Когда Антонов услышал отдаленный шорох, он вздрогнул. Кто-то приближался. Почему-то первая мысль была самой пессимистичной: дикий зверь, у которого в берлоге голодные детеныши. Пистолет как-то сам выполз из кармана в ладонь и уже был нацелен на источник звука. Тот, под которым шуршала трава, становился все ближе. Если видеть он не мог, то... Александр даже вздрогнул от этой мысли: чувствовал его по запаху! Точно зверь! Шорох стал столь явным и столь близким, что Антонов закричал, и тут же устыдился своей слабости.

   -- Чего орешь? -- из тьмы раздался совершенно спокойный голос Вайклера. -- Не видишь, я испытываю твое изобретение?

   -- Я вообще ни хрена не вижу! Идиот, я ж в тебя чуть не пальнул!

   -- Ты бы все равно промахнулся. Ты же стрелять толком не умеешь.

   Вайклер подошел почти вплотную.

   -- Вот недостатки твоей конструкции: по лицу постоянно шлепают ветки. Надо срочно изобретать факела. Но для этого нужно сначала отыскать подходящую смолу.

   -- Не трать зря время. Изобретай уж сразу электричество.

   -- Вообще-то я пришел в надежде раздобыть кое-какого провианта, и мешок с собой захватил. Знаешь как мы сейчас поступим? Я тут поброжу в потемках, пощупаю плоды на деревьях. А ты постоянно мне что-нибудь рассказывай, чтобы я, ориентируясь на твой голос, не уплелся слишком далеко и не заблудился.

   -- Чего тебе рассказывать?

   -- Ну... анекдоты какие-нибудь.

   -- Я знаю только нецензурные анекдоты. Мне их совесть не позволяет рассказывать.

   -- Говори все, что взбредет на ум. Лишь бы я слышал твой голос. Понял?

   -- Теперь наконец-то понял...

   Антонов запел русскую народную песню. И продолжал плести свой канат. Минуты через три, к его удивлению, Вайклер эту песню подхватил. Еще часа два они помаялись, каждый -- собственной дурью, и решили возвращаться. Путь назад выглядел куда приятнее. Осторожно перебирая руками по канату и не менее осторожно переставляя ноги по земле, нужно было закрыть глаза и наслаждаться, как ветки изредка похлестывают тебя по лицу.

   -- Слушай, Алекс, ты когда-нибудь всерьез задумывался, откуда на этой планете берется тепло?

   -- Я устал над чем-либо задумываться. Я сильно хочу жрать. Ты мешок-то хоть полный набрал?

   Вот наконец из тьмы прорезался красноватый огонек. Чуть позже появились контуры деревьев. Вселенная словно просыпалась от мнимой смерти. Стал виден даже сам канат, неряшливо натянутый между ветками.

   -- Все, тут уже не заблудимся!

   -- Да, кажется, мы здесь уже бывали...

   Джон поджидал их возле костра, занятый собственным ремеслом. Из тонких прутьев он плел клетки для ловли рыб. Конструкция была примитивная, как сама человеческая мысль.

   -- Глядите и удивляйтесь! Здесь, возле тонкого горлышка я сажу наживку. Рыба, лишенная главного жизненного органа, то есть мозга, заплывает, глотает ее и попадает в объемную часть клетки, выбраться из которой методом слепого тыка ей не так-то просто. Как думаете, сработает система?

   Картина окружающего бытия уже начинала томить своим однообразием. Весь обозреваемый мир можно было пройти всего за пять минут, совершив при этом полсотни шагов. В глазах мерещился лишь только костер, под которым успела вырасти огромная куча золы, да серые миражи, чем-то похожие на деревья. Впрочем, еще палатка, единственное творение архитектурной мысли. Натянутая за веревки меж тремя деревьями она походила на эфемерный карточный домик, который может разрушиться при малейшем дуновении стихии. Даже когда они спали, то во снах видели ту же палатку, тот же костер и ту же поляну. Большего просто и видеть нечего было. Иногда, правда, они видели и космические сны, в которых толика реальных событий и целая мешанина всякого абсурда были тщательно перемешаны и воспринимались сонливым рассудком за чистую монету бытия. Сны о той, прошлой Земле, над которой светило солнце, практически их никогда не посещали.

   -- Если мы не найдем здесь людей, нас всех ожидает медленное помешательство. -- Вайклер снял вспотевшие сапоги и протянул ноги к костру. -- Эта темнота вокруг как одиночная камера для рассудка. Красиво я изрек, да? И помешательство наше будет красивым: с криками, с пеной на губах...

   -- Заткнулся бы. И так тошно.

   Джон более всех скептически отнесся к идее плетения канатов. Он принял ее, но лишь как спасение от безделья. Сказать точнее -- спасение от отчаяния. К тому же, пищу и дрова добывать становилось все тяжелее. Нужно было все дальше уходить от костра. Пробовали носить горящие угли к краю поляны и разжигать "дочерние" костры на ее периферии. Это помогало. Каждый новый оазис огня открывал около себя миниатюрный мирок вечно дремлющего леса. Лес, повергнутый во тьму, был бесконечен. Теоретически можно было развести сколько угодно этих костров, но вот проблема: за всеми ими нужно следить. К тому же, открытие "новых миров" оказалось крайне неэкономично, так как приходилось палить огромное количество дров.

   Ввели посменное дежурство: один идет добывать провизию, второй плетет канат, третий отсыпается в палатке. То же самое можно сказать иными словами: один занят работой, другой делает вид, что занят работой, третий откровенно бездельничает. В душе у каждого, словно в темнице, бесилась неугомонная надежда, что когда-то они встретят в этой бездне признаки разума: и ни каких-нибудь уродливых гомо сапиенсов с тощими телами и непомерно большими головами, лишенными не только волос, но и мозговых извилин, -- а именно людей. В этой отчаянной надежде больше присутствовало самого отчаяния, чем здравого прагматизма. У них, впрочем, не было выбора: либо они обречены стать оптимистами, либо просто -- обречены. Всякие иные варианты сводятся к последнему.

   Джон сквернословил и ругался больше всех, когда ему приходилось подолгу вслепую рвать с земли лианы и плести самую настоящую бессмыслицу. Тем не менее, канат все более увеличивался в длине, и чтобы пройти по темноте из одного его конца к другому, требовалось уже не менее часа. Передвигаться по черному миру, не видя собственных рук и ног, они научились довольно быстро. Главное правило: необходимо закрыть глаза. Во-первых, от них и так не было никакого толку, а во-вторых, какая-нибудь острая ветка могла сделать так, что от них толку не будет уже никогда. Еще одно правило: перебирая руками канат, очень осторожно ступай на землю: запнувшись, можно было доставить себе немало хлопот. Однажды Вайклер неудачно навернулся, скатился в какой-то овраг, вмиг спутал всякие пространственные ориентации и еле отыскал этот канат снова. Каждый космоплаватель уяснил одно: пока он держится руками за канат, он имеет шансы на жизнь. Если он его потерял -- все равно, что сорвался в открытый космос.

   Гораздо с большим удовольствием Джон трудился над изобретением всеразличных капканов. Он рыл ямы с хитроумными приспособлениями, ставил петли, плел клетки похожие на большие мышеловки. Антонов все подшучивал над ним:

   -- Думаешь, зверь, увидев твою петлю, захочет повеситься? Или съест приманку и уснет прямо в яме от обжорства?

   Всякого рода подтрунивания вмиг потеряли свою актуальность, когда Джон приволок на поляну нечто похожее на летучую мышь и еще пару зайцев с длинными, что у зайцев особенно в моде, ушами.

   -- Беру свои мерзкие слова обратно. -- Антонов схватил одного зайца за уши и долго разглядывал, потом принялся ставить над ним научные эксперименты.

   Оказывается, что зверь совершенно не реагирует на видимую часть светового спектра. Либо ориентируется, как мышь, по ультразвуку, либо воспринимает окружающий его бред в инфракрасном диапазоне. Как бы там ни было, но появление на поляне настоящего мяса являлось таким же настоящим праздником.

   -- Кажется, я кое-что могу объяснить, -- Антонов щелкнул зайца по носу и отправил в вольер. -- Нам не надо опасаться крупных хищников по самой тривиальной причине: в лесу их попросту нет. Никакой крупный плотоядный зверь не выживет в абсолютных потемках.