— Послушай, — сказал он. — Если я добрался сюда и у меня не получилось ничего, кроме как преподать урок этой паучихе, показав ей, каково это — получить стрелу в глаз, и заодно стащить тебя с этого трона — то я всё равно рад, что пришёл. — Маэдрос ничего не ответил. Теперь он плакал молча. Фингон подумал ещё кое о чём. — И я не думаю, что самое лучшее в твоей жизни — я, — сказал он. — Элронд Передэл ещё обитает в Валиноре — и я встретил Элроса, когда сбился с дороги. У него всё ещё тот самый меч, что ты дал ему.

Тогда Маэдрос поднял глаза.

— Элрос? — хрипло выговорил он. На его лице были слёзы. Липкие серые волокна остались у него в волосах; они так свалялись с его рыжими прядями, что казалось, что они растут здесь. И щёки у него ввалились, платье было изорвано, глаза тусклы и полны тени, кроме тех уголков, где ещё горели последние искры красного пламени — но в них не было столько тьмы, как думал Фингон. Там, в тронном зале, ему показалось, что всё слишком плохо — может, так, а может быть, самое худшее смыли эти слёзы.

— Ты его здесь видел? — сказал Маэдрос.

— Видел, — сказал Фингон, и потом он сообразил, что Маэдрос, может быть, не знает, что случилось, и объяснил: — Элрос выбрал участь Людей. Наверное, мы ведь находимся здесь за пределами этого мира! По-моему, его не слишком волновало всё, что ползает тут во тьме. Он убил дракона: если бы не он, то дракон бы убил меня.

— Дракон! — сказал Маэдрос, и всхлипнул — это могло быть и рыдание, и смех. — Это на него похоже. Участь Людей? Правда? Да, он никогда не был высокого мнения об эльфах. — Маэдрос замолчал и потом добавил с мрачной насмешкой, — У него были на то свои причины.

— Он спас мне жизнь, — сказал Фингон. — Перед таким мечником любой дрогнет.

Взгляд Маэдроса был обращён в ничто.

— Я сказал, что они должны знать, — мягко заметил он. — Маглор не хотел учить их пользоваться оружием; давай, говорит, не будем растить их для войны; но я подумал обо всём, что видел в Средиземье, и сказал, что они должны знать. Не самые красивые уроки для детей. Меня они не любили — да и как они могли меня любить? Да я и не хотел этого. Неправильно было бы от них этого ждать — после того, как Эльвинг от меня бежала. Знаю, как они меня прозвали. Маглор о них заботился — а я только учил их искусству сражаться на мечах. Оба они учились быстро — Элронд был быстрее, а Элрос — яростнее. В конце концов, он превзошёл меня, и я отдал ему твой меч: храброе у него было сердце, и это казалось справедливым — и кроме того, он был так высок! Я надеялся, что никогда ему не придётся пользоваться им; а если уж будет, то пусть он вонзит его в меня, раз ему всё время в глубине души этого немного хотелось. Но такой возможности у него никогда не было. Дракон — дракон! Совсем как его отец раньше… И что, он был доволен собой, раз сразил его? Ах, нет, не говори: знаю, что доволен.

— Конечно, — сказал Фингон. — Он — достойный сын Эарендила! И тварь была немалая. Но ведь в жизни, Маэдрос, в жизни ему редко нужен был этот меч. Он стал самым могущественным из всех королей Людей и жил долго и счастливо во время мира.

— Хорошо, — сказал Маэдрос. Он посмотрел Фингону в глаза, слегка улыбаясь. Это выражение казалось таким странным на его измождённом лице. Он робко спросил: — А Элронд?

— Иногда твои уроки были нужны ему, — сказал Фингон. — Две Эпохи этого мира прожил он в Средиземье после того, как выбрал участь эльдар, а в Средиземье никогда надолго не воцарялся мир. Саурон недолго ждал: он встал на место своего древнего хозяина и ему удалось сделать много дурного. Но всё же он достиг меньшего, чем мог бы, ибо Элронд — и другие, столь же мудрые, как он — были на своём посту. Тёмный Властелин, наконец, был повержен окончательно, и этого могло бы не случиться, если бы не Дом Элронда в Туманных горах, если бы не покой и защита, которые он мог даровать на время тем, кто бежал от Тени. По крайней мере, так мне говорили!.. Меня там не было. Но из-за Моря к нам доходили рассказы об этом.

— А теперь он обитает в Валиноре, — сказал Маэдрос. — Как и ты?

— Да, я обитал там — на Тол Эрессеа, с большинством возвратившихся Изгнанников.

А потом, поскольку Маэдрос, кажется, боялся спрашивать, Фингон начал рассказывать ему разное — о всяких мелких делах, всякие семейные сплетни — про неприятности, в которые в последнее время попадал Аргон, про долгожданную свадьбу Финрода и Амариэ. Говорил он долго. Ему казалось, что ничего не надо утаивать. Истории о доме были чем-то вроде света звёздного фиала: они были всем, что могло поддержать их тут, и было бы глупо отмеривать их, как паёк. И ему казалось нечестным, чтобы у него, Фингона было всего настолько больше, чем у Маэдроса, раз уж они оказались тут вместе. И он делился пережитым, и делился, и делился, он говорил, пока почти не охрип — и он считал своей большой победой, что ему удалось заставить Маэдроса чуть-чуть рассмеяться, когда он рассказал ему историю про Тургона и хоббичью нору. Бесконечная ночь давила на них со всех сторон, и перед ними лежала бездонная пропасть, а сзади над ними нависала чёрная твердыня. Пути отсюда не было. Не было пути обратно. Горе укоренялось глубоко в сердце Фингона сейчас, когда он говорил о доме и о всех вещах, которые ему уже никогда не узнать снова. Но он выбрал этот путь прежде всего ради любви — и он отказывался сожалеть об этом.

Наконец, он больше уже не мог говорить. Маэдрос наклонился, поставив локоть на своё колено, опершись головой на сжатый кулак и поглядел на него.

— Спасибо тебе! — сказал он. — Спасибо тебе! — Он запнулся. — Мои братья…

Фингон знал, что он спросит.

— Пятеро всё ещё в Мандосе, — сказал он. — А Маглор всё ещё бродит в изгнании.

— Но не здесь же, — сказал Маэдрос. Вид его и голос были печальны, но Фингон подумал, что он тоже почувствовал какое-то облегчение. — Изгнанник в Средиземье… ах, и это, наверное, всё тоже из-за меня! Но всё-таки не здесь.

— Даже ты не обязательно должен был здесь оказаться, Маэдрос, — сказал Фингон. — Призыв Мандоса…

— Не обязательно напоминать мне, что я идиот, — сказал Маэдрос резко. Он закрыл глаза. Через какое-то мгновение он сказал жалобным голосом: — И ты здесь — ты! Только не считай меня неблагодарным. Но всё-таки… я довёл тебя до такого!

— Маэдрос… — сказал Фингон, потому что в этом почувствовал жалость к себе. Нет, Маэдрос не заставлял Фингона прийти сюда искать его. Никто не заставлял.

Но Маэдрос ничего не сказал. Его глаза по-прежнему были закрыты, и лоб покоился на сжатом кулаке; он не говорил ни слова. Фингон снова взглянул на провал, но ничего не изменилось. Конечно же, нет — почему бы? Верёвки не было, а другой у него не будет.

Он снова взглянул на Маэдроса. Как же ужасно он изменился — и в то же время как всё это было знакомо. Нет, он совсем не мог сказать, что какой-то безумный, жестокий чужак принял имя и облик того, кого любил Фингон, и совершил столько жутких преступлений. Фингон подумал, что он сам почти убедил себя, что это действительно так — давным-давно, когда он впервые услышал рассказы об этом. Но нет: он любил именно Маэдроса — и это был тот самый Маэдрос, который пал. Это был тот самый Маэдрос, который предал его в Альквалондэ, тот, что приветствовал его на скалах Химринга, целовал его руку на зелёной долине Ард-гален, достал в Дориате из ножен тот меч, что Фингон дал ему. Тот самый Маэдрос, что выбрал путь на Сирион, — в этом не было сомнений после всего, что видел Фингон, зная всё, что он знал о своих кузенах: ему не нужны были эти видения в Пустоте, чтобы понять, что ни Амрас, ни Маглор не выбирали этот злой путь. Именно Маэдрос заставил Маглора продолжать тогда, когда он скорее хотел бы уступить, — и это Маэдрос выбрал пропасть, выбрал пламя и тень, пытаясь, наконец, стать хозяином своего собственного наказания.

И всё-таки это был тот Маэдрос, которого Фингон любил. Он научил Элронда и Элроса владеть мечом, потому что он любил их и боялся, что это понадобится им. Чужак так бы тоже не сделал.