— Дай еще, хватит зависать, — Ньют, все еще стоя спиной к Томасу, вытянул свободную руку ладонью вверх, шевеля пальцами, как щупальцами.

— У тебя руки все в дряни какой-то, погоди, — Томас бережно стянул вниз обертку, подошел к Ньюту и снова дал тому откусить от плитки, нарочно пачкая блондину губы. — Ты долго еще возиться будешь?

— Что значит долго? — Ньют фыркнул, наскоро проглатывая остатки шоколада. — У меня нормированный рабочий день. Через два часа и закончу, — он помедлил. — А ты что-то хотел?

Томас обошел автомобиль, заглянул в салон сквозь пыльное стекло, сморщился при виде обшарпанной приборной панели и державшегося, видимо, на клее руля и навалился на крышу, испещренную царапинками и мелкими вмятинами. Ньют закрыл капот с громким хлопком, уперся в него руками и посмотрел на Томаса с той невозмутимой физиономией, которая всегда рисовалась у него на лице, если его отвлекали от чего-то важного.

Август почти-почти подошел к концу — осталось каких-нибудь несколько часов до наступления календарной осени. Причем если в будни он плелся не быстрее черепахи, то на выходных мчался с космической скоростью, и поэтому последние дни его остались незамеченными, погруженными в заботы. Ньют неимоверно радовался, что учеба наконец начала приносить свои плоды. Если поначалу он не мог без помощи босса проделывать элементарные махинации, то сейчас Гилмор мог легко уходить с работы на несколько часов раньше, сделав самое серьезное, а остальное оставив Ньюту (конечно, с заслуженной прибавкой к оплате). Теперь Ньют частенько сам обслуживал клиентов, принимался даже за долговременные заказы и вообще вел себя, как маленькая загруженная всяческими делами пчелка, которой Томас не забывал приносить то кофе, то чай, то какие-нибудь сладости. Потому что, как оказалось, Ньют был слишком падок на сладкое.

Они встречались все чаще. Обычно Ньют заглядывал к Томасу в конце рабочего дня, ибо мастерская закрывалась раньше книжного, а Томас в свою очередь приходил к Ньюту на обед с пачками лапши быстрого приготовления, какими-нибудь булочками или еще чем-нибудь, чем можно было не только потешить, но и помучить желудок. Никаких серьезных разговоров и разборов полетов — все как обычно. С ма-а-аленькой щепоткой необычности. Потому что Ньют с его менее отчужденным и хмурым настроением не мог не удивлять.

— Алло? — перед глазами у Томаса помахали ладонью. Брюнет вздрогнул, словно бы услышав громкий звук. Ньют копировал его позу — выставил слегка вперед острые локти, на одном из которых красовались кончики вытатуированных рисунков, положил на скрещенные руки голову и слегка наклонил ее, самую малость прикрыв глаза и изображая странного рода сонливость. — Ты что-то хотел, Томми?

— Ага, — Томас зевнул, не думая даже прикрывать рот, — может, придешь сегодня? Поторчим на крыше (там сейчас, короче, ремонт делают, и поэтому люк постоянно открыт), поедим чего-нибудь. Можно даже фильм посмотреть, если мой ноут не сдохнет на половине, или…

— Окей, — вошедшему во вкус и наверняка не собиравшемуся останавливаться еще минуты две Томасу пришлось-таки умолкнуть и уставиться на Ньюта, не скрывая удивления. Он ожидал, казалось, что блондин начнет упираться и придумывать оправдания, а не согласится вот так сразу, и поэтому припас целый вагон убедительных аргументов. Однако теперь необходимость распинаться отпала, и он явно не ожидал такого поворота вещей, и оттого улыбка на его лицо выползала до смешного долго, как в замедленной съемке.

— Серьезно? — голос по-детски обрадованный и счастливый. Ньют только фыркнул и бесцельно провел ладонью по облупленной крыше авто, оставляя на убитом годами и погодой металле толстые полосы.

— Ну да. Последний день лета, почему нет? — Ньют пожал плечами, будто предложение это было привычным и слышанным уже тысячу раз. Он искренне наслаждался тем спектром эмоций, что за последние несколько секунд проявился на лице у Томаса.

И подумал, что раз уж он все равно продолжает падать, то лучше наслаждаться полетом, зажмуриваясь изредка от волнения, и гадать, каково оно будет после приземления: невообразимо больно или, наоборот, умиротворяюще хорошо.

Позади кто-то сдавил ладонью кнопку сигнала, и оба парня подскочили от неожиданности. Ньют по привычке приложил «козырек» из пальцев ко лбу: смотреть наружу, где отблески солнца на металле слепили нещадно глаза, было невозможно — незнакомый пикап въехал на подъездную дорожку. Из со скрипом открывшегося окна выглянуло вытянутое прямоугольное лицо, скрытое темными очками, с толстой сигарой в зубах. По виду обладатель столь неординарной внешности вылез прямиком из фильма о Диком Западе — только ковбойской шляпы и кнута на поясе не хватало. Хотя потенциальный клиент так и не вышел из авто, и потому угадать, висел ли у него на ремне кнут на самом деле или нет, возможным пока что не представлялось.

— Работаете есщ-щ-ще? — шипящие мужчина произносил со странным присвистом, ибо большая часть губ стискивала сигару. Причем незажженную. Ньют, переглянувшись с Томасом, выпрямился, упирая руки в бока, и молча, сухо кивнул. — У меня под капотом сш-ш-ота тарахтит, посмотрите?

— Если подождете минут десять, — Ньют демонстративно открыл капот шелушащейся и, видимо, готовой осыпаться на глазах рухляди, понимая прекрасно, что ничем толком здесь не поможет. Клиент, по-прежнему не вылезая из пикапа, выкрикнул одобрительное «ну ладно!» (причем прозвучало это так, будто он делал Ньюту огромное одолжение этими десятью минутами ожидания) и прибавил громкость на приемнике. Закрывая себя бледно-красным листом металла с большой вмятиной посередине не то от чересчур пафосного недоковбоя, не от музыки, Ньют подмигнул подошедшему Томасу.

— Увидимся вечером, Томми, — покрытая маслом рука хлопнула Томаса по плечу, от чего брюнет не мог не сморщиться немного: пятна с похожими на щупальца хвостами-отпечатками фаланг пальцев оставили на коже похожий на бледную татуировку след. — Я обязательно приду.

И Ньют мог поклясться, что Томас засветился бы инопланетным сиянием, способным своей яркостью ослепить само Солнце, если бы в эту самую минуту «ковбой» (у которого кнута, кстати, не оказалось) не выбрался наконец из машины и с видом знающего все на свете мастера не заглянул под капот развалюхи, где Ньют продолжил что-то подкручивать.

— Слис-ш-шком старая, не сдюз-жш-ит, — прошелестел он. — Зря стараетесь.

— Мне пофиг, с-сдюжит она или нет, — Ньют едва удержался, чтобы не передразнить смехотворную манеру произношения мужчины (осекся вовремя), и Томас только хихикнул, за что получил достаточно болезненный толчок в ребра. Затем на брюнета глянули с тем внезапно посерьезневшим видом, какой бывает у мамы, услышавшей матное слово в речи ребенка.

— Иди уже, не маячь перед глазами, — Томасу бросили ключи, оставленные на придвинутой к сломанному автомобилю низкой тумбочке с инструментами и улыбнулись искренне и по-доброму. Не повиноваться Томас попросту не мог.

Он ждал вечера, хоть и с трудом представлял, что собирается сотворить с этой чертовой крышей, которая всплыла в голове совершенно спонтанно и перевоплотилась в живые, уже принятые слова, в ту же секунду.

***

Ньют, посмеиваясь, поднимался по трясущейся лестнице на крышу через узкую мансарду, заваленную метлами, пустыми ведрами с толстым слоем засохшей штукатурки на стенках, какими-то мешками с мелким мусором и прочим, что как нельзя лучше символизировало ведущиеся здесь ремонтные работы. Кофта вместе с телом мигом впитала запах краски и сухих стройматериалов, ладони зачерпывали пыль, забивавшуюся в волосы и оседавшая на прядях перхотью. В носу предательски зудело, и, практически вытянув себя на свежий воздух, Ньют чихнул прямо в нависшее над ним лицо Томаса, который резко отпрянул назад и принялся тереть щеки ладонью.

Выбравшись наконец на крышу, Ньют вдохнул как можно глубже, потому что ему чудилось, что в затхлой душной мансарде он точно либо задохнется, либо потеряет сознание. Воздух по-вечернему прохладный, пастельно-розовый с примесью оранжевого и лилового, пахнет почему-то выпечкой, вокруг шумно-шумно, как в муравейнике (впрочем, иного сравнения к жизни в городе и не подберешь). В такой неразберихе всегда отчего-то теряешься и забываешься, ощущаешь себя крошечной частью необъятного целого.