— Что с ним случилось? — слабый ветер, прорезанный голосом Ньюта, дул в лицо и норовил сорвать с головы капюшон. Позади шипели, как сотня змей, листья на кустах и рычала двигателями трасса. Впереди — пульсирующий, полный жизни город. А здесь — гробовое молчание и словно бы замедлившееся время.
— Умер от ССЗ, когда мне и двух не было, — уголок рта Томаса изогнулся в горькой усмешке, — я даже не помню его. И, к сожалению, в качестве наследства он оставил мне предрасположенность к этим самым ССЗ. Но умирать я пока не собираюсь.
Ньют, слушая Томаса, обеспокоенно перебирал сорванные травинки. Он и не догадывался, что у брюнета могут возникнуть серьезные проблемы со здоровьем… да что вообще у него могут быть какие-либо проблемы. Изначально он виделся тем, кто обладает своего рода иммунитетом к любому дерьму, что так часто случается в жизни, а на самом деле ничем не отличался от него, Ньюта: в той же степени был подвержен чему-то плохому, правда, относился к этому совершенно иначе.
— Так что там за хрень у тебя с родителями? — Томас не дал ему размышлять дальше, а вопрос его вновь заставил Ньюта вспомнить обо всем, что всплыло за вечер. Блондин поджал ноги, с несвойственной ему нервозностью стуча пальцами по колену.
— Долго рассказывать, — нет, Ньют не пытался уйти от ответа, — но постараюсь все объяснить. Ты, раз ты веришь в соулмейтов, знаешь, наверное, что бывает такое, когда человек якобы оказывается соулмейтом того, кто уже занят, — Ньют поднял голову, ожидая реакции Томаса, и тот, посерьезнев мгновенно, кивнул. — С моей матерью произошло именно это. Казалось бы, все у них было идеально и суперски, но, черт его знает, то ли она ослепла от счастья, то ли что, и не заметила, что дата у него уже была полная. И когда она заявила ему, что беременна, он просто пожал плечами и признался, что в браке вот уже десять лет, у него двое детей, и он счастлив с другой, которая действительно была его соулмейтом. А моей матери «просто не повезло», — Ньют зло впился пальцами в ногу, — просто не повезло. И спустя двадцать с лишним лет он объявился. Изъявил желание пообщаться со мной. Забавно, не правда ли?
Томас догадывался, что Ньют не все еще высказал, и потому смиренно ожидал, пока блондин решится-таки продолжить свой полный горечи и озлобленности монолог.
— И моя мать снова свихнулась. Хотя всех этих лет в одиночестве ей, видимо, мало было, чтобы понять, что к чему. Она настолько предана этой идее соулмейтов, что растить меня одной не казалось ей чем-то странным. И быть использованной и брошенной ей тоже, видимо, нравилось. Как после этого верить во что-то, Томас? КАК? — Ньют сделал глубокий вдох. — В общем, она рассказала ему, куда и когда я уехал. И я не знаю, явится этот придурок сюда или нет. Я с большей охотой набью ему морду, нежели соглашусь пообщаться.
Ньют поджал губы и вновь глянул на Томаса, ожидая от того какой бы то ни было реакции, но встретил лишь спокойные, отражающие далекие огоньки темные глаза.
— Мы ему ногу прострелим, — с усмешкой заметил брюнет. — А если серьезно, — уголки его губ вмиг сползли вниз, — если он все-таки приедет, я готов помочь. Отбиваться от лживых папаш вдвоем гораздо легче, чем одному.
И снова Ньюта просили довериться. Согласиться принять помощь извне. И снова это выглядело как нечто непосильно сложное, практически недостижимое.
— Забудь об этом пока, — голос у Томаса — все равно что колыбельная. Мелодичный, тихий и успокаивающий. — Иногда убегать от проблем гораздо полезнее, чем держать их в голове постоянно.
Ньют молчал, а Томас говорил о чем-то, нарочно переведя тему. Он рассказывал что-то о своем детстве: о том, как он занял первое место в соревнованиях по плаванию (Ньют сразу вспомнил фотографию, увиденную у Томаса в квартире), о том, как мечтал стать врачом-кардиологом, чтобы спасать таких, как папа, но отказался от этой затеи после урока с препарированием лягушек, о том, как подрался с Галли в школе из-за какой-то глупости. Он старался отвлечь Ньюта от переживаний, не дать ему заплутать в лабиринте собственных мыслей.
Молчание Ньюта становилось все более подозрительным, но Томас старался не обращать на него внимания и все говорил, говорил, говорил, вспоминая те или иные моменты из жизни, которые можно было бы счесть забавными.
А потом он ощутил, как ему положили голову на плечо. Томас даже запнулся поначалу от неожиданности, но Ньют, казалось, этого не заметил: он слишком устал и уснул сразу же, не придавая особого значения ни своему действию, ни реакции брюнета. Томас боролся с желанием приобнять Ньюта, потому что становилось ощутимо холоднее, воздух словно бы наливался студеными сумерками, переходящими в ночь. От огней в глазах начинало рябить, вытянутые ноги затекли и ныли, но и пошевелиться Томас себе не позволял: не хотел портить момент. Ньют в кои-то веки забылся, перестал упираться и светить своими непоколебимыми принципами и дал-таки волю тому, что, может, какое-то время назад поселилось внутри и боялось выбраться наружу. И спугнуть это состояние, до того удивительное, что его можно было принять за наваждение, Томас боялся.
Ньют, спросонья улыбнувшийся тому, как сначала напряглись, а затем расслабились плечи Томаса, сквозь полуприкрытые веки наблюдал за городом. Было в нем что-то пафосно-романтичное, связанное с бесконечностями, круговоротами и прочими метафоричными выражениями, и это наталкивало на определенные мысли. Ньют не знал, делает ли все правильно или, может, все-таки ошибается, точь-в-точь как мать, повторить ошибки которой для него оказалось бы постыдным. Раньше он легко назвал бы себя человеком принципа, человеком, верным своим убеждениям, но сейчас это волей-неволей отошло на второй план. Сейчас рядом находился Томас, который не добивался его насильно, не надоедал со своей верой в соулмейтов, а готов был помочь, поддержать, уберечь от чего угодно, не требуя ничего взамен. И Ньют поддался этому.
Доверие к Томасу казалось громадной пропастью, на дне которой, судя по чьим-то словам, натянули брезент, способный смягчить падение и не дать разбиться о камень.
Положив голову Томасу на плечо и вжавшись в него правым боком, Ньют физически ощутил, как с разбега прыгнул в темную бескрайнюю бездну и полетел вниз.
***
— Что это? — Ньюту, перебиравшему что-то под капотом старого, заржавевшего донельзя и ездившего наверняка благодаря силе святого духа автомобиля, в бицепс надоедливо тыкали темной непримечательной упаковкой.
— Ежедневная доза серотонина. Чтобы ты не грустил. Я даже открыть могу, — Томас заботливо развернул упаковку и сунул Ньюту под нос плитку молочного шоколада, от которой блондин настороженно и неохотно откусил. Томас все равно не отстал бы.
— Бфагодарвю, — пробубнил Ньют и снова согнулся над капотом. — Ты почему не в книжном?
— Только ваш дурдом может работать в воскресенье, — флегматично ответил Томас, приземляясь в ближайшее кресло и брезгливо смахивая пыль с подлокотников. Он положил шоколадку на большой деревянный ящик, служивший столиком, подпер голову рукой и вперил взгляд в голого по пояс Ньюта, который все-таки замотал предплечье не то гигантских размеров носовым платком, не то еще какой-то старой тряпкой, найденной где-то в недрах гаража-мастерской. Хотя смысла играть в прятки уже не было — карты все раскрыли (ладно, признаемся: Томас не мог с уверенностью сказать, что это так), оба знали, что даты у них одинаковые, отец Ньюта на горизонте так и не появился, сам Ньют перестал хандрить из-за этого… по крайней мере переживания, если те и имели место быть, никоим образом на нем не отражались.
Томас отчетливо помнил их кратковременную вылазку за город. То, как Ньют уснул, под конец прижавшись к брюнету настолько крепко, что тот побоялся упасть на землю. То, как блондина пришлось долго и настойчиво будить, вести до машины, укладывать на заднем сидении и потом заводить в дом, потому что спросонья он доказывал, что не собирается ехать к Томасу и ночевать у него. То, как Ньют пробормотал нечто похожее на «спасибо», подался вперед, вытягивая руку и явно намереваясь приобнять Томаса, но тут же отшатнулся, делая вид, что почесывает шею. То, как устало и бесцветно выглядели прежде незатухающие глаза с набившимися под ними красными припухлостями. Томас мог поклясться, что в тот вечер в Ньюте что-то надломилось, давая дорогу до сих пор неясному новому.
