***

Выехать за город в понимании Минхо, видимо, означало отдалиться от цивилизации на максимальное расстояние: он все не останавливался, сверяясь с дорожными знаками, которые на магистрали появлялись все реже и цифры на которых, отсчитывавшие километры, становились все больше. Тереза, приложив палец к губам и внимательно изучая окружавшую их местность, негромко спросила:

— Мы едем… туда, куда я думаю?

Минхо глянул на нее искоса, тепло улыбнулся и, словно бы не желая попусту растрачивать слова, кивнул.

Постепенно, поворот за поворотом, впереди вырисовывался океан. Ньют поймал себя на мысли, что ни разу за прошедшие несколько месяцев не выезжал дальше знакомых кварталов или, пожалуй, того книжного, куда возил его Томас в одну из их первых встреч. Он знал, что город находится на побережье, знал, что пляжей здесь настолько много, что любой островной курорт позавидует, знал, что поездка до океана заняла бы немногим больше медленной пешей прогулки от конторки, куда он ходил на курсы, до дома… Но как-то не выдавался ему шанс познакомиться со всем этим вот так, по-настоящему: вдохнуть солоноватый запах, зажмуриться от солнечных бликов на воде, слепящих даже сквозь очки, высунуть руку в окно, будто бы воздух можно было набрать в ладонь, как нечто осязаемое, зажать уши, когда Минхо повернет колесико на поддержанной допотопной магнитоле до упора, и до опасного дребезжания голосовых связок прокричать угрожающее «Убавь, черт тебя подери!». Наверное, можно было найти этому какое-либо объяснение, приплести знаки судьбы и вдохновительные цитаты о том, что жизнь всегда бережет хорошие моменты для особенных дней, но Ньюту этого не хотелось. Совсем.

— Погоди-погоди-погоди, да твою ж мать! Останавливайся тут, куда ж еще дальше-то? — возмущался сбоку от Ньюта Томас, пихая Минхо в плечо.

— Без соплей как на коньках, — невозмутимо ответил на это Минхо, — один поворот остался, подожди.

Ньют был рад выбраться из душной машины. Точнее, даже не выбраться, а неуклюже вывалиться, не чувствуя под затекшими ногами твердую землю. В голове что-то упорно кружилось, дребезжало и выло отголосками услышанных, но так и не запомнившихся песен. Пару минут он стоял, согнувшись и уперев руки в колени, но потом поднял голову и ощутил, как из грудной клетки быстро, как из проколотого шилом мяча, выходит воздух.

Океан оказался настолько близко, что до воды оставалось лишь скатиться кубарем с пологого холма. Огромный, сливающийся на горизонте с небом и отделяемый от него только белой дымкой перистых облаков, он дышал Ньюту на лицо своей прохладой и казался в какой-то мере пугающим, но в то же время завораживающим. Хотелось подойти как можно ближе, раскинуть руки и выкрикнуть что-нибудь, как обычно делают в фильмах, и Ньют обязательно сделал бы это, не окажись Минхо у него за спиной. Ньюта хлопнули по плечу, попросили вернуться с небес на землю и «еще немного поработать ручками» — нужно было снимать мотоцикл с прицепа. Они же ведь за этим сюда приехали, да?

— Итак, — Минхо вручил Терезе шлем, предварительно поцеловав ее в лоб, — мы проедем километра два-три туда и обратно. Я боюсь отъезжать далеко… потому что мало ли что, верно? — Тереза легко запрыгнула на сидение позади Минхо и обхватила его руками, положив голову на плечо. — А вы пока тут, ну, я не знаю… Займите друг друга чем-нибудь… — и снова эта издевательская улыбка, от одного вида которой Ньют не удержался от закатывания глаз.

Минхо дважды коротко просигналил и рванул вперед. Тереза от неожиданности вскрикнула, но затем сразу же рассмеялась, крепче обнимая парня за торс. Ньют провожал их взглядом, поджав губы и нервозно поигрывая большими пальцами, спрятанными в карманы. Хоть они и прожили с Томасом в одном доме около полутора недель, пока Ньют не дал понять как можно более убедительно, что панические атаки ему не грозят, а все то, что произошло тем самым вечером, обязательно должно забыться и не всплывать нигде больше, странная неловкость всякий раз подбиралась к глотке, когда он оставался с Томасом наедине. Даже если уединение это длилось несколько минут. Томас замечал нерешительность Ньюта, но относился к ней с покорной и выжидательной снисходительностью: терпения у него, как убедился Ньют за время сожительства, хватило бы до скончания веков.

— Минхо знает о том, что мы вместе жили? — вопрос почти риторический. Томас навряд ли ожидал вразумительного ответа, но необходимость хоть с чего-нибудь начать разговор вынудила его поинтересоваться.

— Нет, конечно. По крайней мере, я ему не рассказывал, — передернул плечами Ньют. Узнай Минхо об этом, он устроил бы Апокалипсис силой собственного негодования и наверняка ненадолго бы обиделся, сетуя на то, что всегда остается в стороне и узнает о самом важном в последнюю очередь. К тому же это автоматически подтвердило бы отношения между Томасом и Ньютом, о чем последний по-прежнему сомневался.

Нет. Не то чтобы он не был влюблен в Томаса. Не то чтобы он не любил его — он попросту сомневался. Боялся, что все-таки ошибется, и страх этот был не сколько следствием долговременных и нередко излишних размышлений, столько чем-то, что крепко укоренилось внутри, пустило корни, происходило из прошлого, так некстати всплывшего в памяти несколькими днями ранее. Ньют чувствовал всеми клеточками души, что до дна пропасти, казавшейся сверху бездонной и нескончаемой, оставалось совсем немного. И там, прямо за этим самым «совсем немного» — ответ на мучивший его с самого начала вопрос «Стоит ли верить?», время от времени приобретавший иную трактовку и иной смысл.

Взгляд Ньюта неумолимо притягивало океаном, и парень не замечал за собой абсолютной невнимательности к тому, что начал говорить Томас, который отвернулся к уходившей вправо магистрали и словно бы пытался углядеть мотоцикл с Минхо и Терезой, все продолжая размышлять вслух. Ньют сделал несколько незаметных шагов в сторону, затем, осмелев порядком, еще несколько… еще… Пока Томас не остался за спиной, секунды спустя не исчез на холме, а заметно похолодевшая вода не начала выплескиваться на песок в нескольких сантиметрах от стоп. Ньют снял очки, мгновенно ослепленный огромным сияющим отражением солнца и яркостью мира, непривычной после навязанной дешевым пластиком «стекол» черноты, зажмурился и протер словно бы выколотые шпажкой для канапе глаза, в которых все на мгновение померкло, проясняясь лишь фрагментами.

Дышалось здесь еще свободнее, чем наверху, где на серой ленте магистрали автомобили вздымали облака пыли, что оседала обратно на землю медленно, подолгу держась в воздухе и загрязняя легкие. И думалось под шепот воды тоже намного лучше.

Ньют неожиданно для самого себя осознавал, что исход его затянувшегося падения не зависел от кого-либо извне. Он зависел лишь от него, Ньюта, самого. Разбиться или уцелеть — он в праве решать это сам. Он знал, что внизу, на самом дне, к нему тянутся знакомые горячие руки, готовые поймать, спасти от словно скребущего выросшими силой магии когтями по камню ветра, согреть и стереть с лица насильно выдавленные встречным ледяным потоком слезы. И только если он увернется, по собственному желанию накренится в сторону, то ловить его будет некому. Или его не успеют поймать.

— Вот ты где! — Ньют обернулся, слегка испуганный. Томас, сбежав вниз по холму, налетел на него сзади, толкнул прямо в воду, от чего кроссовки у Ньюта мгновенно промокли по щиколотки. — Прости-прости-прости, я не специально! — рука обхватила Ньюта там, где плечи плавно переходили в шею, и оттянула назад.

Томас положил подбородок Ньюту на плечо, скосил глаза, пытаясь распознать эмоции на расслабленном лице блондина, и тут же нахмурился, почуяв что-то неладное.

— Тебя беспокоит что-нибудь? — голос взволнованный, практически по-матерински заботливый. Такой, от которого можно было вмиг растаять. Ньют хотел было пожать плечами, но побоялся двинуть Томасу по челюсти.

— Ну, если не считать мокрых кроссовок, — Ньют улыбнулся, беззвучно посмеиваясь, — все в норме.