Раньше Ньют частенько отдыхал с приятелями по байкерскому клубу на крышах и на последних этажах многоуровневых парковок. Громкая музыка, алкоголь, неумолкающая какофония сигналов байков, смех, вспышки фар, которые затмевали, казалось, огни всего Лондона. Тогда жизнь, казалось, находилась прямо на ладонях, и никто извне не мог на нее повлиять. Тогда хотелось именно жить моментом, а не загадывать на будущее, и сейчас, стоило Ньюту об этом вспомнить, он воображал себя сварливым старикашкой, пережившим и испытавшим уже, наверное, все.

— Милости прошу, так сказать, — голос Томаса оттолкнул ностальгическое забытье. Ньют обернулся, запоздало осознавая, что до сих пор стоит возле мансарды, не сделав ни шага вперед. — Я принес целое ничего, — Томас виновато усмехнулся, пряча глаза. — Ну, кола и поп-корн не считаются.

— А я-то ожидал что-нибудь крепкое. Шампанское там, не знаю, столик со свечками, лепестки роз, все дела… — Ньют неприкрыто хихикал, замечая, как медленно округляются карие глаза Томаса и дрожат обрамляющие их ресницы. — Я всегда думал, что продавцы в книжном читают больше, чем ученые, и шарят в подобном…

— Это все стереотипы, — парировал Томас. — Я что-то не вижу на тебе кожаной куртки, темных очков, бороды до пупка и волос, как у чертовой Рапунцель.

— Разве мое байкерское прошлое влияет как-то на имидж постбайкерского настоящего? — Ньют вскинул бровь. — Ладно, хрен с ним. Давай попкорн сюда.

Какое-то время оба сидели, прислонившись спинами к холодному кирпичу мансарды и запрокинув голову. Томас держал в руках большую пачку готового попкорна, а Ньют периодически совершал на нее рейды, зачерпывая как можно больше. Обоим хотелось сказать что-нибудь, но ничего стоящего на ум не приходило, и поэтому единственным, что произносилось, были часто повторяющиеся «дай еще», «что ты так пачку далеко убрал?!» и «передай колу». Неловко немного, конечно.

— Так значит… — Томасу надоело молчать, — Гилмор уже суетится по поводу передачи тебе мастерской?

— Наверное, — Ньют отпил из бутылки, стер скатившуюся по подбородку каплю и задумчиво уставился в спутниковую антенну на доме напротив. Справа постепенно садилось солнце, огромное, как суповая тарелка, и оранжевое. — Он постоянно с кем-то консультируется и поэтому уходит с работы. Боится, наверное, что раз у меня нет гражданства, переоформить мастерскую на меня у него получится.

— А какого черта он так сильно хочет от нее избавиться? Почему бы не оставить ее формально на себе, не подождать, пока ты гражданство получишь, а только потом уже разбираться со всем этим?

— Видимо, не хочет возиться с бумажками, проверками и прочей хренью, — только сейчас, бегло глянув на Ньюта, Томас заметил залегшие у него под глазами круги, похожие чем-то на мазки гуаши. Он и не замечал, что со всей это учебой и увеличившимся объемом работы Ньют уставал гораздо больше. И спал наверняка в разы меньше, потому что после мастерской ему приходилось заучивать материал ночью и вообще рвать зад на флаги всех стран одновременно, чтобы не завалить больше ничего и получить диплом автомеханика. К тому же вся эта морока с его матерью и неожиданным появлением отца все еще не давала Ньюту покоя, и это иной раз было заметно, хоть блондин и пытался всеми силами свои переживания скрыть, что выходило у него вполне неплохо и правдоподобно.

— И сейчас я все чаще думаю: может, ну это все нахрен, а? — Томас обеспокоенно заерзал от этих слов. — Устроиться на работу где-нибудь в другом месте, взять какой-нибудь студенческий кредит, поступить в колледж… Ну, как все нормальные люди делают.

— Хей, — Томас толкнул Ньюта плечом. — Хорош. Сейчас, да, хочется все кинуть и все такое, но, господи, Ньют, раз начал, то надо заканчивать, — брюнет съежился, встретившись взглядом с выученными вплоть до мельчайших деталей карими радужками. — Вот я на первом году старшей школы тоже ничего не хотел. Но мама — я уж не знаю, начиталась она вдохновляющих цитат или что — всегда говорила: «Даже если тебе тяжело сейчас, это обязательно окупится в будущем», — с каждым произносимым словом Томас все больше и больше воодушевлялся. — Поверь мне, чувак, с тобой будет то же самое. Вот сейчас ты где-то вот тут, — Томас приложил ладонь к бетонному покрытию, — а потом, когда мастерская будет уже твоя, она стопроцентно разрастется до какого-нибудь крутого автосалона — не знаю, как там у вас все это называется, — и в конечном итоге ты тупо будешь сидеть в кресле в неудобном черном костюме и складывать баксы в карман, а всякая амбициозная молодежь вроде нынешнего тебя будет пахать, как проклятая. И ты будешь уже вот тут, — ладонь Томаса резко поднялась вверх. — Все просто. Осталось только поучиться еще три месяца.

— Ты сам-то в это веришь? — Ньют фыркнул, хмуря брови. — В жизни все гораздо тривиальнее, Томми.

— Конечно верю. А пока у тебя есть кто-то, кто в тебя верит, у тебя все обязательно должно получаться, — Томас словно бы нарочно проигнорировал последнюю фразу Ньюта и в эту минуту напоминал персонажа из какого-нибудь аниме — довольно зажмуренные глаза, скромная улыбка и полная удовлетворенность произнесенной вдохновительной речью. Казалось, через мгновение он подскочит, пропищав нечто вроде «каваааай!» и побежит по радуге в небо.

Но смазливо-счастливая мина продержалась недолго: Томас повернулся к Ньюту, отпил из своей почти опустевшей бутылки и причмокнул губами.

— Я серьезно, Ньют. Я бы очень хотел, чтобы у тебя все получилось именно так… — он помедлил, словно боясь говорить дальше, — ты заслужил это.

Ньюта словно ударили под дых. Он вжался затылком в кирпич, глядя на Томаса оторопело и смущенно, ощущая, как щеки вспыхивают.

Когда ему последний раз говорили, что он заслуживает чего-то хорошего?

Наверное, никогда.

А Томас высказал это так серьезно и непритворно, будто давно думал об этом. Или был действительно серьезен в своем внезапном, сбивающем с ног заявлении.

И Ньют не знал, что можно на это ответить. Не знал, что вообще отвечают в таких случаях. Получилось только шумно сглотнуть и, не отрывая взгляда от Томаса, потянуться за колой. Напиток отныне казался безвкусным, только раздражающим горло, да и под столь напряженным взглядом пить было непростительно трудно.

«Спасибо», — вертелось на языке, не решаясь обратиться в слова.

«Спасибо, черт возьми».

Внезапно Томас отпрянул и засмеялся, будто до ушей его донеслась откуда-то очень забавная шутка. Еще удивленнее таращиться на брюнета Ньют уже не мог, и потому снова непонимающе нахмурился.

— У тебя лицо сейчас такое было, — Томас бросил в Ньюта попкорном, попав прямо в щеку, — как будто я признался, что на самом деле являюсь твоей бабушкой родом из Таиланда, которая сменила пол в тысяча девятьсот семидесятом.

— Ты этому у Минхо научился?

— Ага.

— Сразу видно.

День на глазах закатывался за горизонт вместе с солнцем. Было в последних и первых днях любого времени года всегда что-то особенное, даже если на деле все оказывалось чем-то совершенно обыденным и малоинтересным. Что-то, знаменующее или начало чего-то, может быть, нового, что нужно было постараться не упустить, или прощание с надоевшим и разрушительным старым.

Ньют поднялся, оправил слегка задравшуюся кофту, и направился к краю крыши. Сделав неуверенный шаг, вступил на невысокое ограждение и посмотрел вниз, ощущая, как кровь бьет по вискам, а ритмичное сердцебиение ощущается даже в кончиках пальцев. Отсюда, сверху, улица пусть и не выглядела совсем крошечной, как с верхушки Эмпайр Стейт Билдинг, но все-таки значительно уменьшилась в размерах.

Ньют подумал о пропасти. О том, что ждало его на самом дне.

Он вытянул вперед здоровую ногу. Честно признаться, он ждал, что кто-нибудь внизу заметит его, завопит, вызовет скорую или пожарных, чтобы предотвратить суицид, но людям, видимо, было не до парня, неуверенно стоящего на одной ноге на крыше многоэтажки. А вот если бы он упал, то внимания было бы гораздо больше.