Томас вернулся к себе в комнату с тем ощущением неуемной радости, какая сравнима, разве что, с внезапной и сильной вспышкой эйфории. Ньют был здесь, рядом, спал в гостиной на диване и не ушел, как в прошлый раз, посреди ночи. Ньют, черт возьми, поцеловал его, Томаса, и это уже значило безмерно много.

***

Просыпаться в чужой квартире (причем пустой) для Ньюта было непривычно от слова «совсем». Случались, конечно, моменты, когда он ночевал у кого-то из приятелей или просыпался в беспамятстве в поначалу незнакомой обстановке, но все же по натуре своей парень слишком трепетно относился к дому и всему, что с ним связано, и оттого предпочитал все-таки добираться к себе в любом, даже самом безнадежном состоянии. И когда Ньют оторвал голову от подушки и осознал, что он уснул в квартире Томаса, не слышал, как тот ушел, и при этом пропустил свой рабочий день, не оповестив мистера Гилмора, в голове заработало что-то, отвечающее за стыд.

Он подскочил на месте, удивляясь, куда вообще могла деться былая сонливость и слабость, свойственная любому только что проснувшемуся человеку. Глаза, в которых все предметы по-прежнему немного плавали, заметили телефон на тумбочке, загоревшийся от очередного пришедшего уведомления. И время на экране — 16:22. Ньют не помнил, когда в последний раз спал так долго, будучи абсолютно трезвым. Наверное, усталость и череда практически бессонных ночей, проведенных за книгами, схемами, интернет-статьями и видео, брали свое. И если Ньют не хотел грохнуться в обморок посреди рабочего дня или в аудитории, то дать себе поблажку, пусть и одну-единственную за прошедшие недели, наверное, все-таки стоило.

Ньют подобрал упавшую со стула кофту, перекинул ее через плечо и огляделся, словно бы Томас мог быть где-то здесь и прятаться забавы ради. Заметил на столе тарелку с чем-то явно яичным, чашку чая и приклеенный к ней крошечный стикер для заметок, на котором крупными печатными буквами написали кособокое «Сказал Гилмору, что тебе нездоровится. Чувствуй себя как дома :)». Ньют, слегка польщенный, но все же не удивленный совершенно подобного рода заботой, отпил давно остывший крепкий напиток, задумавшись. Стоило ли ему сейчас уйти? Или все же подождать возвращения Томаса?

В чужой квартире, пусть и посещенной пару раз и уже хорошо отложившейся в памяти, Ньют чувствовал себя неуютно и скованно. Казалось, прикоснись хотя бы к чему-то — обязательно сломается или разобьется. Хотя Томас не единожды объяснял Ньюту, что разозлится только в том случае, если блондин ненароком все сожжет или сдаст пару комнат беженцам из Мексики (делать ни первое, ни второе, Ньют, конечно, не намеревался). Ньют ощущал острое желание уйти, но и повторять ошибки недавно ушедшего прошлого тоже не планировал.

Парень перечитал записку снова, повертел в руках и спрятал в карман. Если не считать пробивавшихся снаружи шумных гудков авто, непонятного шороха и гула, еле слышимой музыки, раздававшейся откуда-то сверху, как минимум двумя этажами выше, тишина в квартире стояла непроницаемая. Ньют выглянул в коридор, в памяти сохранившийся почему-то бесконечно длинным, но оказавшийся коротким и широким на самом деле. Нашел приоткрытую дверь в ванную и, чувствуя себя вором, прошмыгнул внутрь, попутно нашаривая на стене кнопку выключателя.

Он глянул на себя в зеркало: вместо волос — птичье гнездо, в котором счастливо прожили как минимум три поколения пернатых, кожа покрыта красными складками, оставленными одеялом и простыней — видок так себе, если говорить кратко. Однако Ньют выспался после приблизительно двух недель неисчезающих мешков под глазами, ощущения, будто каждый день умираешь на пару-тройку часов и потом волей-неволей воскресаешь, и плывущих перед глазами изображений, которые никак не удавалось прогнать. Даже если высыпание это стоило ему одного рабочего дня. И одного поцелуя.

Ньют не стал утруждать себя поисками а-вдруг-завалявшейся-где-нибудь запакованной зубной щетки и ограничился только ополаскивателем. С трудом развязал гигантских размеров платок, сковывавший кожу до покраснения, одарил дату скептичным взглядом из-под изогнувшихся бровей и скрыл ее с глаз долой серой тканью кофты, которая казалась с недавних пор второй кожей — настолько часто он появлялся везде именно в ней. Лицо в зеркале порозовело, облитое холодное водой, и мешков под глазами наконец-то не наблюдалось. И вид из потрепанного (особенно после небрежного приглаживания волос мокрой ладонью) превратился в по-человечески приемлемый — с таким снаружи показаться было не стыдно и не страшно, что кто-нибудь обязательно отшатнется и отпустит пару шуток про зомби или вампиров.

Ньют долго рылся в прибитом под самым потолком крошечном ящичке, откуда вываливась цветастые уголки махровых полотенец, пахнущих приторным фруктовым кондиционером. Параллельно прислушивался к звукам извне, хоть до возвращения Томаса и оставалось не меньше двух часов и бояться, что тот заявится ни с того ни с сего пораньше, не приходилось. И, как это обычно бывает, когда руки заняты, а мозги вполне свободны, Ньют неприлично много думал.

Как это теперь можно было назвать? То, что творится между ним и Томасом? Под определение здоровых или состоявшихся отношений это не подходило. Он, Ньют, пусть и решившись на нечто достаточно в его понимании радикальное, до сих пор с трудом осознает, чего хочет, - откуда взяться однозначному ответу на эти вопросы? И все же с мертвой точки они сдвинулись — это очевидно. Лично Ньют сдвинулся с мертвой точки. Он не бегает от Томаса (или по крайней мере старается не бегать) и не играет с ним в угадайку, такую угадайку, когда он не знает ответа на задаваемые им самим вопросы. Он не шарахается от любой попытки Томаса показать свою привязанность. Это определенно прогресс.

Но вчерашнее?

Случается же такое, когда делаешь шаг, который в определенную минуту кажется вполне осознанным и продуманным по всем пунктам, а после, сделав второй, осознаешь, что шагнул немножечко не туда. Самую малость, но не туда. И Ньют не знал толком, действительно ли он шагнул не туда или же какая-то особо настырная часть его сущности пыталась его в этом уверить.

Он ходил из угла в угол, экспериментальным способом узнал, что путь от проема в кухню-гостиную до так называемой барной стойки, заменяющей стол, занимает шесть огромных шагов и приблизительно четырнадцать маленьких, что врезаться лбом в держатель для фужеров и чудом не выбить что-нибудь все-таки возможно, а если нажать на красную кнопочку на холодильнике, тот начнет подозрительно гудеть и в итоге понизит температуру. Почему-то после нескольких минут бродяжничества по квартире Томаса у Ньюта выработался к ней особый вид привыкания, который позволял ему беззастенчиво все разглядывать, переставлять с места на место и не бояться что-либо испортить.

Томас написал ему незадолго до окончания рабочего дня. Сообщения от него приходили сплошным потоком, дробящимся на короткие, не длиннее двух или трех слов, фразы, перегруженные стандартными смайликами с бесчисленным множеством улыбок-скобок. Сначала Томас вежливо поинтересовался, как Ньют себя чувствует, затем довольно витиевато и неуклюже осведомился, не сбежал ли Ньют домой, и только потом, получив два положительных ответа, в лоб задал спонтанный вопрос, над которым Ньют, впрочем, даже задумался:

«Как ты относишься к китайской кухне?»

«Просто я не хочу»

«Готовить сам»

«Лень :)))»

Можно было подумать, что переписывался Ньют с младшим братом из начальной школы, и потому ему жутко захотелось Томаса передразнить и ответить в той же манере, но делать этого он не стал: голова все еще пыталась осмыслить, любит ли Ньют китайскую еду. Он не был уверен, что те маленькие порции на вынос, какие иной раз позволяла покупать мать, можно было считать настоящей китайской едой (да и ту, что намеревался привезти Томас, скорее всего, — тоже) и поэтому напечатал нечто наиболее честное, закапывая выползавшую на лицо улыбку в воротник:

«Никогда не пробовал, если честно, но не откажусь».