— Да нет, загадки у меня очень старые, — со смехом вставила обезьяна.
— Шива прислушивается к речам в школах и к мечтаниям подвижников; Ганеша думает только о своих жирных торговцах; а я… я живу с этим моим народом, не прося даров, и потому получаю их ежечасно.
— И ты нежно любишь своих поклонников, — молвила тигрица.
— Они мои, родные. Старухи видят меня в сновидениях, поворачиваясь с бока на бок во сне; девушки высматривают меня и прислушиваются ко мне, идя на реку зачерпнуть воды в свои лоты. Я прохожу мимо юношей, ожидающих в сумерках у ворот, и я окликаю белобородых старцев. Вы знаете, небожители, что я единственный из всех нас постоянно брожу по земле, и нет мне радости на наших небесах, когда тут пробивается хоть одна зеленая былинка или два голоса звучат в потемках среди высоких колосьев. Мудры вы, но живете далеко, позабыв о том, откуда пришли. А я не забываю. Так, значит, огненные повозки питают ваши храмы, говорите вы? Огненные повозки везут теперь тысячи паломников туда, куда в старину приходило не больше десятка? Верно. Сегодня это верно.
— Но завтра они умрут, брат, — сказал Ганеша.
— Молчи! — остановил бык Ханумана, который опять наклонился вперед, собираясь что-то сказать. — А завтра, возлюбленный, что будет завтра?
— Только вот что. Новое слово уже ползет из уст в уста в среде простых людей, слово, которое ни человек, ни бог удержать не могут, — дурное слово, праздное словечко в устах простого народа, вещающее (и ведь никому не известно, кто впервые произнес это слово), вещающее, что люди стали уставать от вас, небожители.
Боги дружно и тихо рассмеялись.
— А потом что будет, возлюбленный? — спросили они.
— Потом, стремясь оправдаться в этом, они, мои поклонники, в первое время будут приносить тебе, Шива, и тебе, Ганеша, еще более щедрые дары, еще более громкий шум поклонения. Но слово уже распространилось, и скоро люди станут платить меньше дани вашим толстым брахманам. Потом они станут забывать про ваши жертвенники, но так медленно, что ни один человек не сможет сказать, когда началось это забвение.
— Я знала… я знала! Я тоже говорила это, но они не хотели слушать, — сказала тигрица, — Нам надо было убивать… убивать!..
— Поздно. Вам надо было убивать раньше, пока люди из-за океана еще ничему не научили наших людей. А теперь мои поклонники смотрят на их работу и уходят в раздумье. Они совсем не думают о небожителях. Они думают об огненных повозках и всех прочих вещах, сделанных строителями мостов, и когда ваши жрецы протягивают руки, прося милостыню, они неохотно подают какой-нибудь пустяк. Это уже началось — так поступают один или двое, пятеро или десятеро, и я это знаю, ибо я брожу среди своих поклонников и мне известно, что у них на душе.
— А конец, о шут богов? Каков будет конец? — спросил Ганеша.
— Конец будет подобен началу, о ленивый сын Шивы! Пламя угаснет на жертвенниках, и молитва замрет на языке, а вы снова станете мелкими божками — божками джунглей, просто именами, которые шепчут охотники за крысами и ловцы собак в чаще и среди пещер; вы станете тряпичными богами, глиняными божками деревьев и сельских вех, какими вы и были вначале. Вот чем все кончится для тебя, Ганеша, и для Бхайрона — Бхайрона простого народа.
— До этого еще очень далеко, — проворчал Бхайрон. — К тому же это ложь.
— Много женщин целовало Кришну. Они рассказывали ему эту сказку себе же в утешение, когда волосы их начинали седеть, а он пересказал нам ее, — едва слышно промолвил бык.
— Когда явились чужие боги, мы изменили их. Я взялся за женщину и сделал ее двенадцатирукой. Так же мы переделаем всех их богов, — сказал Хануман.
— Их боги! Речь не об их богах — о едином или о троице, о мужчине или женщине. Речь идет о людях. Это они меняются, а не боги строителей мостов, — сказал Кришна.
— Пусть так. Однажды я заставил человека поклоняться огненной повозке, когда она смирно стояла, выдыхая пар, и человек этот не знал, что поклоняется мне, — сказал Хануман-обезьяна. — Люди только слегка изменят имена своих богов. А я по-прежнему буду руководить строителями мостов; в школах Шиве будут поклоняться те, что подозревают и презирают своих ближних; у Ганеши останутся его махаджаиы, а у Бхайрона — погонщики ослов, паломники и продавцы игрушек. Возлюбленный, люди изменят только имена своих богов, а это мы уже тысячу раз видели.
— Конечно, они только и сделают, что изменят наши имена, — повторил Ганеша; но боги забеспокоились.
— Они изменят не только имена, — возразил Кришна. — Одного лишь меня они не смогут убить, пока дева и муж будут встречаться друг с другом, а весна приходить на смену зимним дождям. Небожители, я недаром бродил по земле. Мои поклонники еще не осознали того, что они уже знают, но я, живущий среди них, я читаю в их сердцах. Великие владыки, начало конца уже наступило. Огненные повозки выкрикивают имена новых богов, и это действительно новые боги, а не старые, прозванные по-ново-. му. А пока пейте и ешьте вволю! Окунайте лики свои в дым жертвенников, раньше чем те успеют остынуть! Принимайте дань и слушайте игру на цимбалах и барабанах, небожители, пока еще цветут цветы и звучат песни. По людскому счету времени конец еще далек, но мы, ведающие, полагаем, что он наступит сегодня. Я сказал все.
Юный бог умолк, а его собратья долго смотрели друг на друга в молчании.
— Этого я еще не слыхал, — шепнул Перу на ухо своему спутнику, — И все же случалось, что, когда я смазывал маслом медные части в машинном отделении «Гуркхи», я спрашивал себя, правда ли, что наши жрецы так уж мудры… так мудры. День наступает, сахиб. К утру они уйдут.
Желтый свет растекся по небу, и по мере того как рассеивался мрак, шум реки менялся.
Внезапно слон громко затрубил, как будто человек ударил его по голове.
— Пусть судит Индра. Отец всего сущего, молви слово! Что скажешь о том, что мы услышали? Правда ли, что Кришна солгал? Или…
— Вы всё знаете, — произнес самец антилопы, поднимаясь на ноги. — Вы знаете тайну богов. Когда Брахма перестает видеть сны, небо, и ад, и земля исчезают. Будьте довольны. Брахма все еще видит сны. Сны приходят и уходят, и природа снов меняется, но Брахма все-таки видит сны. Кришна слишком долго бродил по земле, и все же я люблю его больше прежнего за ту сказку, что он нам рассказал. Боги меняются, возлюбленный, все, кроме одного!
— Да, все, кроме того бога, что родит любовь в сердцах людей, — молвил Кришна, завязывая узлом свой пояс. — Ждать осталось недолго, и вы узнаете, лгу ли я.
— Поистине, недолго, как ты говоришь, и мы это знаем. Вернись же снова к своим хижинам, возлюбленный, и забавляй юных, ибо Брахма все еще видит сны. Идите, дети мои! Брахма видит сны… И пока он не проснется, боги не умрут.
— Куда они ушли? — в ужасе проговорил ласкар, вздрагивая от холода.
— Бог знает! — сказал Финдлейсон.
Теперь и река, и островок были освещены ярким дневным светом, но на сырой земле под пипалом не было видно никаких следов копыт или лап. Только попугай кричал в ветвях и, хлопая крыльями, стряхивал целый ливень водяных капель.
— Вставай! Мы окоченели от холода! Ну что, опиум выдохся? Можешь двигаться, сахиб?
Финдлейсон, шатаясь, встал и отряхнулся. Голова у него кружилась и болела, но действие опиума прошло, и, окуная в лужу свой лоб, главный инженер стройки моста у Каши спрашивал себя, как он очутился на этом островке, каким образом ему удастся вернуться домой и, главное, уцелело ли его творение.
— Перу, я многое позабыл. Я стоял под сторожевой башней, глядя на реку, а потом… Или нас унесло водой?
— Нет! Баржи оторвались, сахиб, и, — если сахиб позабыл об опиуме, Перу, безусловно, не станет напоминать ему об этом, — когда сахиб пытался снова их привязать, мне показалось, правда, было темно, что сахиба хватило канатом и бросило в лодку. Ну, раз уж мы оба да Хитчкок-сахиб, так сказать, построили этот мост, я тоже соскочил в лодку, а она, так сказать, поскакала верхом, наткнулась на этот островок, разбилась вдребезги и выбросила нас на берег. Когда лодка отлетела от пристани, я громко крикнул, так что Хитчкок-сахиб обязательно приедет за нами. Что касается моста, то столько людей погибло, пока его строили, что он не может рухнуть.
