В какой-то момент Ньют отнял от щеки горячую влажную руку Томаса, накрывая ее своей, и обхватил этим неуклюжим переплетением член, нуждаясь именно в таких прикосновениях, желая кончить уже наконец, чтобы справиться с истомой, отдающей сладкой болью. Он провел один раз, второй, снова потонул в собственном стоне, когда Томас пальцем прошелся по головке и задал нужный ему ритм. Именно последние минуты показались Ньюту приятными до безумия, до помутнения в глазах и расплывчатых силуэтов, до чертовых звездочек, фейерверками стреляющих прямо в затылок. Он осыпался этими самыми звездочками, растекся по кровати в попытках восстановить дыхание, и гладил по голове Томаса, улегшегося ему на грудь.
— Твою же мать, — пробурчал Томас, снова переплетая те самые руки.
***
— Чай, кофе? — Томас улыбнулся Ньюту, который, перерыв основательно кучу одежды, разбросанной по спальне, появился в гостиной, облаченный в длинную футболку и явно тесные чужие боксеры.
Ньют невразумительно дернул головой. Проковылял вразвалочку, словно ступая по углям, к стойке — видимо, к уже привычной нездоровой ноге прибавилась и саднящая боль в заднице, поэтому ходить стало еще труднее — и приземлился на стул, слабо поморщившись.
— Покрепче нет ничего? — с сомнением спросил он, положив голову на кулак. Томас цокнул, задумавшись. Как будто где-то в закромах у него могла остаться бутылка виски пятилетней выдержки.
— Не-а, — Томас пожал плечами. — Я вообще-то стараюсь не пить много.
Ньют с пониманием кивнул.
— Тогда давай чай, — он помолчал, сверля взглядом спину Томаса, кружившую вдоль подвесных кухонный ящичков. Парень доставал то одно, то другое, читал надписи на упаковках, едва-едва шевеля губами, отставлял что-то в сторону, что-то перекладывал на стойку. Достал два стакана с разводами капель на прозрачных стенках, бросил в них по пакетику, попутно выдергивая из розетки плюющийся паром электрический чайник, который только что щелкнул, выключившись. — Только вот я одного не понял, — Томас остановился и напрягся — рука его повисла в воздухе, не дотянувшись до чайника. Ожидал, что Ньют собирался сказать, наверняка догадываясь, о чем пойдет речь. — Какого хрена это было?
Томас все-таки обернулся, ухватив чайник за широкую пластиковую ручку. Ньют положил на столешницу руку датой вверх и осмотрел ее, будто впервые увидев.
— Минхо говорил, что такое может быть, — на этих словах Ньют недоверчиво хмыкнул, кривя уголок губ. — У всех по-разному. Так что? — Томас налил в чашки кипяток, опасливо ежась: слишком отчетливо вспоминалась нестерпимая боль, вызванная прикосновением. И, каким бы смешным это ни казалось, горячая вода отныне всегда будет напоминать ему об этом вечере — Томас знал наверняка. Поставив чай на столешницу и уселся напротив Ньюта, наматывая ниточку от пакетика на палец и тем самым себя успокаивая. — Все еще не веришь?
Ньют цокнул, навалившись головой на ладонь и улыбнувшись снисходительно.
— Так и знал, что спросишь, засранец, — он притянул к себе чашку, бросил туда кубик сахара и принялся разглядывать, как тот рассыпается белой полужидкой массой на дно. — Я… я не могу точно сказать. Из-за истории с матерью и… одного случая (ныл я в тот вечер именно из-за него, не буду рассказывать сейчас) я как-то стал уверен, что все это чушь. С самого начала меня преследовал страх ошибиться, как она, который перерос в обыкновенный скептицизм — с этим я уже из принципа не хотел расставаться, — он снова улыбнулся, как будто заканчивая пересказывать сказку с приторно счастливым концом, — а теперь я даже не знаю, что и думать. Может, и неспроста это все болело, и мы с тобой реально уготованы друг другу судьбой… — Ньют поймал на себе внимательный взгляд, — но я до сих пор уверен, что ко всему… этому мы пришли сами. Безо всей этой галиматьи с соулмейтами. Я влюбился в тебя, ты в меня. Все просто. И цифры на руках тут были не при чем.
— Так даже лучше, — мечтательно заметил Томас, который все не осмеливался отпить горячий, дышащий в лицо паром напиток. — Красивее, что ли. Ну, за нас? — он поднял свою чашку, вытянул руку с ней чуть вперед. Ньют сделал то же самое и стукнул одним стеклянным боком о другой.
— Ага. За нас.
Правда, чай не остыл совсем, и прикоснуться к нему губами, искусанными, измятыми, исцелованными, оба они не особо хотели.
Телефон Томаса назойливо тренькнул и зазвенел незамысловатой мелодией ксилофона. Брюнет вытянул шею, глядя на номер, обозначенный как «МАМА», удивленно вытаращил глаза и провел по экрану пальцем. Ньют, заметивший четыре заглавные буквы, вскинул брови: последний раз мать пользовалась функцией звонка для общения с ним, когда снова пересеклась с его отцом. Хотя и тогда посчитала, что сообщения по электронной почте вполне достаточно для объявления столь радостных известий. Томас не распространялся никогда, какие отношения были с матерью у него, и потому Ньют не мог не заинтересоваться.
Томас вышел из-за стола и плюхнулся в кресло — колени его при этом полностью закрыли лицо. Сперва он отвечал ей коротко, дежурно. «Да, мам. Нет, мам. Хорошо, мам». Но вскоре женщина, чей звонкий голос просачивался сквозь динамик и механическим шипением, непохожим на членораздельную речь, доносился до ушей Ньюта, спросила нечто такое, от чего Томас мгновенно зарделся и засмущался, переводя взгляд со своих ног на Ньюта и обратно. Томас закрыл отверстие микрофона ладонью и прохрипел едва слышно, но так, чтобы Ньют мог различить:
— Могу я ей про тебя рассказать? — Ньют кивнул. — А на громкую связь поставить?
Ньют протестующе замахал руками, но Томас, похоже, спрашивал лишь из вежливости, на деле намереваясь поступить по своему усмотрению. Он тыкнул в экран пальцем и опустил руку с телефоном.
— Как у вас дела, Том? — вечно жизнерадостный мамин голос разнесся по комнате, отчетливо выделяя это самое «вас» на фоне других слов. — У тебя и Ньюта все хорошо? О, я не забыла его имя, представляешь?! Значит, все точно должно быть хорошо.
Томас закрыл свободной рукой лицо, избегая испепеляющего взгляда — Ньют, казалось, лазерами вот-вот начнет стрелять. Блондин, может, и не слишком удивился, узнав, что Томас говорил о них двоих с мамой — она все-таки родной, самый близкий человек, имеет право знать, — но явно не ожидал, что сейчас, в эту минуту, им будут задавать подобного рода вопросы. На которые он хоть и мог теперь ответить утвердительно, но все же постеснялся бы.
— Да, — Томас выглянул из-за коленок и ладони и улыбнулся Ньюту, — у нас все прекрасно, — он поманил Ньюта пальцем к себе, и тот, не зная, чего ожидать, послушно подошел и присел на подлокотник дивана. — Он сейчас со мной.
— Ах, пра-а-а-авда? — воскликнула женщина. — Как же я рада, солнышко, Господи, как я рада! Передай ему привет от меня!
Томас уворачивался от диванной подушки, метившей ему в лицо.
— Он счастлив его получить.
— Помнишь, я говорила тебе, что ваша история ну никак не может плохо закончиться? — Ньют, оставив в покое подушку и по-хозяйски навалившись Томасу на плечи, внимательно слушал. Ему уже нравилась мама Томаса, даже если он не обмолвился ни словом и ни о чем с ней не рассказывал. Безграничная любовь к сыну чувствовалась в ее голосе, очаровательном смехе и всех этих обрадованных возгласах и умилительных комментариях. Нет, Ньют не завидовал. Ему просто этого не хватало. Ведь его мать, поглощенная в свою якобы утерянную любовь, не находила ни времени, ни сил, ни желания выражать никакие чувства к нему. Если те, конечно, вообще существовали.
— Мам, давай не будем… — попытался остановить ее Томас, чьи глаза все еще упирались в голые колени и стеснялись встретиться с глазами Ньюта.
— В каком смысле «не будем»? Я не могу за вас порадоваться? Все, Том, — будь она здесь, в этой комнате, она точно топнула бы ногой. — Я бронирую билет на самолет и лечу к вам на Хеллоуин. Если не получится, то на День благодарения буду точно. — Томас попытался было возразить, но его остановили. — Я тебя уже почти двадцать три года знаю! Пока я сама не приеду, ты так и будешь откладывать мое знакомство с любовью всей твоей жизни! — последнее она произнесла лишь в шутку, это читалось в голосе. Но Ньют все равно немного умилился и шепотом назвал Томаса маменьким сынком. В хорошем смысле.
