— Я расскажу тебе обязательно, — все с той же болью продолжил Ньют, — когда-нибудь, но не сейчас. Это… это все прошлое.
— Если твое прошлое такое разрушительное, — Томас не знал, зачем перешел на шепот, но оно выходило так само собой, неконтролируемо, — то нужно забыть о нем.
— Я думал, что забыл, — Ньют снова рвано вдохнул воздух, — до этого вечера.
— Значит, нужно позволить кому-то помочь тебе забыть? Как думаешь?
Ньют продолжал кромсать ногти, забыв про вопрос, и Томас, мягко посмеиваясь, убрал руку блондина от лица. Тем самым внимание Ньюта снова переключилось на Томаса, а сам блондин, полный смятения и очевидной внутренней борьбы, кивнул несколько раз, едва-едва двинув головой вверх-вниз.
— Я постараюсь.
Он чувствовал, что губы, которые снова целовали его лицо, были совсем другими. Мягкими. И прикосновения их не были пугающими или мерзкими, а, наоборот, осторожными, нетребовательными. И руки, что все прижимали его к крепкой, горячей, часто вздымавшейся груди, тоже не казались чужими, грубыми, слишком большими или лихорадочно дрожащими. Томас не делал ничего неправильного. Он был рядом не потому, что ему хотелось чего-то от Ньюта, а потому что он действительно ценил его, мог поддержать и, возможно, даже любил, хоть и не говорил об этом. Пока что.
— Знаешь, — Ньют замешкался на первых слогах, но все же нашел в себе силы продолжить, — несмотря на все, что между нами происходит, я все еще не верю в соулмейтов, — Томас внимательно и настороженно слушал, — но я верю в счастливые случайности.
Ньют зажмурился, собираясь с мыслями и силами. Он все еще падал в пропасть, и ему казалось, что сейчас, если он скажет то, что собирался, он достигнет ее дна и поймет наконец, что ожидало его там, в плотном, практически осязаемом мраке. Томас смотрел на него с такой нежностью и теплотой, что тело словно начало таять, растекаться по постели и просачиваться под пол.
— Ты моя счастливая случайность, Томми. Самая счастливая из всех.
Вот так. Просто и предельно ясно.
Томас наверняка ожидал услышать много чего, но точно не это, потому что выглядел он первые минуты после услышанного крайне удивленно и ошарашенно, будто с ног сбитый внезапным толчком из-под земли. Он ничего, если Ньюту не изменяла память, не сказал, а только вжался в блондина, давая тому обнять себя тоже. Впрочем, этот жест по мнению Ньюта вполне подходил для ответа.
Последнее, что услышал засыпающий, измотанный Ньют, — это безмятежное «я всегда буду рядом. Поверь мне». И Ньют этому верил гораздо больше, чем сохранившимся в памяти крикам и бешеному смеху.
***
Ньют понятия не имел, почему Томас ни разу за ночь, которую они провели, не двигаясь, в объятиях друг друга, не попытался прикоснуться к нему нужной рукой, а вместо того бесцеремонно обмотал его одеялом. Может, отныне для него это было не так уж и важно и он попросту ждал момента, когда Ньют сам это позволит? Все еще избегал слишком резкого проникновения в так называемое личное пространство, которое отныне являлось чем-то совсем эфемерным, практически несуществующим? Или продолжал показывать, насколько уважает выбор Ньюта, какой бы он ни был?
Ньют спал беспокойно, урывками: боялся под конец проснуться в одиночестве, что в принципе было странно для того, кто сам однажды ушел посреди ночи в мокрой одежде по неизвестным причинам. Но ему все же не стоило беспокоиться: всякий раз, когда он открывал глаза, Томас лежал здесь с одинаково безмятежным выражением на лице, положив руку Ньюту на бок и не давая ему ни отвернуться, ни тем более подняться и уйти.
И Ньют знал, что Томас никуда не уйдет. И будет рядом несмотря ни на что.
Комментарий к Глава 11. О том, почему нужно отказываться от прошлого
[1] В Великобритании школа начинается в среднем лет в 5 (я гуглила :p), так что, да, Ньют в шесть лет вполне мог быть в школе.
***
Ну, что, дети мои, прошу прощения за то, что натворила с бедным Ньютом. Я в курсе, что слишком уж много дерьма я на него свалила (как всегда), но это я так его люблю. Честно-честно люблю.
А если серьезно, то я с самого начала знала, что этот флешбэк будет, потому что одной только ситуации с мамой по моему мнению было мало, чтобы оправдать неверие Ньюта в соулмейтов. Нужно было что-нибудь тяжелое. Чугунное. Получилось это. Упс.
Если кому-то интересно, момент, когда Ньют бежал домой, и все дальнейшее, писалось под Troye Sivan - The Fault In Our Stars. Са-а-а-мый конец - под Nils Bech – O Helga Natt.
P.S. С наступающим Рождеством, дорогие :з
========== Глава 12. О том, почему важно ценить настоящее ==========
Ньют протяжно зевнул и с измученным «Я не могу больше!» откинулся назад, больно ударившись позвоночником о некстати оказавшийся рядом ящик. Сдержав все готовые выплеснуться ругательства, он потер ушибленное место и протянул Минхо руку в требовательном жесте, сжимая и разжимая раскрасневшуюся и покрывшуюся мозолями ладонь — требовал очередной стаканчик с водой, которую, получив, не выпил, а бесцеремонно выплеснул на липкую от пота шевелюру. Минхо, сидящий напротив, не без усилий крутанул гаечным ключом, фиксируя деталь, и вздохнул, отбрасывая инструмент в сторону.
— Кажется, закругляться пора, чувак. Уже поздно, — для пущей убедительности он показал Ньюту экран телефона, на котором отчетливо высвечивалось «10:48 PM» и по меньшей мере шесть пропущенных от Терезы. Блондин вяло, будто превозмогая сильнейшую боль в шее, кивнул. Руки у него сползли на пыльный пол и напоминали две переварившиеся макаронины, мягкие и бесформенные, а ноги, вытянувшись и упершись пятками в колесо ремонтируемого мотоцикла, отказывались повиноваться и снова сгибаться в коленях.
— Да, наверное пора, — голос Ньюта перебивал раздающееся изо всех углов стрекотание сверчков, чем-то пугающее и пускающее чужеродный холод по венам.
Оба замолчали, вдыхая насыщенный пылью воздух. Ньют, закрыв глаза и обратив лицо к потолку, по всей видимости был готов уснуть прямо здесь и сейчас, не замечая, что край злополучного ящика по-прежнему болезненно впивается в спину, что больная нога начинает затекать и ныть, и что в желудке по звукам образовалось своеобразное жерло вулкана. Сил не хватало даже на то, чтобы подняться, дойти до машины Минхо и вытерпеть кратковременную поездку до дома. Сил, по правде говоря, не хватало ни на что.
Кажется, и Минхо, и Ньют поспешили радоваться приобретению мотоцикла — каждый из них догадывался, но лишь приблизительно, в упрощенных донельзя масштабах, что работы и возни с ним потребуется много; однако что работа эта, подпитываемая лишь странной одержимостью, окажется настолько трудоемкой и будет жадно забирать драгоценные, и без того не блещущие количеством часы, предназначенные для сна и личных нужд, не догадывался никто. Им не хотелось этого признавать, но Томас был вполне прав в своем абсолютном безразличии — мотоцикл действительно оказался драндулетом из драндулетов, пусть и поддающийся реабилитации.
Поскольку рабочее время никто не отменял, Ньют и Минхо приходили в мастерскую не к восьми, а к шести или половине седьмого и покидали ее не позднее восьми вечера. Нередко задерживались, вовлеченные в работу, до десяти и позже. Бывали и такие моменты, когда до дома добираться попросту не хотелось, и тогда они расстилали заранее купленные спальные мешки в комнате ожидания, запирали мастерскую изнутри на все засовы и ночевали таким образом. Все перерывы, свободные минуты, проскакивавшие в дни, когда чинить было особо нечего, уходили на ремонт старого мотоцикла. Для Ньюта положение вещей оказывалось даже серьезнее, чем для Минхо: к концу подходил третий месяц курсов, и оттого график блондина был забит постоянными практиками, зачетами и, соответственно, необходимостью постоянно что-то учить, повторять и оттачивать. Спал Ньют гораздо меньше Минхо и потому уже не первую неделю ходил на ватных ногах и с осунувшимся от недостатка сна лицом. А после того дня, когда Ньют отказался ехать с Минхо и направился домой своим ходом, он и вовсе вел себя на удивление молчаливо и держался отстраненно, словно чем-то тяжелым ушибленный, и Минхо все пытался выяснить, чем это могло быть вызвано, но Ньют всегда по-партизански отмалчивался.
