Томаса, судя по его ответной улыбке, это порядком успокоило, хоть донесенное до него «все в норме» и не казалось достаточно убедительным.
— Здесь красиво, — изрек Ньют, снова глубоко вдыхая. Пальцами он обхватил Томаса за предплечье, запоздало замечая, что рука на нем лежит не та, что помечена цифрами.
— Ты ни разу здесь не был? — Томас искренне удивился, а брови его забавными крючками поползли вверх. Ньют только помотал головой из стороны в сторону и повернул ее чуть вбок, практически утыкаясь носом Томасу в надбровные дуги и вдыхая запах геля для душа, которым Томас пользовался всегда и даже принес с собой в один из вечеров, когда появился у Ньюта на пороге с длинной спортивной сумкой на плече и безоговорочным заявлением, что будет жить здесь, пока Ньют не перестанет выглядеть, как «раздавленный таракан». — Ну ты даешь, конечно. Хочешь, я буду возить тебя сюда?
Ньют всегда терялся, когда ему задавали подобные вопросы. И сейчас тоже застыл, притворяясь, что обдумывает (хотя обдумывать по сути было нечего) ответ, а на деле же только любуясь Томасом и ощущая, что забывается. Ноги в мокрых кроссовках хлюпали, непроизвольно наступая друг на друга в тщетных попытках выдавить скопившуюся воду, и от пяток по телу побежали мурашки. Неизвестно, впрочем, от чего именно — от холода, что колол ступни, или от близости Томаса, к которой Ньют привык лишь сомнительно.
— Хочу, — на выдохе признался Ньют. — Очень хочу.
— Договорились.
Ньют растворился в моменте настоящего, забыв обо всем, что досаждало: о замерзших ногах, о солнечном свете, все норовящем ослепить глаза, о знакомом, выученном настолько хорошо, что узнать его можно было даже на огромном расстоянии, реве мотора мотоцикла, замолкшего где-то наверху, о голосах Терезы и Минхо, искавших их двоих, внезапно исчезнувших. Томас поглаживал ему ключицу большим пальцем и нашептывал нераспознаваемую песню. Ньют готов был зажмуриться, как кот, накормленный и улегшийся в солнечную бляшку под окном. Ему снова было тепло.
И понятно, что не нужно крениться в сторону.
***
— Я ж могу попробовать, да? — Томас обхватил ладонью кожаную ручку на руле и с опаской попытался повернуть ее.
— А ты хоть умеешь? — Минхо потушил сигарету о прицеп. — Судя по тому, как ты водишь машину, я тебе даже велик бы не дал.
Томас состроил обиженную гримасу, изо всех сил стараясь показать свое негодование, однако внимание его, все еще прикованное к мотоциклу и игравшее непонятным драйвом в районе пятой точки, не позволило строить из себя обиженного.
— Так что тут уметь-то? — с сомнением бормотал он. — По педальке ударить и все. Ну, или ключ повернуть… не? — Ньют видел, что Томас придуривается. Специально.
— Я тебе сейчас сам по педальке ударю! Это кикстартер! И он используется в тех случаях, когда обычным способом не можешь завести! — возмутился Минхо, всплескивая руками. — Ньют, убери своего благоверного от мотоцикла, пока я ему не врезал.
Ньют хихикал, прикрыв половину лица ладонью. Услыхав последнюю фразу, грозно зыркнул на друга, бессловесно прося заткнуться. Откуда-то нарисовалась Тереза с открытой пачкой чипсов в руках. Она остановилась между Минхо и Ньютом, словно бы нарочно закрывая их друг от друга, перевела взгляд с одного парня на другого и флегматично заметила:
— Почему бы одному из вас просто не прокатить его? У меня ощущение такое, что вас больше волнует, что будет с мотоциклом, если Томас куда-нибудь влетит, нежели сохранность самого Томаса, — она снова оглядела сначала Минхо, затем (совсем бегло, избегая долгого прямого зрительного контакта) — Ньюта, и в глазах ее по-прежнему читался все тот же немой вопрос. — Вы же оба водить умеете.
Откуда она знала, что Ньют тоже не чайник в езде на мотоциклах, и гадать не нужно было: Минхо наверняка рассказывал ей многое (многое, но наверняка не все, ибо ему хватало ума держать в секрете то, что оставалось явным лишь для троих из них) о друзьях. Однако на ее лице не отразилось никакого смятения или, может быть, неловкости, которая точно проявилась бы, знай Тереза об аварии. Вероятно, она по известным причинам ожидала инициативы от Ньюта, и потому его бездействие и нерешительность немного сбивали девушку с толку, но она старалась этого не показывать.
— Я и сам могу, — Томас взял с сидения шлем, повертел его в руках, словно не зная, какой стороной вперед его надевать, — наверное.
Ньют смотрел на Томаса, нервозно кусая ногти. Тереза не раз предлагала ему чипсы — все равно что трубку мира протягивала, — но Ньют отказывался не сколько из-за вредности (ведь извинений от нее он до сих пор не услышал), столько из-за нежелания отвлекаться от собственных мыслей, что роились в голове.
Страх на пару с необузданным желанием плюнуть на все предрассудки снова выкарабкался из закоулка сознания, приветственно помахал ручкой и уселся где-то в мозге, ожидая развязки подобно заинтересованному зрителю. Ньют переводил взгляд с мотоцикла на Томаса, который не вертел шлем в руках больше, а отошел в сторону и разговорился с Минхо, неумело парируя все шутливые оскорбления, потоком похлеще Ниагарского водопада лившиеся из уст азиата. Минхо вертел на пальце ключи с дешевым деревянным брелоком с китайским или японским иероглифом, время от времени не глядя запускал другую руку в пачку к Терезе, хватал пригоршню чипсов и съедал ее сразу почти всю. Девушка, для поездки на мотоцикле собравшая в короткий хвост свои темные волосы, поддерживала разговор и на Ньюта более не оглядывалась.
Кровь стучала в висках. Ньют больше не грыз ногти, а постукивал костяшкой указательного пальца по губам. На лбу, благо, закрываемая волосами, выступила предательская испарина, которую, впрочем, в случае чего можно было списать на жару.
Ведь если он проедет хотя бы километр туда и столько же обратно, ничего не случится? Никакой второй мотоциклист или фура не покажется внезапно из-за поворота, никто больше не врежется в него на полной скорости, не справившись с управлением.
Ведь молния, черт ее дери, не бьет дважды в одно и то же место.
Ради Томаса, даже ради его мимолетного желания, стоило рискнуть. Хотя бы раз. Потому что Ньют, честно признаться, устал перечеркивать все то, что некогда ему было дорого и важно, и сохранять в памяти лишь те моменты, которые причиняли ему практически невыносимую боль. Это было сродни мазохизму, практически неконтролируемому, получающемуся на автоматизме. И Ньют устал от этого.
— Поехали, — Ньют выступил вперед. Заявление его прозвучало, может, слишком решительно и уверенно, потому что Томас и Минхо, повернув к нему головы, посмотрели на него с таким нескрываемым удивлением, что Ньют даже засмущался немного и засомневался в адекватности своего решения. — Я… я могу тебя прокатить.
Томас, не переборовший еще состояние шока, промямлил:
— Ты… ты уверен? — Ньют кивнул. Как можно тверже. Стараясь скрыть панику, совсем слабую, но с каждой минутой промедления набиравшую обороты. — Точно уверен?
Ньют кивнул снова. Минхо, хмыкнув, бросил ему ключи — те прилетели блондину куда-то в колени, и поймать их едва удалось. На лице Томаса, все еще каком-то вытянутом, с приклеившимися ко лбу бровями, невозможно было прочитать никаких эмоций: слишком много их отразилось в эту минуту. Томас точно волновался — Ньют заметил, что руки у брюнета трясутся, дыхание сбилось, губы сжались в тонкую полоску. Он боялся за Ньюта. Боялся, что тот поступил слишком опрометчиво, вот так резко и сразу оттолкнув подальше страх, который пару месяцев назад сковал все его тело, заставил остановиться посреди улицы и смотреть на приближающийся огонек фар. Тогда, если бы Томас не подоспел вовремя и не вытянул Ньюта с дороги, последнего точно разметало бы по асфальту. И оклематься после такого вряд ли можно было бы, если только не собрать себя по кусочкам и не соскрести останки с дороги. Тогда Ньют боялся. И произошло это не так уж и давно, чтобы сейчас смело топать ногами, бить себя кулаком в грудь и пытаться доказать, что никакие демоны прошлого тебя не преследуют.
