Томас слушал внимательно, параллельно обдумывая все, что ему пытались объяснить.

— И я уверена, солнышко, что у вас все будет хорошо. Потому что не могут такие удивительные истории плохо оканчиваться, — Томас буквально-таки ощущал мамину улыбку сквозь динамик. — Вот увидишь, он обязательно или напишет, или позвонит. Он не захочет тебя отталкивать.

Они говорили еще какое-то время о чем-то стороннем. О лете, которое заканчивалось, о Нью-Йорке, где, как и всегда, людно, шумно и грязно, о планах на Хеллоуин и Рождество, о которых никто и не думал еще, о продажах в книжном и маминой скучной офисной работе. О тех мелочах, которые они обсуждали обычно по вечерам за ужином, когда жили вдвоем и которые тогда казались обыденными и слишком унылыми для разговоров. Томасу удалось наконец успокоиться и перестать корить себя за неосторожность. Он даже поверил на мгновение, что, может, не все так плохо, и Ньют на самом деле не злился, не рвал на себе волосы и не паковал чемоданы на Коста-Рику, а собирался ему, Томасу, либо написать, либо позвонить и сказать наконец, что согласен пойти вместе на ужин к Минхо и Терезе.

Но Томасу после разговора с мамой никто больше не звонил и не писал. Даже Минхо, казалось, нашел себе занятие на вечер. Часы шли, Томас искренне старался не уснуть и все сверлил глазами мертвый телефон. Ходил взад-вперед по комнате, перебирая в голове мысль за мыслью, что образовались после маминых слов. И чем больше минут протекало бесследно, тем сильнее Томас разуверялся во всем, что ему наговорили и в чем попытались его убедить.

Ньют ни за что не пересилит себя. Ни за что не напишет. Ни за что, тем более, позвонит. Потому что Томас испортил и без того хрупкие, как фарфор, отношения, каким-то образом между ними сложившиеся. Потому что Томас, видимо, принадлежал к тому же числу людей, что и мистер Гилмор, та девушка-самоубийца, и многие-многие другие (даже его родная мама в каком-то смысле), — к тем, кто был обречен на одиночество или провалы. Томас не мог говорить за всех них, но за себя сказал бы точно: он чертов неудачник, которому с самого начала судьба делала недвусмысленные намеки, а он, напитавшись досыта ложными надеждами, теперь пожинал плоды собственной наивности. Именно это и было истинно правильным. Эта дурацкая жалость к себе даже смешила немного, но поделать с ней ничего Томас не мог.

Он подождал еще совсем немного — до полуночи.

До часу.

До двух.

И когда сон настолько крепко сковывал веки, что противостоять ему невозможно было, Томас нехотя встал со своего кресла, накинул на плечо полотенце и пошел принимать душ, где смыть с себя переживания так и не представилось возможным. Сознание, казалось, нарочно сосредотачивалось на неприятном и трудном, и от этого что-то внутри черепа начало нестерпимо болеть, болеть настолько, что хотелось проломить голову томагавком. В самую последнюю минуту Томас понял, что плачет, прижавшись лбом к стенке кабины, и слезы его смешивались с горячими каплями и утекали под ноги. Он не знал о причинах, чтобы не верить в соулмейтов, которыми руководствовался Ньют, но наверняка они были очень важными, и Томас, скорее всего, задел Ньюта за самое больное. Как он только мог ожидать ответа после такого?

Уставший, сонный и красноглазый, он выбрался из ванной комнаты, хлюпая мокрыми босыми ногами по полу и оставляя за собой дорожку изгибающихся отпечатков ступней. Подошел к оставленному на кофейном столике телефону, чисто по инерции тыкнул на кнопку и чуть было не расплакался снова.

С номера под именем «Ньют» прислали сообщение, хоть и короткое, но вынудившее сердце Томаса громко стукнуться о ребра несколько тысяч раз за ту секунду, что потребовалась, чтобы прочесть несколько слов:

«Увидимся завтра на нашем перекрестке».

***

Томас не мог передвигаться с нормальной скоростью: он то бежал, как сумасшедший, то притормаживал самую малость, переходя на шаг, которым за пять минут можно было пройти не меньше километра. Он забыл совершенно, что главная цель этого всего — ужин у Терезы и Минхо, а не встреча с Ньютом, еще вчера казавшаяся чем-то недостижимым и отныне для него недоступным.

Он получил сообщение в третьем часу ночи и уснуть так и не смог — шастал по квартире до будильника, радостно подскакивая на месте. В тот момент он не думал, что согласие Ньюта пойти с ним могло быть лишь исполнением данного Минхо обещания, а не показателем того, что блондин, узнав, что они являются соулмейтами, отнесся к этому на порядок спокойнее. Подобное начало волновать Томаса ближе к обеденному перерыву, когда он, заперев вход в магазин изнутри, попытался подремать немного в подсобке. Он большую часть времени ерзал на неудобном стуле, подперев голову рукой, и разговаривал вслух сам с собой, придумывая все новые поводы для опасений.

Эти опасения преследовали его до самого закрытия, и некоторые покупатели, которые в последнее время частенько заглядывали в магазин, даже спросили его, все ли в порядке. Какая-то женщина, зашедшая, чтобы купить азбуку сыну, глянула многозначительно на полную дату на руке брюнета и заявила, что даже у соулмейтов бывают разногласия. «Которые, впрочем, всегда разрешаются к лучшему, потому иначе быть попросту не может».

И стоило Томасу только заметить посреди улицы фигуру в светлой кофте с длинным рукавом, смотрящую в его сторону, но его самого в толпе не находившую, все переживания исчезли. Одного взгляда на беспечное и не обремененное никакими проявлениями мучительных и неприятных размышлений (по крайней мере именно таким Ньют и выглядел) лицо хватило, чтобы успокоиться окончательно и вспомнить наконец, что вечер обещает быть более чем удачным, что жизнь продолжается и ничего еще не ясно до конца. Неясность в данном случае очень обнадеживала.

Увидев Томаса, Ньют вскинул руку в приветственном жесте и улыбнулся, произнося что-то, что мгновенно подхватилось и уничтожилось толпой и ее болтовней. Блондин даже сделал несколько шагов вперед, но в него мгновенно кто-то врезался и отпихнул обратно. Томас всеми силами (снова) поборол желание обнять блондина и ограничился не менее довольной улыбкой. Только сейчас он заметил, что под глазами у Ньюта ясно видны были такие же, как у него самого, синие круги, и в целом вид его говорил о такой же бессонной ночи. Состояние Томаса Ньют заметил тоже, потому что во взгляде у него промелькнула тень беспокойства, малозаметная, но все-таки привлекшая внимание брюнета.

— Ты прости, что ушел так вчера, — Ньют растерянно ущипнул себя за переносицу, заметно подбирая слова, — я… слегка в шоке был после всего, — Томас слушал внимательно и надеялся, что блондин говорит именно о том, что его чуть не сбили, — и многое обдумать нужно было.

— Ничего. Мне тоже было над чем поразмышлять, если честно, — неуверенность повисла в воздухе вокруг них, вобрала в себя все звуки извне и оставила их двоих в неком подобии толстостенного безвоздушного шара.

Томас не хотел сболтнуть лишнего и боялся всем своим существом показать, насколько сильно волновался вчера, боялся снова испортить что-нибудь. Он ощущал себя ребенком, держащим нечто маленькое и хрупкое на ладонях, которому сказали стоять и не двигаться, пока вещь не заберут. Он страшился сделать лишний глубокий вдох, потому что иначе предмет точно бы упал и разлетелся вдребезги.

Ньют произнес что-то, прерывая размышления Томаса. Брюнет озадаченно вскинул брови, переспросил и наигранно отсмеялся. Нужно было сдвинуться наконец с места, преодолеть свою заторможенность и идти к Минхо, который успел прислать около десяти сообщений за прошедший час. Ньют, до сих пор не выучивший город за исключением нескольких небольших районов, где бывал каждый день, спрашивал адрес, а от Томаса требовалось поработать пару минут гидом, разъясняя, почему расположение улиц там, где жил Минхо, такое непонятное и запутанное.

Вооружившись картами на телефоне, Томас вел Ньюта в гости к Минхо, докладывал, где в этом районе располагались самые лучшие кафе и самые громкие ночные клубы. Даже не побоялся шепнуть, за каким углом продают лучшую травку, но раскаиваться и сознаваться, откуда он это знает и зачем ему это вообще нужно, не стал. Ньют тогда заговорщически подмигнул ему и предложить завернуть как-нибудь за тот самый угол чисто ради интереса. Потом последовали многочисленные вопросы о самом Минхо и Терезе, о которой Томас, как оказалось, знал немногим больше Ньюта и мог рассказать только то, что работает она в каком-то издательстве редактором, встретились они с Минхо на полу в книжном, а еще она «очень заботливая, милая, понимающая и смеется очень приятно» — цитируя это, Томас передразнивал восторженный тон азиата, заставляя Ньюта хихикать.