям. Волостные старшины тоже знали меня как депутата, довольно популярного среди местных крестьян. Когда я садился на скамью подсудимых, эти мои судьи чувствовали большую неловкость и старались не встречаться со мною глазами. Понятно, что они в совещательной комнате высказывались либо за оправдание, либо за смягчение наказания. Благодаря всем этим обстоятельствам все мои дела заканчивались приговорами от одного до трех месяцев тюрьмы. Кроме дел по 129 статье, я привлекался еще по целому ряду мелких дел за нарушение разных статей временных правил о печати. Эти дела вел мой адвокат, который в случае осуждения подавал кассационные жалобы, рассматривавшиеся в Одессе Судебной Палатой. Таких дел было не менее десяти и тянулись они вплоть до 1910 года. А так как, по закону, судебные приговоры приводились в исполнение «по совокупности», т. е. высшее наказание поглощало низшее, то до окончания моих судебных дел я продолжал пребывать на свободе. Лишенный права баллотироваться в Государственную Думу, я, однако, в качестве председателя таврического комитета партии Народной Свободы, принимал близкое участие в проведении избирательной кампании во вторую и третью Думы.

С каждыми новыми выборами правительство все более оказывало давление на избирателей и прибегало к самым разнообразным приемам, чтобы получить правое большинство депутатов.

Коковцов в своих мемуарах рассказывает о крупных ассигнованиях казенных средств, которые ему приходилось с этой целью отпускать из секретных фондов министру внутренних дел на каждую избирательную кампанию. Губернаторы на фальсификации выборов делали карьеру. И, несмотря на эти приемы, Думы хотя не отображали подлинных, весьма враждебных государственной, власти настроений населения, но все же оказывались левее проводившегося правительством Николая II политического курса. В частности, наша Таврическая губерния не послала ни в одну из четырех Дум ни одного депутата правее октябристов. Для характеристики грубых фальсификаторских приемов администрации приведу любопытный эпизод, относящийся к выборам во 2-ую Думу.

Перед выборами министерство внутренних дел разъяснило избирательным комиссиям, что, в отличие от предшествовавших выборов, когда действительным считался каждый бюллетень с написанными или отпечатанными именами кандидатов, каждому избирателю должны вручаться лишь два чистых бюллетеня официального образца (второй — запасной) и что только эти бюллетени с казенной печатью и с писаными от руки фамилиями кандидатов должны считаться законными.

Для людей неграмотных, — а большинство татар было по-русски неграмотно, — это нововведение было крайне стеснительно. Поэтому связанный с нашей партией татарский избирательный комитет, заседавший на Базарной площади, в посещаемой татарами кофейне Мерави, распорядился, чтобы татары приносили туда свои бюллетени для заполнения. Накануне выборов все татарские избиратели имели у себя заполненные таким образом бюллетени.

Утром, в день выборов, мне сообщили, что полиция обходила ночью дома татарских избирателей, отбирала от них заполненные бюллетени, заявляя, что они «незаконные», и вручала им «законные» со вписанными в них именами правых кандидатов.

Получив это ошеломляющее известие, я сейчас же на извозчике полетел в кофейню Мерави. Там все было тихо. За столиками, как всегда, сидели татары, пили кофе и мирно беседовали. Увидав меня, Мерави, хозяин кофейни, хитрый и юркий татарин, подошел и шепнул мне на ухо:

— Ничего, все хорошо. Пойдем.

Он повел меня узким темным коридором и привел в еще более темный погреб, где вокруг бочки, на которой тускло горела свеча, я увидел несколько человеческих фигур. Рядом с бочкой, за столом, кто-то писал. Обстановка была таинственная. Наше появление вызвало было некоторое смятение. Но, узнав меня, татары успокоились и стали весело здороваться.

— Видишь, — сказал Мерави, — татары умные.

Оказалось, что татарский комитет раздал лишь первые экземпляры бюллетеней, а вторые на всякий случай оставил у себя. Эта предусмотрительность и спасла положение.

Пока я находился в погребе, туда, один за другим, крадучись, входили татары, брали заполненные бюллетени и так же беззвучно уходили.

Выйдя на улицу, я заметил городового, очевидно специально поставленного возле кофейни для наблюдения за татарским комитетом.

— Наш, — шепнул мне на ухо Мерави.

Под свежим впечатлением мною виденного, я поехал к губернатору Новицкому с жалобой на действия полиции. Губернатор уверял меня, что слух о том, будто бы полиция отбирала у татар бюллетени, — злонамеренная выдумка и ничего подобного не было. Однако, разговаривая со мной официальным и корректным тоном, он не мог скрыть довольной улыбки, невольно говорившей мне: «А ловко мы вас таки провели». Вероятно, он удивлялся моему спокойствию и моей невольной ответной улыбке. Я ведь уже знал, кто кого провел… И действительно, город Симферополь избрал наших двух кандидатов — М. К. Мурзаева и П. Н. Толстова.