Далеко не единожды их обоих посещало навязчивое желание бросить все, сбыть куда-нибудь доводящую до белого каления развалюху и забыть об этом, посчитав одной из ошибок молодости, но всякий раз представление о том, насколько крутым в итоге получится мотоцикл, вдохновляло парней еще больше. Помогал и Томас, который то и дело напоминал, что не простит им долгого и мучительного насилования своего мозга рассказами об этом чудесном транспортном средстве, если друзья все бросят. Числиться в списке причин негодования Томаса никому из них не улыбалось.
Поэтому Минхо и Ньют лезли из кожи вон во всех возможных смыслах, чтобы закончить с мотоциклом побыстрее: по мере приближения к финишу желание опробовать постепенно и кардинально менявшегося двухколесного железного коня становилось все сильнее, а под конец и вовсе действовало, как наркотик: опьяняло, вгоняло в работу и помогало не чувствовать никакой усталости. Правда, в этот вечер, когда осталось приложить лишь самую малость усилий, внести финальные поправки и получить наконец нечто, близкое к состоянию идеального, им так снова не особо казалось. Они снова провели в мастерской гораздо больше времени, чем положено по нормативам рабочего дня (считать перестали, когда цифры на часах начали отматываться дальше «7:00 PM»), и оба, уставшие до ломоты в костях, снова горели желанием плюнуть на все. Даже если осталось совсем немного.
— Ты точно хочешь его закончить? — в голосе Минхо — ни капли энтузиазма, одно голое раздражение и усталость.
— Точно. Нужно задержаться завтра и добить его уже, — Ньют, не обращая внимания на вырвавшийся у Минхо недовольный стон, подтянул к себе одно колено и положил на него голову. — Чтобы в воскресенье не открывать мастерскую и устроить тест-драйв. Не зря же мы с ним пыжились так долго.
Минхо согласно кивнул, потянулся за оставленной на складном стульчике пятилитровой бутылкой воды, в которой осталось меньше половины, и сделал несколько глотков прямо из широкого горлышка. Стерев с лица капли, он посмотрел на приоткрытую дверь гаража, пропускавшую тонкую полоску мигающего света внутрь. Город снаружи шумел, как разбушевавшийся пьяница: наступило время ночных дебоширов, клубов, разборок в темных переулках и всего прочего, что притаскивала с собой неумолимо приближавшаяся ночь. Нужно было закрываться и ехать домой, чтобы ненароком не влипнуть в какую-нибудь историю, достойную заведенного на тебя дела в полиции.
— Надеюсь, сейчас ты не откажешься со мной поехать, — пробубнил Минхо, когда Ньют, с покряхтыванием поднявшись и потянувшись, бросил на руль мотоцикла грязное полотенце. В ответ блондин смерил его суровым взглядом, стиснул губы, сдерживая осевшие на языке колкости, и только отрицательно мотнул головой. Не раз и не два он давал Минхо понять, что не намерен говорить о том дне и причинах своей подавленности, но азиат, казалось, слышал его плохо или намеренно пропускал мимо ушей всякие предупреждения и просьбы и оттого постоянно то подшучивал, то принимался за расспросы, аргументируя свою наглость лишь тем, что он не хочет оставаться в неведении, когда Ньюта, его друга, что-то тревожит. Доказывать Минхо, что с Ньютом все если не хорошо, то сносно, а дела его не стоят обсуждения даже с друзьями, было бесполезно: в плане упрямства Минхо дал бы фору любому ослу или барану.
— Ну, значит, пора валить. Точно не хочешь заехать к нам и поужинать? — безразличный взгляд из-под полуопущенных век, над которыми сосульками повисли светлые локоны, говорил сам за себя: Ньют все еще не простил Терезу и даже не мог представить себя на расстоянии меньше трех метров от нее. Всякий раз, когда она заглядывала в мастерскую (больше для того, чтобы проверить, не растаял ли еще Ньют по отношению к ней, нежели ради Минхо), блондин находил причину, почему ему срочно нужно было ретироваться как минимум минут на десять, а Тереза, будучи человеком далеко не глупым, старалась исчезнуть сразу же, обменявшись с Минхо несколькими дежурными фразами, которые, впрочем, могли подождать и до дома. С Томасом, как ни странно, ей было легче: тот не только не сбегал от нее, поглощенный в собственное чувство отвращения, но еще и разговаривал с ней о чем-нибудь отвлеченном и обыденном, чтобы не показаться совсем невежливым. Разговоры о соулмейтах Тереза дальновидно не заводила, хотя и она, и Минхо замечали существенные изменения во взаимоотношениях Томаса и Ньюта.
— Я думаю, стоит арендовать пикап на пару часов, — бормотал Минхо вперемешку с зевками за спиной у Ньюта, пока последний запирал уже новый замок на дверях мастерской, подсвечивая себе вспышкой на телефоне, — чтобы мотоцикл можно было спокойно вывести за город. И второй байк, наверное, тоже надо найти, потому что…
— Я не собираюсь даже приближаться к нему, — прервал его Ньют, толкнув дверь ладонью на всякий случай и задержавшись в таком положении на несколько секунд, будто заинтересовавшись красочной шелухой на железе. — А тебе и одного хватит.
— Да брось, чувак! — Минхо хлопнул Ньюта по плечу, увлекая за собой к машине. — А вдруг Томас умеет…
Взгляд его пересекся с утопившимися в черноте зрачков глазами Ньюта, говорящими безголосое «Томас. Не. Умеет. И ты. Меня. Не. Заставишь», от которого Минхо невольно втянул голову в плечи.
Они говорили о пробной поездке с самого начала работы над мотоциклом, раздражая друг друга и доводя все до криков и споров. Минхо знал об аварии и том, что Ньют зарекся не садиться больше на мотоцикл, но все равно питал надежды помочь другу перебороть дикую в его понимании для бывшего байкера фобию. Даже если сам Ньют от этой фобии в принципе не особенно страдал.
— Неужели ты настолько не доверяешь себе, что боишься снова не сладить с байком? — философствовал будто сам с собой Минхо. Он даже не надеялся услышать в ответ что-либо, помимо фырканья или привычного «отвали», которым Ньют по обыкновению ограничивался.
— Я не собираюсь об этом разговаривать больше, — Ньют спрятался под капюшоном от дальнейшего развития темы, но ему это помогло мало. Минхо повернул ключ, завел автомобиль и с сожалением, ясно читавшимся в глазах, глянул на друга.
— Ну, черт, ты старался ради ничего, получается? — машина, урча, съехала с парковочного места на шоссе. Ньют съежился на сидении, подтянув под себя ноги и напоминая тем самым многорукое и многоногое существо, завязавшееся в морской узел.
— Сменим тему, Минхо, серьезно, — с каждым словом злобный тон в голосе блондина становился все отчетливее, а воздух вокруг накалялся.
— Ладно-ладно, сменим, — хмыкнул Минхо, не убирая глаз с увешанной огнями дороги.
Сменить тему не получилось: оба парня умолкли. Минхо включил музыку, но лишь для фона, и та играла настолько тихо, что даже слова узнавались с трудом. Сам азиат насвистывал что-то, то и дело запуская руку в предусмотренную для ключей выемку под ручником, где из пачки высыпались ириски и перекатывались, стукаясь друг о друга. Ньют искоса наблюдал за ним и только кривил губы, раздраженный от усталости и повторявшихся в последнее время слишком часто бесед о байках, фобиях, авариях и прочем, что ворошить в памяти не хотелось совершенно.
Чем чаще он представлял себя вновь сидящим на мотоцикле, тем явственнее вспоминался ветер, пронизывающий до костей, хлеставший в лицо дождь, пара распахнутых глаз, смотрящих на него из-под шлема… Проходящая сквозь все тело боль, вспышки света, что крутились странным, вызывающим тошноту калейдоскопом, пронзительный крик, перекличка сигналов и скрип тормозов. Стерильная больничная палата с неприятным запахом, постоянные расспросы и обследования, неспособность не только пошевелиться нормально, но и, казалось, подумать о чем-то, поскольку любая активность в мозгу отдавалась пульсацией в черепной коробке. Нет, это явно не то, что Ньюту хотелось бы испытать снова. И не важно, что молния дважды в одно место не бьет.
С его везучестью она ударила бы раз сорок.
Тишина сопровождала их еще несколько кварталов. Несколько достаточно долгих минут молчания, что прерывались музыкой и звуками извне. Несколько поворотов и перекрестков, где волей-неволей приходилось резко тормозить и пропускать компании, светофоры для которых попросту перестали существовать, много-много ослепительных вспышек неона на вывесках, закутков с магазинчиками и подозрительного вида людьми, скрывавшими лица. Ньют открыл окно, позволяя встречному вечернему ветру задувать в салон запах сигарет, ритм клубной музыки, визги и нетрезвые выкрики вперемешку с воем полицейских сирен. Во всем этом многообразии звуков он чувствовал себя лучше, чем в вакууме.
