Томас отправил еще несколько раздробленных на раздражающе короткие однословные фразы сообщений, выразил с помощью комбинаций символов все подвластные человеку радостные эмоции и зачем-то приправил это все поцелуйчиком. Скромным, осознающим свою неуместность, но все же имевшим место быть. Ньют усмехнулся, пролистывая одно «облачко» за другим, и внезапно, неожиданно для самого себя нахмурился: в кучу оповещений от Томаса протиснулось еще одно. От матери.

Былое приподнятое настроение как рукой сняло. Ньют, мысленно приготовившись к очередным далеко не самым интригующим известиям, сделал глубокий вдох (насколько то было возможно), открыл присланное электронное письмо и бегло прочел, даже не вдумываясь. Сначала — бесчисленное множество «прости», слившихся в одно километровое слово, затем — вполне ожидаемые «как ты? все хорошо?» и прочие насущные вопросы, в самом конце — очередная просьба посмотреть наконец то самое «ПРОЧТИ ОБЯЗАТЕЛЬНО!!!» и, что удивительно, перевести на счет матери тридцать долларов, «в фунтах все равно немногим меньше получится, с этим я разберусь сама». Ньют хотел было незамедлительно потребовать объяснений, но заметил крошечную приписку, напечатанную нарочно мелким шрифтом, гласящую «очень надо, сынок», чему парень попросту не мог возразить. Он покорно запустил приложение мобильного банка.

Ньют перечитал сообщение матери снова. Съежился, зацепившись взглядом за кричащий заглавными заголовок того самого письма, которое игнорировал… сколько? Недели три? Он почему-то страшился открывать его, будто за набором букв скрывалось нечто крайне опасное для жизни. Хотя, по сути, бояться было нечего. Нескольких слов о том, какой золотой, оказывается, у него отец и насколько сильно он желает познакомиться с сыном, брошенным еще на стадии эмбриона? Да это смешно.

Ньют свернулся на диване, зажав угол одеяла между коленями и нервозно покусывая ногти. Связь словно нарочно прервалась, письмо отказалось загружаться еще добрых минут десять, и под конец, когда от вращающегося колесика в глазах начало рябить, Ньют захотел было отказаться от этой затеи — в эти секунды он почти-почти поверил в существование знаков свыше, — но внезапно полотно черных закорючек, поначалу расплывчатых, проявилось на экране. Само по себе сообщение оказалось намного короче, чем Ньют ожидал — видимо, мама внезапно овладела талантом спартанской лаконичности.

«Знаю, ты не любишь, когда я докучаю тебе длинными сообщениями, но сейчас это важно. Постараюсь быть как можно короче.

Твой отец… ты его не знал никогда, Ньют, и я сама не слишком о нем распространялась. Но я просто хочу сказать, что недавно он приходил. Да, за прошедшие двадцать с хвостиком лет он не объявлялся ни разу, и я знаю, что ты скажешь, что я должна была выпроводить его за дверь, но я не могу, правда, не могу. Он приходил и спрашивал про тебя. Очень рад был услышать, что ты переехал в Америку и ни в чем не нуждаешься. Говорил, как сильно хочет с тобой познакомиться. Правда. Он искренне это говорил, поверь. Он, конечно, не собирается паковать чемоданы и лететь к тебе, но очень бы хотел, чтобы ты приехал. Хотя я сразу сказала ему, что ты слишком упрямый, чтобы согласиться.

Ты, наверное, не поймешь этого, но я все еще люблю его. Да, ты стопроцентно скажешь, что глупости это все и что это невозможно, но… если ты не веришь, таким оно и останется. Пока ты сам это не почувствуешь, Ньют, ты не поймешь. Поэтому я желаю тебе скорее почувствовать, чтобы понять меня.

И, прошу, не отворачивайся от него. Он все-таки твой отец, каким бы он ни был и что бы он ни сделал. Надеюсь на твое понимание.»

Ньют ожидал от письма большего. Чего-то похожего на цунами — такого же холодного и убийственного, которое захлестнуло бы его с головой и выбило напрочь воздух из легких. Но то ли столь продолжительное игнорирование этих строк и периодически прибавлявшиеся предположения о том, чего стоит от них ожидать, сделали свое дело, то ли Ньют за прошедшие дни научился расставлять приоритеты и решать рационально, о чем стоит волноваться, а о чем — нет, после прочтения он ничего не почувствовал. Приблизительно с таким же успехом можно было просмотреть очередную «скандальную» статейку в газете, напечатанную неприлично мелким шрифтом на оставшемся пространстве первой страницы. Ньют почему-то был уверен, что снова разозлится, расстроится, захочет разбить телефон о что-нибудь или позвонить матери и в ту же минуту наговорить ей чего-нибудь, но на деле все оказалось намного тривиальней и проще. Он отбросил мобильный на противоположный край дивана, поджал под себя ноги и слепо уставился в стену, переводя взгляд с одной полосы на непонятного цвета обоях на другую.

Ньют так и не понял, зачем матери нужно было напоминать ему об этом письме — ничего, кроме слезоточивых (да и то с натяжкой) заявлений о ее большой любви к придурку, о котором Ньют знал не больше, чем о строении сердца рыб, он не увидел. Да и сама по себе новость о возвращении блудного папаши его не вводила более в ступор, а заставляла лишь надменно, самонадеянно ухмыляться. Приедет ли отец сюда, в Америку? Вряд ли. Плевать ему на Ньюта на самом деле? Вероятнее. Достоин ли он тех чувств, что каким-то образом испытывает к нему брошенная две декады лет назад женщина? Совсем нет.

Ньют смотрел в стену до появления темных пятен в глазах. Тишина давила на барабанные перепонки, а включать телевизор или хотя бы музыку парень не хотел. Ньют продолжал обдумывать все прочитанное, хотя поначалу ему казалось, что ничего, стоящего даже пяти минут размышлений, в письме от матери не было.

«Пока ты сам это не почувствуешь, Ньют, ты не поймешь. Поэтому я желаю тебе скорее почувствовать, чтобы понять меня.»

Чувствовал ли он? Возможно. Понимал ли? Вряд ли. И, наверное, никогда не поймет.

В коридоре хлопнула дверь.

— Привет! Ты прости, что я так задержался. Пробки ужасные! — Ньют вздрогнул и, вскочив с дивана, заметил заглянувшую в комнату физиономию Томаса, который улыбался широко, явно чему-то обрадованный. Брюнет сбрасывал с себя кроссовки, забавно шаркая ногой о ногу и тряся при этом большими бумажными пакетами.

— А я… и не заметил, — Ньют потянулся за телефоном, — что столько времени прошло.

Черт подери. Он просидел, перечитывая письмо матери и обдумывая его, больше двух часов. Настолько погрузился в собственные мысли, что не слышал ни щелчок дверного замка, ни шумное «фууух», влетевшее в комнату вместе с Томасом. Запах еды уловил запоздало и тут же осознал, что к яичнице так и не притронулся, а есть все-таки хотелось.

— Ты выспался хоть? — Томас прошел в комнату, глянул бегло на Ньюта и остановился на половине пути с обескураженным видом. — Что-то случилось? Чего такой угрюмый?

Брюнет с выражением детской наивности и удивления хлопал глазами, ожидая ответа от Ньюта, слегка потерявшегося в обилии сброшенных ему на голову вопросов. Томас, чьи руки тряслись под тяжестью пакетов, нетерпеливо откашлялся, опуская купленное на пол, и на лице его ясно читалось повторявшееся, как на заевшей пластинке, из раза в раз «Что-то случилось?».

— Да вроде, — Ньют, не то улыбнувшись, не то натянуто осклабившись, пожал плечами. — И со мной все в порядке.

Томас, по виду хоть и не удовлетворенный ответом, все же проковылял к стойке, взгромоздил на нее пакеты, пожаловался на забытую яичницу и спросил что-то еще, что до Ньюта донеслось лишь в виде неразборчивого переплетения звуков. Он искоса наблюдал за Томасом, беспечно о чем-то разговаривающим сам с собой, и продолжал упорно думать.

Вот как оно должно все выглядеть? Вот так утопично? И вот так сразу? Разве такое возможно?

Желание извиниться и уйти крепло. Сначала ненавязчивое и едва заметное, теперь оно настырно капало на мозг, и Ньют даже начинал чувствовать себя виноватым за столь неблагодарные порывы, но и поделать с ними ничего не мог.

— Ньют, притащи ноутбук из моей спальни, пожалуйста, — Томас вынул из пакета последний пластиковый контейнер с еще ощутимее пахнущим содержимым и отвернулся, перебирая что-то в одном из выдвижных ящиков. — Минхо обещал по скайпу позвонить, у него вроде новости какие-то важные.