— Желаю тебе удачи, приятель. Не пропадай надолго, хорошо?

Ответного прощания Алби не дождался и отключился. Ньют слушал короткие гудки в трубке, пялился в экран, не замечая букв, которые расплылись по белому фону змейками неразборчивых изречений, напоминавших какую-то абракадабру на незнакомом языке.

Вот оно, значит, как? Он убежал от прошлого: от прежней жизни, друзей, матери, — а теперь вот оно, стоит себе у порога, как родственник, которого никто не ждал, но и выгнать за дверь нельзя. Дышит в затылок, навалившись сзади на спинку стула, будит в голове казавшиеся ненужными, излишними воспоминания. Только теперь Ньют его не боялся, не отталкивал, не сторонился, а принимал. Сколько он ни старался вычеркнуть то, что оставил за спиной, оно всегда находилось запредельно близко, готовое в нужный момент проявиться.

Ньют поднялся, оставив ноутбук на столе. Затекшие ноги взвыли тягучей болью в мышцах, а та, что прихрамывала, и вовсе, наверное, собиралась по-быстрому окоченеть и отвалиться. Парень проковылял к ящичку, где в пустой баночке из-под специй находилась старая фотография. Какие только глупости не совершишь по пьяни, доказывая самому себе, что делаешь нечто важное, значимое! Ньют подцепил пальцами крышку баночки и извлек фотографию, покрывшуюся остатками некогда хранимых в емкости специй.

На месте сгиба образовалась длинная, морщинистая белая полоска, отсекавшая изображенному Ньюту половину руки и заодно отделявшая приятелей друг от друга. Ньют потер ее о джинсы. Он все еще виделся совершенно другим самому себе, но для чего, если не для сохранения образов прошлого, которые кажутся чуть привлекательнее тех, что живут в настоящем, нужны фотографии?

«Если Томас не воспротивится, я точно снова отращу волосы», — пробубнил Ньют, закрывая шкафчик. Фотографию он решил вернуть обратно на полку. Только сначала вложить ее в книгу потолще и выпрямить хоть немного.

О недочитанном сообщении он вспомнил лишь когда ноутбук тренькнул, извещая о близкой гибели аккумулятора. Ньюту пришлось повозиться с поиском кабеля и подключением ноутбука к розетке, и только после всех этих нехитрых махинаций ему удалось-таки завалиться на диван, укутавшись в плед, и продолжить чтение.

До мамы известия, как оказалось, дошли практически сразу: Алби недолго думая заявился к ней в ювелирный и разложил по полочкам всю ситуацию. Терпеливо выслушал все причитания, бессмысленные угрозы и эпитеты, красочно описавшие его поступок, а в конце не пожадничал и подставил крепкое плечо для слезоизлияния. Ему многое наговорили, многое поведали. Многое из того, что не должно было дойти до кого-либо еще, даже до Ньюта. Под конец, когда напускной гнев улетучился, все грубое выпарилось, Алби долго и не переставая благодарили.

«Я тебе не рассказывала об этом, но твой отец угрожал мне. Говорил, что связи у него еще сохранились, что я с его легкой руки потеряла бы работу, если бы не давала ему деньги. И я теперь так боюсь, что меня начнут искать! Я не знаю, что с ним сотворили твои дружки из клуба, но я правда боюсь, Ньют. Я бы очень хотела, чтобы ты приехал, но примерно догадываюсь: не сможешь.»

Ньют хотел было сразу же, не дочитывая, написать ответ, поведать ей о своих планах насчет переезда. Но его внимание привлек следующий абзац, совсем короткий, но колючий, как шипы у розы.

«И ты был прав, во всем прав. Нет никаких соулмейтов… или, может, все же есть, но не так, как у меня. У меня все как-то неправильно. Не так, как должно быть на самом деле. Теперь я прекрасно понимаю, почему ты называл это все чушью. Прости, что осуждала тебя за это.»

Ньют ожидал, конечно, что из-за ситуации с отцом в маме многое переменится. Но не мог и подозревать, что она откажется от того, во что слепо, по-детски наивно и преданно верила все эти годы. Несколькими месяцами ранее такая фраза потешила бы его самолюбие, но явно не сейчас, когда уверения его самого дали трещину и держались неизвестно на чем.

Ньют заулыбался, набирая ответ.

«Мне очень многое нужно тебе рассказать.»

***

Переезд матери Ньюта запланировали на начало декабря.

«Почти ровно через год после тебя, Ньют!», — комментировал Гилмор, в один из дней заглянувший в мастерскую. Мужчина долго и восторженно разговаривал сам с собой, прохаживаясь взад-вперед по своим владениям, и нахваливал работу, проделанную Минхо и Ньютом. Облюбовал отремонтированный с нуля мотоцикл, напрочь забыв о том, что некогда был солидарен с Томасом по поводу столь сумасбродной идеи. Снова напомнил Ньюту о гражданстве.

— Может, раз вы съезжаетесь, поженитесь сразу? — хихикнул Минхо, уворачиваясь от метившей ему в лицо тряпки. Мистер Гилмор опустился в кресло, тоже посмеиваясь. — А что? Это, конечно, не факт, но грин-карту можно получить быстрее.

— Пошел ты, — фыркнул Ньют. — Кто так делает ради гражданства?

— Хочешь, чтобы по любви, да? «В болезни и здравии, в горе и в радости…»?

— Иди нахрен, Минхо, — Ньют отвернулся, скрывая улыбку, так и норовившую расцвести на лице.

С переездом же к Томасу Ньют временить не стал. Ноябрь обещал быть загруженным донельзя. Последние недели курсов, последние зачеты, нескончаемая практика, получение липового сертификата, который можно было использовать, разве что, вместо подставки под горячее в обеденное время — все навалится разом и в огромных количествах, не оставляя места для житейских мелочей. В декабре из Англии прилетала мама, и более-менее уняться и успокоиться все должно было ближе к Рождеству. От всего этого у Ньюта постоянно болела голова, он слишком мало спал, озадаченный всем тем, что ему предстояло, бесконечно нервничал, злился, и переезд к Томасу стал некой отдушиной. Присутствие Томаса успокаивало, отрезвляло. И Ньют, казалось, не мог и мечтать о большем.

В один из дней, когда Ньют появился у Томаса на пороге с последними сумками, набитыми как попало всем, что можно было вынести и казалось Ньюту достаточно важным, он столкнулся в коридоре с женщиной, которую видел лишь дважды на одной и той же фотографии, стоявшей на полке. Ньют узнал ее сразу же, несмотря на то, что годы забрали многие признаки ее молодости. В частности по улыбке, которая отразилась у женщины на лице. Совсем как у Томаса, такая же яркая и обворожительная.

— О, ты, наверное, Ньют? Ну, что ты топчешься на входе, проходи-проходи! Я тебя, наверное, врасплох застала, но ничего, я так, на пару дней заглянула! — и она, беспечно махнув рукой, скрылась в ванной. За ней стелился приятный запах парфюма и выпечки. Ньют проводил ее удивленным взглядом, не замечая усталости и ноющей боли в руках, по-прежнему стискивавших неудобные матерчатые ручки сумок.

Ньют заглянул в кухню-гостиную, где Томас, закинув ноги на стул по правую сторону от себя, прожигал взглядом телевизор. Заметив Ньюта, брюнет подскочил, чуть было не смахнув со стола фужер с чем-то темно-красным — наверняка вином, — и кинулся помогать. Он выхватил одну сумку у Ньюта из рук и поволок в спальню, громко тараторя:

— Прости, что не сказал, мама совершенно внезапно приехала. Думал, что для тебя это приятным сюрпризом будет. Она на пару дней всего. Правда, потом снова приедет. На День Благодарения — обещала же. Не смогла совладать с любопытством. Ты, надеюсь, не злишься? — Томас поставил сумку на пол и обернулся. Ньют отрицательно помотал головой.

— Вовсе нет, — блондин пожал плечами, оглядывая комнату. За последние несколько дней она превратилась в настоящий склад разномастных коробок, пакетов, сумок. Ньют даже представить не мог, что вещей окажется настолько много, что перенести их одним разом не получится. И все то время, что он заполнял и без того не очень большую (а теперь и вовсе уменьшившуюся раза в два) квартиру Томаса своим добром, его не покидало странное, неописуемое чувство. Некое смятение, нерешительность — не слишком ли поспешили они с решениями? — и вместе с тем чудная, незнакомая радость. Словно он ждал этого с нетерпением не одно столетие и наконец-то получил желаемое.