— Так значит… — Маргарет (она не позволила Ньюту называть себя по фамилии) отпила из своего бокала, — твоя мама переезжает сюда в декабре? Как жаль, что я тому времени уже вернусь в Нью-Йорк. Но, надеюсь, мы сможем устроить какой-нибудь семейный ужин на Рождество. Что может быть лучше знакомства с новыми членами семьи в такой замечательный праздник, правда, Том?
— Хватит меня так называть, — проворчал Томас. Он налил вина и Ньюту, который поначалу отказывался, но под очень убедительным давлением мамы Томаса все же сдался. На один бокал.
— Да ладно тебе! Он, между прочим, — она обратилась к Ньюту, шутливо понизив голос до шепота, — стал канючить совсем недавно. В детстве он очень любил, когда я его так называла. Небось, — она улыбнулась и снова посмотрела на сына, — когда Ньют так тебя зовет, ты млеешь, да?
Томас откашлялся.
— Он зовет меня Томми, — выдал он, замечая краем глаза, как Ньют медленно сползает под стол, пряча лицо за бокалом и делая вид, что разглядывает в нем вино.
— Как это очаровательно! — воскликнула Маргарет, смахивая с лица темные, слегка волнистые волосы. — Нет, ну правда, очаровательно!
С Маргарет невозможно было долго молчать. Если тишина держалась дольше десяти секунд, женщина обязательно спрашивал что-нибудь такое, что легко развивалось в долгую, непринужденную беседу. Лишь изредка, правда, ей удавалось произнести что-нибудь такое, от чего Томас и Ньют неловко переглядывались, надеясь, что вспышки красного не покроют щеки. И рядом с ней, с Томасом, который незаметно взял его за руку под столом и поглаживал большими пальцами костяшки, Ньют чувствовал себя как ребенок, окруженный любящей семьей. Вино, хоть Ньют и не любил его, казалось на редкость хорошим, бордовый вечер плескался в нем и пах привезенными с крошечной кухни в домике, расположенном в пригороде Большого Яблока, булочками с корицей. Ньют млел и старался не закрывать глаза надолго, чтобы не уснуть ненароком, успокоенный миролюбивыми разговорами.
Ему хорошо. Им хорошо. И будет хорошо еще долго.
***
Jason Gray — Good To Be Alive
— Даже не вздумай, — Ньют помешал Томасу затянуться, забрав у того сигарету. Вместо этого закурил сам, с пафосом выдыхая дым, — у тебя же сердце.
— Когда это ты мне в няньки нанимался, я не понял? — Томас, фыркнув, достал вторую сигарету. Ньют не стал ему мешать.
С балкона взору представал кутавшийся в рваную шаль сумерек город. Кромка океана цеплялась за горизонт на самом его краю, освещенная прибрежными фонарями набережных и пляжей. Огни вспыхивали, как фейерверки под Новый Год, целыми группками, похожими на упавшие и приклеившиеся к зданиям расплющенные до формы прямоугольников звезды. Вывески магазинов, улицы, узкие переулки, деревья украшались к Хеллоуину. Люди бежали по тротуарам, нагруженные пакетами, откуда нередко выглядывали кончики ведьминских шляп, светлые ткани для костюмов призраков и прочие необходимые для праздника вещи. Томас пообещал потащить Ньюта в один знакомый магазинчик, где он всегда отоваривался перед Хеллоуином, и нарядить во что-нибудь среднее между «чрезмерно очаровательным» и «пугающим до усрачки». Ньют не противился, хоть и не понимал, что общего может быть между этими двумя понятиями и в какое безобразие получится, если их соединить.
— Холодает что-то, — Ньют поежился. Потянулся было за кофтой, оставленной на ручке старого кресла-качалки (оно едва помещалось в узкое пространство балкона и оттого не могло качаться совершенно), но Томас опередил его: накинул на плечи колючее одеяло, которым наверняка укрывал еще свои игрушки в возрасте лет этак трех.
Томас потушил сигарету и, щелкнув пальцами, выбросил окурок.
— В Лондоне же в это время холоднее, разве нет?
— Ну, знаешь, — Ньют усмехнулся, — к хорошему быстро привыкаешь.
Томас кивнул. Вот и думай теперь, что именно Ньют имел в виду. Действительно ли только погоду или еще что-то, более глубокое, тоже?
Обстановка располагала к долгим, приторно-романтичным разговорам, но у них что-то не клеилось. Не клеилось, как и на протяжение тех нескольких месяцев, что они бегали друг от друга, словно бы невзначай сталкиваясь и врезаясь лбами до синяков, затем расходясь снова, а потом опять сталкиваясь. Любой нормальный человек наверняка покрутил бы у виска пальцем и задался риторическим вопросом «А на кой-черт оно надо?» (по крайней мере, окажись Томас сторонним наблюдателем, он точно бы так подумал), глядя на это безумие. Но оба они отчего-то не жалели, что все так сложилось и развернулось.
К Ньюту вернулось прошлое. Алби звонил чаще. Мама писала тоже чаще, окрыленная идеей поскорее переехать в Америку. Весной Ньют намеревался снова сесть на байк и научить вождению Томаса. Воспоминания об аварии практически его не посещали, но если и зажигались в памяти, то больше как бенгальские огни: ярко, но безболезненно и на чудовищно короткий промежуток времени. И Ньют этого огня не боялся. В кои-то веки.
Томас хотел сказать многое, но все никак не мог себя заставить. Думал, что это выйдет слишком сопливо, слишком сладко, как в фильмах, где романтика до того преувеличена, что никакой мечтатель не поверит, что такое и впрямь случается. Думал о том, как хочет испытать самое лучшее только с Ньютом. Фондю на пляже посреди ночи, путешествия в фургонах по всей Америке, дешевое пиво в придорожных пабах, зрелище Гранд-Каньона и Рождество. Настоящее, со снегом, жареной индейкой, Санта Клаусами в торговых центрах, смешными свитерами красно-белого цвета и кучей подарков. Как хочет увидеть и попробовать настолько много всего и сразу, что никакой жизни, даже самой долгой, не хватит. Со временем он обязательно выскажет все это Ньюту, заставит его умиленно улыбаться и в шутку обзывать его «чертовым идеалистом». Когда-нибудь потом, не сейчас.
На желание Ньюта отрастить волосы Томас ответил уже некогда произнесенной шуткой про толстых мужиков с бородами до пупка и патлами до задницы. Но потом все же добавил, что с удовольствием бы поглядел на Ньюта в таком виде. Умолчал только, что хотел бы хотя бы иногда их подолгу расчесывать после душа. Оставил подобное до лучших времен, когда план Ньюта придет в исполнение.
Ньют развернул левое предплечье запястьем вверх. Посмотрел на дату, опутанную, как лианами, стеной из татуировок. Бесцеремонно взял Томаса за руку и прижал его предплечье к своему так, чтобы абсолютно одинаковые даты, как две картинки рубрики «Найди отличие» в журнале, копировали одна другую.
— Все еще думаешь, что это случайность? — осторожно поинтересовался Томас.
— Не просто случайность, — поправил его Ньют, — а счастливая случайность. Пожалуй, самая счастливая из тех, которые когда-либо были и когда-либо будут.
О том вечере они оба помнили по измятым в поцелуях губах, что впитали в себя запах никотина, по неуклюжему вальсу под что-то медленное, раздававшееся из машины, припаркованной внизу, мягкой ночи, медленно падавшей с небес. Каждый отдельно — по чему-то своему. Томас — по звездочкам в глазах Ньюта, колючему старому одеялу с подпаленным уголком, которым Ньют обмотал его, прижимая к себе, и по многочисленным прикосновениям, которые никто больше не ограничивал и не считал вероломным вторжением в личное пространство. Ньют — по теплым рукам, что наконец-то поймали его после долгого полета в глубину пропасти, по медово-сладкому шепоту, щекотавшему шею, и по ощущению необычайной легкости, словно нечто неподъемное, сдавливавшее плечи долгое время, рухнуло и разлетелось вдребезги, осыпав блестящими осколками темное небо. И вновь оба — по многократно произнесенному «спасибо», в которое каждый вложил свой смысл, понятный лишь им двоим.
Наверное, именно так все и должно было быть, да?
Комментарий к Глава 14. О том, почему нужные пути всегда сходятся
Знаете, еще за три-четыре главы до финала я начала обдумывать, что обязательно напишу в конце работы. Сейчас сижу перед экраном и понимаю, что ничегошеньки у меня не получится. Но я попытаюсь.
